В ту последнюю ночь в родном доме Ратибор почти не сомкнул глаз. Сон бежал от него, как испуганный зверь. Он лежал на своей жесткой лежанке, закинув руки за голову, и невидящим взглядом смотрел в закопченный потолок. Вернее, он думал, что взгляд его невидящий, но новое зрение жило своей жизнью. В глубоких тенях между потолочными балками он отчётливо видел, как копошатся какие-то мелкие, размером с ладонь, существа. Они были похожи на пауков, но вместо хитиновых морд у них были крошечные, сморщенные человеческие лица со слишком большим количеством блестящих глаз. Они плели свои невидимые сети из пыли и страхов, и Ратибор с ужасом подумал, сколько ночей он спал под ними, не подозревая об их существовании.
Он понимал с абсолютной, окончательной ясностью, что пути назад нет. Он мог бы сорвать с шеи камень, швырнуть его в огонь или забросить в самый дальний колодец. Но изменило бы это что-то? Возможно, зрение бы пропало. Но знание… знание бы осталось. Он уже видел. Он уже знал, что скрывается в тенях. Снова ослепнуть, вернуться в уютный и, как теперь стало ясно, лживый мир неведения, было бы трусостью. Это было бы предательством по отношению к самому себе.
Его решение пойти на Змеиный брод, ещё вчера казавшееся простым юношеским желанием доказать свою состоятельность, самоутвердиться, за одну эту ночь превратилось в осознанную, жизненно важную необходимость. Он больше не шёл за славой или чтобы помериться силой с отцовской тенью. Он шёл не просто в пограничный острог на краю степи. Он шёл в тот самый мир, который только что открылся ему во всей своей пугающей красе. И он должен был не просто научиться в нём выживать. Он должен был научиться в нём жить. Понять его законы, найти в нём своё место. Иначе этот мир разорвёт его на части.
Когда первые предрассветные лучи окрасили небо, Ратибор поднялся. Он двигался медленно, но решительно. Умылся ледяной водой, надел походную одежду, проверил снаряжение. В последний раз он окинул взглядом свой пустой дом, но уже не чувствовал тоски. Этот дом принадлежал его прошлому, мальчику, который боялся теней, потому что не знал, что в них живёт.
Утром, когда он вышел к южным воротам, чтобы присоединиться к отряду, он уже был совершенно другим человеком. Вчерашний юноша умер этой ночью на своей лежанке. Теперь на его месте стоял мужчина, чьи глаза видели слишком много. Он смотрел на своих спутников, и его новое зрение раскрывало ему их суть. Он видел, как за спиной их провожатого-дружинника Ждана витает едва заметный, серый, похожий на облачко дух застарелой усталости, который словно высасывал из воина силы. Он видел, как на плече у восторженного юнца Мирослава сидит крошечный, почти прозрачный, похожий на стрекозу дух тщеславия и что-то возбуждённо шепчет ему на ухо, заставляя парня то и дело поправлять меч и горделиво выпячивать грудь.
Мир обрёл новые краски, новую глубину и новый, куда более сложный смысл. Это пугало, но и давало странное чувство превосходства, чувство знания, которого не было ни у кого другого.
Ратибор крепче сжал в руке гладкий кожаный ремень своего нового щита. Он чувствовал на груди холодный вес камня Заряны, под ним – теплое прикосновение секиры Перуна. Один дар давал ему зрение, другой – обязывал к храбрости. С этим он и должен был идти в свой новый мир.
Провожатый Ждан отдал короткий приказ, и отряд двинулся. Ратибор сделал первый шаг по дороге, с которой уже нельзя было свернуть. Шаг в мир, полный опасностей – видимых и, что гораздо страшнее, невидимых.