Когда солнце перевалило за полдень, и его лучи стали обжигать, словно искры из горна, Ратибор смыл с себя черную кузнечную гарь ледяной колодезной водой. Усталость в мышцах сменилась приятной тяжестью. Переодевшись в чистую рубаху, он направился к сердцу Переяславля – княжескому детинцу, обнесенному высоким дубовым частоколом.
Здесь, за воротами, воздух был совсем другим. Если в кузне пахло огнем и трудом, то на утоптанной до твердости камня земле плаца висел густой, въедливый запах пота, разгоряченной кожи, смазанного железа и тот едва уловимый, металлический дух свежей и запекшейся крови. Это было место, где мужчин учили убивать. Десятник Воибор, суровый дружинник с лицом, похожим на старую карту из-за паутины шрамов, гонял молодых гридней до седьмого пота. Он не делал Ратибору никаких поблажек, скорее, наоборот. Хоть тот и не был в княжеской дружине и приходил сюда по доброй воле, Воибор видел в нем нечто большее, чем просто сына кузнеца. Он видел в его глазах отсветы родительского огня – слепую ярость матери-воительницы, Рады, и несгибаемую, молчаливую стойкость отца, Светозара. И за это требовал с него вдвойне.
«Снова пришёл, сирота?» – бросил ему через плечо Олег, белобрысый и наглый гридень, чей отец занимал видное место при князе. На его лице играла презрительная ухмылка. – «Думаешь, меч тяжелее молота? Здесь махать надо не только с силой, но и с умом. Чего у тебя, поди, нет».
Слова Олега были как камни, брошенные в стоячую воду, но лицо Ратибора осталось непроницаемым. Он привык. Он знал, что для многих здесь он всегда будет в первую очередь "сиротой" – объектом для жалости или насмешек. Не ответив, он молча подошёл к стойке с оружием и взял в руки тяжёлый учебный меч из бука и круглый щит, обтянутый толстой кожей.
Его стиль боя разительно отличался от манеры остальных дружинников. Они, молодые и полные неуемной силы, полагались на прямой напор, на сокрушительные удары, способные проломить щит и кость. Их учили быть частью стены щитов, волнорезом, о который разобьется вражеский натиск. Ратибора же ещё в раннем детстве отец учил иному. Не стоять, а двигаться. Не принимать удар, а уходить от него.
«Сталь глупа, Ратибор», – говорил ему отец, – «она летит туда, куда ее направили. Будь умнее стали. Не стой там, куда она летит».
В учебном поединке с Олегом это стало очевидно. Олег атаковал яростно, вкладывая в каждый удар всю свою силу. Его меч со свистом рассекал воздух. Ратибор не пытался его остановить, не подставлял щит под прямые удары, что истощили бы его силы за пару минут. Он двигался плавно, почти танцуя. Шаг в сторону – и меч Олега с глухим стуком бьет в пустоту. Короткое, отводящее движение щитом – и удар врага соскальзывает в сторону. Ратибор изматывал его, заставляя терять равновесие, злиться, совершать ошибки. Он был тенью, призраком, которого невозможно достать.
Олег, чье лицо побагровело от натуги и злости, наконец не выдержал. Собрав все силы, он ринулся вперёд, занеся меч для решающего, рубящего удара сверху. Этого Ратибор и ждал. В тот самый миг, когда Олег полностью вложился в движение, Ратибор резко поднырнул под его занесенную руку, разворачиваясь, и жестко ткнул тупым концом своего меча ему под рёбра, в незащищенное место.
Гридень шумно выдохнул воздух, охнул и согнулся пополам, хватаясь за бок. Бой был окончен.
«У него нет ярости берсерка, что была у его матери», – тихо сказал Воибор, наблюдавший за боем из тени. Он говорил не Ратибору, а стоявшему рядом молодому воину. – «Но есть хитрость серого волка. Рада билась как медведица, защищающая потомство – страшно и прямо. Светозар стоял как скала, которую не сдвинуть. А этот парень… он как речной поток. Напором его не взять, он просто обойдет препятствие. Но если ты оступишься – он закружит, собьет с ног и утащит на самое дно».
После тренировки, когда солнце начало клониться к закату, Ратибор сидел на бревне, растирая наливающийся синяком ушиб на предплечье. Вокруг него смеялись другие воины, рассказывали друг другу байки, отцы хлопали по плечам своих сыновей, указывая на их ошибки. А он был один. Всегда один. Его учили лишь смутные тени прошлого да суровые уроки живых, которые в каждом его движении искали сходство с мертвыми. И тот голод, что грыз его изнутри, голод доказать, что он – это он, Ратибор, а не просто сумма двух легенд, становился только острее и злее.