Земля вокруг заставы была похожа на незаживающую рану. Особенно перед воротами. Здесь, на этом пятачке, очевидно, разворачивались самые ожесточённые схватки. Вся трава была вытоптана до состояния пыли миллионами копыт и ног. Земля была густо усеяна молчаливыми свидетельствами недавней битвы: валялись расщеплённые древка сломанных копий, брошенные, никому не нужные кривые сабли, обрывки дорогой конской сбруи, пробитые стрелами и брошенные щиты кочевников. И повсюду – стрелы, бесчисленные, как семена, рассыпанные по полю.
Но это было не самое страшное. Чуть поодаль, у самого склона оврага, ведущего к реке, куда их, очевидно, стащили, чтобы освободить проход, лежали они. Неубранные тела.
Это были трупы кочевников, павших при последнем штурме. Десятки тел. Время и равнодушное осеннее солнце уже начали свою работу. Тела раздулись, почернели, превратившись в бесформенные, уродливые курганы плоти. На них уже вовсю пировали хищные степные птицы – вороны и стервятники, которые, не обращая внимания на приближение людей, ссорились и клевали мертвечину. Трупы лежали в неестественных, вывернутых позах – кто-то с застывшим на лице немым криком, кто-то – раскинув руки, словно в последнем объятии со степной землёй. Тошнотворно-сладкий, густой смрад разложения ударил в нос ещё на подходе, заставляя инстинктивно задерживать дыхание.
Мирослав, который считал себя уже бывалым воином после стычки с разбойниками, побледнел до синевы. Он прижал руку ко рту, силясь побороть подступившую тошноту.
«Почему… почему их не убрали?» – прошептал он, и его голос дрогнул. – «Не похоронили… Это же… не по-людски».
Ждан, шедший рядом, даже не удостоил трупы взглядом. Он видел подобное сотни раз.
«А кому они мешают?» – равнодушно, с ноткой презрения ответил он. – «Воронам – еда. Нам – напоминание о том, что бывает с теми, кто сюда суётся. Своих мы хороним, как положено, за стеной. А чужие – пусть в степи гниют. Земля их примет».