Наступил назначенный день. Утро выдалось ясным, но холодным, с тем особенным осенним холодком, что щиплет за щеки и обещает скорую зиму. У южных ворот Переяславля, там, где городская грязь сменялась пылью степной дороги, царило сдержанное оживление. Ратибор стоял чуть поодаль от остальных, чувствуя на себе любопытные, а порой и сочувствующие взгляды немногих провожающих.
Он был полностью готов. За спиной – туго набитый заплечный мешок с сухарями, вяленым мясом и теми заветными мешочками с травами, что дала ему Заряна. На боку, на новом широком поясе, висела фляга с водой и его меч. Это был не учебный клинок. Настоящий, боевой, выкованный лично Прохором. Мастер не солгал: меч был идеально сбалансирован, с острым, как бритва, лезвием и простой, но на диво удобной рукоятью. Он лежал в таких же простых, но крепких деревянных ножнах, обтянутых кожей. Новый круглый щит из толстых липовых досок, окованный железом, с блестящим, массивным умбоном в центре, он пока нёс в руке. На груди, под льняной рубахой, холодил кожу резной тисовый знак от Велемудра. Он был экипирован. Он был готов.
Рядом с ним неловко переминались с ноги на ногу другие добровольцы. Всего их набралось двенадцать душ – странная, разношёрстная компания, объединённая лишь отчаянной решимостью. Был тут хмурый, неразговорчивый Борислав, бывалый воин лет сорока, которого, как шептались, нужда заставила снова взяться за меч, чтобы выкупить семью из долговой ямы. Был безусый юнец Мирослав, сын богатого купца, сбежавший из дома ради славы, чьи глаза горели восторженным, ещё не битым жизнью огнём. Стояло несколько угрюмых крестьян, чьи лица были темны, как земля, которую они пахали. Нужда заставила их сменить привычный плуг на незнакомое и тяжёлое копьё. Все они смотрели друг на друга с неприкрытым недоверием, оценивая, кто из них окажется надёжным товарищем в бою, а кто – обузой. Но в каждом взгляде теплилась искорка общей надежды – вернуться живыми и с серебром.
Ратибор в последний раз оглянулся на Переяславль. Вот она, вся его жизнь, уместившаяся в одном взгляде. Тёмный силуэт кузницы на фоне утреннего неба. Зелёный холм, где жил Велемудр. Изба Заряны на самой кромке леса, укрытая ветвями старой ивы. Он вдыхал знакомые запахи – дыма из печных труб, печёного хлеба, конского навоза. И он ощущал страх. Не панику, а холодный, осознанный страх, липкий, как осенняя грязь под ногами. Страх перед неизвестностью, перед болью, перед смертью.
Но поверх этого страха, перекрывая его, в душе поднималось другое, пьянящее чувство – предвкушение. Острое, звенящее, как натянутая тетива. Словно он всю жизнь карабкался на высокий утёс и вот наконец-то добрался до его края, чтобы совершить решающий прыжок в бездну. И он хотел этого прыжка больше всего на свете.
Из ворот детинца вышел их провожатый, кряжистый, седоусый дружинник по имени Ждан, которому было поручено довести их до заставы. Он обвёл отряд скучающим, привычным взглядом, пересчитал их по головам, словно скот, и, убедившись, что все в сборе, коротко махнул рукой.
«Нечего сопли на кулак мотать. Кому надо, уже попрощались», – пробасил он. – «Идём, пока солнце высоко».
Отряд неуверенно тронулся с места, сбиваясь в небольшую кучку. Ратибор глубоко вдохнул родной воздух в последний раз и сделал первый шаг. Его сапог опустился за черту ворот, на пыльную дорогу. Затем второй.
И с каждым этим шагом, удалявшим его от дома, от знакомой и понятной жизни, он чувствовал, как с его плеч спадает невидимая тяжесть. Тяжесть предсказуемости, рутины, чужих ожиданий. А мир впереди – враждебный, полный опасностей, населённый степными демонами и людьми с кривыми саблями – обещал ему то, чего он так отчаянно жаждал. Шанс перестать быть чьим-то сыном, чьим-то учеником, чьей-то тенью. Шанс, наконец, стать самим собой.