Когда последний из бегущих разбойников скрылся за гребнем оврага, всё стихло. Внезапно. Грохот боя сменился оглушающей, почти физически ощутимой тишиной. Её нарушали лишь рваное, тяжёлое дыхание победителей, стоявших посреди этого хаоса, да тихие, жалобные стоны умирающих татей, расползавшихся по земле. Запах железа, пота и свежей крови густо висел в неподвижном воздухе. Земля была залита ею, трава стала липкой и тёмной.
Победа была полной и безоговорочной. Из их отряда – ни одного убитого. Лишь несколько синяков и неглубоких порезов, да потрёпанные щиты. Ждан, чьё лицо было суровым, как никогда, медленно обходил поле боя. Не обращая внимания на стоны, он методично и хладнокровно добивал раненых разбойников коротким ударом ножа.
«Нельзя их за спиной оставлять», – бормотал он себе под нос, скорее для оправдания перед самим собой, чем для объяснения остальным. – «Очухается, в спину тебе стрелу пустит или к своим приползёт и приведёт погоню. В этих землях жалость – это глупость, за которую платят жизнью».
Ратибор стоял, опираясь обеими руками на рукоять своего меча, воткнутого в землю. Его била крупная дрожь. Это был не холод и не страх, а послебоевой отходняк, когда напряжение, державшее тело стальным обручем, наконец отпускает. Его руки, его рубаха – всё было в чужой, тёплой, быстро густеющей крови. Он смотрел на тело рыжебородого предводителя, лежавшее у его ног, и на свой меч, которым он нанёс смертельный удар.
Он только что убил человека. Не безликого упыря, не духа, а человека. Такого же, из плоти и крови. И это не принесло ему ни радости, ни удовлетворения. Не было в этом никакой славы, о которой мечтал Мирослав. Была лишь всепоглощающая, ледяная пустота внутри и тяжесть на душе, словно он взвалил на плечи неподъёмный камень. Это была грязная, жестокая работа. Работа, а не подвиг.
К нему подошёл Борислав. Он вытер лезвие своей секиры о штаны убитого разбойника и тяжело, по-дружески, хлопнул Ратибора по плечу.
«Ты хорошо дрался, парень. Не растерялся», – сказал он, и в его обычном хмуром голосе звучали нотки неприкрытого, искреннего уважения. Это была высшая похвала от ветерана, который видел сотни боёв. – «Тот удар вожаку… это было вовремя. И по-умному».
Подошёл и Мирослав. Его лицо было бледным, с тёмными кругами под глазами, но сами глаза горели каким-то новым, осмысленным огнём. Он посмотрел на Ратибора, потом на убитых врагов, и в его взгляде больше не было ни высокомерия, ни мальчишеской бравады. Было потрясение и зарождающееся понимание того, что говорил ему Борислав у костра. Война была совсем не такой, как в песнях. Он посмотрел на Ратибора совсем иначе, чем раньше – не как на странного молчуна, а как на человека, который только что спас ему жизнь.
Они прошли первое настоящее боевое крещение. Не с мистической нечистью, а с живыми, отчаянными людьми. И они выжили, действуя как одно целое. Эта общая пролитая кровь, общий страх и общая победа сделали для их сплочения больше, чем все предыдущие дни пути. Разговоры и истории создали знакомство. Но только этот короткий, жестокий бой в грязном овраге превратил их из разношёрстного отряда наёмников в настоящее боевое братство.