Тяжёлое молчание, воцарившееся после рассказа Борислава, давило на всех, но сильнее всего оно ударило по Мирославу. История ветерана, полная настоящей боли и отчаяния, обесценила его собственные мотивы, превратив их в глазах окружающих в мальчишескую прихоть. Его весёлая бравада, его гордость своим «побегом» – всё это теперь казалось жалким и неуместным. Ратибор видел, как яркая, золотистая аура тщеславия вокруг юноши поблекла, стала рваной, а сквозь неё проступил обиженный, колючий багрянец.
Не в силах вынести это молчаливое осуждение, Мирослав решил защищаться. Ему отчаянно нужно было оправдаться, доказать, что его решение было не менее важным и весомым.
«Каждый идёт за своим», – горячо, с вызовом в голосе, произнёс он, нарушая тишину. «У тебя, Борислав, беда с семьёй. У других – с голодом. Но разве моя ноша легче?»
Он вскочил на ноги и принялся расхаживать у костра, жестикулируя, словно на вечевом собрании. «Вы думаете, я от хорошей жизни сбежал? Да, у моего отца полно серебра. Дом – полная чаша. Но разве это жизнь, когда каждый твой шаг расписан до самой смерти? Когда тебя с пелёнок готовят не к тому, чего желает твоя душа, а к тому, что выгодно отцу?»
Его голос дрожал от искреннего негодования. «Он хотел женить меня на дочери своего соседа, такого же старого, толстого борова, как и он сам! На девке, у которой ума меньше, чем у курицы, зато в приданом – две деревни! Меня хотели продать, как племенного быка! Вы это понимаете? Жить с нелюбимой, приумножать отцовское богатство, сидеть в тереме и жиреть – вот моя судьба! Это не жизнь, это клетка! Да, золотая, но всё равно клетка!»
Он остановился и обвёл всех горящим взглядом. «Я не хочу, чтобы моя жизнь прошла впустую! Я хочу славы! Хочу, чтобы моё имя, Мирослав, сын Всеволода, было в песнях гусляров! Чтобы мальчишки во дворах играли "в Мирослава", как играют сейчас "в Добрыню" или "в Святогора"! Чтобы моя жизнь была не строчкой в торговой книге, а главой в великой саге! И за это… за это я готов платить кровью!» – патетично закончил он.
Воцарилась неловкая тишина. Крестьяне не знали, что и думать, – с одной стороны, его речи были им чужды, но с другой, в них чувствовалась неподдельная страсть.
Но Борислав не стал молчать. Он поднял голову и открыто, беззлобно, но с горькой усмешкой посмотрел на юношу.
«Славы он захотел», – медленно процедил ветеран, и каждое его слово было тяжелым, как камень. – «Песен… Знаешь, парень, о чём поют в песнях? О блеске мечей, о победных кличах и о верных друзьях. Но они никогда не поют о том, как твой друг умирает у тебя на руках, захлёбываясь кровью. Они не поют о вони распоротых животов, о том, как страшно ночевать на поле после битвы, слушая стоны тех, кого уже не спасти. И уж точно они не поют о том, каково это – возвращаться домой и говорить вдове, что её мужа больше нет».
Он подался вперёд, и его взгляд впился в Мирослава. «Твоя слава – это детская забава, игрушечный меч. Ты играешь в войну, сынок. А мы здесь, чтобы выжить. Когда первая стрела пропоёт у твоего уха, ты забудешь про все песни на свете. И единственное, о чём ты будешь молить богов, – это дожить до следующего рассвета».
«Это не забава!» – вспыхнул Мирослав.
«Именно забава!» – отрезал Борислав. – «Ты сбежал к приключениям. А мы все сбежали от беды. Чувствуешь разницу?»
Между ними возникла первая открытая перепалка. С одной стороны – суровая, выстраданная реальность, знающая истинную цену жизни и смерти. С другой – юношеские, чистые, но наивные грёзы о подвигах и бессмертии. Это был спор двух миров, двух поколений, и в эту ночь у костра никто не мог сказать, кто из них был прав.