На утро пятого дня Переяславль проснулся от знакомого шума, но на этот раз он был полон суеты сборов. Северный ветер, погостив, собирался лететь дальше. Караван готовился к уходу. Повозки, скрипя, снова выстроились в длинную вереницу, но теперь под просмоленными тканями лежали мешки с зерном, бочонки с медом и желтые круги воска. Кони, отдохнувшие и сытые, нетерпеливо били копытами. Сами варяги, шумные, хмельные после прощальной ночи в корчме и довольные крайне удачной торговлей, перебрасывались гортанными шутками, проверяли подпруги и седлали своих крепких лошадей.
Ратибор стоял, прислонившись к косяку родной кузницы, и молча провожал их взглядом. За эти несколько дней мир вокруг него необратимо изменился. Прохор, стоявший рядом, что-то ворчал себе под нос о шумных гостях и сломанных вещах, но Ратибор его почти не слышал. Он смотрел на этих людей, для которых уход был таким же естественным, как для него самого – приход в кузницу поутру.
Эйнар Рыжебородый, уже сидя в седле, заметил его и, широко улыбнувшись, направил своего коня к нему, отделившись от основного потока.
«Эй, кузнец!» – крикнул он весело, и его голос перекрыл общий шум. – «Мы дальше, на юг, к жадным грекам. А ты тут остаёшься, лемеха ковать?» В его голосе не было издевки, лишь добродушная констатация факта.
Ратибор молча пожал плечами.
Эйнар усмехнулся. «Слушай мой совет. Если когда-нибудь эта работа тебе надоест, и ты надумаешь своими глазами посмотреть на Кракена – иди на север, вверх по реке. Дойдешь до моря, а там любой рыбак укажет путь на Готланд. Спросишь там Эйнара Рыжебородого. Скажешь, что ты тот самый парень, который не просто машет молотом, а чувствует его. Может, тебя не так быстро утопят!»
Он подмигнул и, прежде чем Ратибор успел что-либо ответить, сунул руку в седельную сумку и бросил ему что-то небольшое и темное. Ратибор поймал предмет на лету. Это был маленький, продолговатый точильный камень из гладкого серого сланца, идеальный для правки меча в походе.
«Чтобы клинок был острым!» – крикнул Эйнар на прощание, хлестнул коня по крупу и, взметнув пыль, помчался догонять своих.
Караван медленно, одно звено за другим, вытягивался из южных ворот. Шум повозок, голоса людей и ржание лошадей постепенно стихали, таяли вдали, оставляя за собой лишь густое облако дорожной пыли, которое долго не оседало в неподвижном утреннем воздухе. Скоро и оно рассеялось, и на улице снова воцарилась привычная, но какая-то оглушающая после всего этого гама тишина.
Ратибор стоял один посреди улицы, сжимая в руке гладкий, прохладный камень. Подарок от человека, который уже был далеко. Город вокруг него вдруг показался ему невыносимо тесным, словно стены сдвинулись и давили на плечи. Эти самые стены, что раньше давали чувство покоя и безопасности, теперь казались решеткой добровольной тюрьмы. Плац, где он с гордостью оттачивал удары, – всего лишь маленьким, пыльным двориком.
Он посмотрел на юг, в ту сторону, куда только что ушёл караван, – в сторону порогов, Миклагарда и тёплых морей.
Затем он обернулся и посмотрел на север – туда, откуда они пришли. Туда, где были Смоленск, Полоцк, Варяжское море и дом Эйнара, остров Готланд.
В этот миг он с ошеломляющей ясностью осознал, что мир лежит перед ним, словно та самая карта на оленьей шкуре. Весь он пронизан дорогами, путями и реками, что зовут в дорогу. И на каждой дороге, в каждой реке, в каждом лесу его ждали свои испытания, жили свои духи, таились свои опасности и свои чудеса. Та смутная тоска, та жажда испытаний, что томила его все эти годы, наконец обрела четкое имя. Она называлась «путь».
И Ратибор понял с пугающей, но пьянящей ясностью: он больше не сможет спокойно и размеренно жить в Переяславле. Он перерос его. Рано или поздно, может быть завтра, а может через год, он сделает свой шаг за эти ворота. И было уже не так важно, в какую сторону он пойдёт – на север или на юг. Главное – сделать этот первый шаг.