Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в тревожные, кроваво-оранжевые тона, когда измученный отряд вышел на большую, открытую поляну, окружённую редкими деревьями. В центре её было что-то неестественное, что-то, что нарушало покой этого места. Все почувствовали это сразу.
Посреди поляны виднелся потухший и разорённый костёр. Вокруг были разбросаны обрывки ткани, черепки разбитой посуды, сломанная ось от телеги. Трава была вытоптана и измята, и на ней повсюду темнели большие, бурые пятна, которые не могли быть ничем иным, кроме как запекшейся кровью. В воздухе всё ещё витал слабый, но тошнотворно-сладковатый запах. Запах бойни.
Ждан немедленно остановил отряд. Он присел на корточки, внимательно осматривая землю, трогая пальцами следы от колёс, изучая отпечатки ног. Остальные молча стояли позади, с тревогой оглядываясь.
«Здесь шли купцы. Небольшой обоз, две-три телеги», – наконец произнёс он, поднимаясь. Его лицо было мрачным. – «Неделю назад, может, чуть меньше. Напали на них ночью, прямо у костра».
«Разбойники?» – спросил Борислав, и его рука сама легла на рукоять секиры.
Ждан медленно покачал головой. «Нет. Не разбойники. Разбойники бы забрали товар, угнали лошадей. А тут всё брошено. Даже несколько целых мешков валяется. И нет следов борьбы, много следов. Есть следы паники. Беспорядочные. И…» – он указал на землю, – «нет следов от лошадей. Ни конских, ни тех, на ком нападали. Разбойники так не работают». Он выпрямился и обвёл поляну тяжёлым взглядом.
«Упыри», – коротко и жёстко бросил он. – «Работа не людская. Они не грабят. Они жрут».
Слово «упыри» заставило всех похолодеть. Это были не лешие, с которыми можно договориться, не болотные духи, которых можно обмануть. Это была слепая, голодная, неумолимая нечисть.
«Немедленно уходим отсюда!» – скомандовал Ждан. – «Разбивать лагерь на месте бойни – худшее, что можно придумать. Найдём место почище, за пару вёрст отсюда».
Но было уже поздно. Пока они осматривали поляну, солнце успело коснуться горизонта. Длинные тени стремительно поглощали землю. И вместе с наступающими сумерками Ратибор почувствовал, как из земли, из самой почвы, пропитанной кровью и ужасом погибших, начинает сочиться ощутимый, могильный холод.
Его зрение, ставшее для него одновременно и компасом, и проклятием, показывало ему жуткую картину. Он видел, как из тёмных пятен на траве, из рыхлой земли у разорённого костра начинают медленно подниматься едва заметные, серые, полупрозрачные фигуры. Они были бесформенными, как клубы тумана, но внутри них угадывались искажённые от вечного голода лица. Они пока не имели плотной формы, но они уже просыпались. Их тянуло к остаточному теплу живых, к биению их сердец.
«Они уже здесь», – тихо сказал Ратибор, и его голос прозвучал так, что даже Ждан обернулся.
«Что?»
«Они поднимаются. Из земли», – ответил Ратибор, не в силах оторвать взгляда от пробуждающегося кошмара.
И в этот момент первый из духов обрёл более плотную форму, превратившись в тощую, сгорбленную фигуру, которая издала тихий, но полный нечеловеческой тоски вой. И ему, словно эхо, ответили другие.
«К оружию!» – взревел Борислав, понимая, что бежать уже некуда. – «К телегам! Делай стену щитов!»
Паника и усталость сменились ледяной решимостью. Бегство означало смерть в спину. Единственный их шанс был здесь, на этой проклятой поляне. Встретить пробуждающийся голод огнём и сталью.