Из Любой комнаты она не появлялась целую седмицу. Кот сильно переживал. Несколько раз бегал и стучал в запертую дверь. Из-за неё не доносилось ни звука. Когда же он пришёл стучать на третий день – двери на месте не оказалось.
– Глухая стена. Вот, пощупай, – говорил он Кике, тарабаня когтями по стене. Звук выходил глухой, словно там был цельный ствол дерева.
– А ты думал, – ответила Кика хмуро. – У неё весь мир порушили. Не удивлюсь, коли она вообще не вернётся.
– Не вернётся?! – кот распахнул глаза во всю ширь и поставил уши домиком. – Как не вернётся? Куда ж она денется?
– А вот идём… – Кика была непривычно разговорчива. – Гляди.
Она завела его в свою комнату и сдёрнула с окна занавески. Там, как и в первое её посещение, стояла ночь и сияли звезды.
– Куда, думаешь, ведёт это окно?
Кот прижал уши и опустил голову.
– Думаешь, избушка её сожрала? – проговорил он. – И с нами не поделилась?! Вот тебе и доброе Чудышко…
Кот уныло побрёл по коридору в горницу. Хвост безжизненно волочился по полу.
Кика глядела ему вслед, потом ей в руку ткнулся влажный нос Волчика, она вернула занавеску на место и тихо притворила дверь.
***
Они сидели в горнице и ужинали. На ужин было копчёное мясо и хлеб. Как впрочем, и на обед и на завтрак. Без Алёнки изба отказывалась разнообразить рацион, а суп варить не умел ни кот, ни кикимора.
Волчик урчал и грыз кость. С костями у избы все было в порядке. Кота это вводило в сомнения, несколько раз он ходил и проверял – не человечьи ли косточки. Может изба уже давно Алёнку того?.. Кости были не человечьи. С полки скалился, глядя на это, Костяша.
За столом царила унылая атмосфера. За эти семь дней они поняли, что без Алёнки из избы пропала душа. Ничего не хотелось делать. Не о чем было говорить.
– Но это же не нормально! – воскликнул кот, откидывая недоеденный кус мяса. Для него это и правда было не нормально. – Куда она могла пропасть так надолго?
– Она просто не хочет никого видеть. Я на её месте тоже не хотела…
Кот был слишком возмущён, чтобы заметить, что Кика опустила слово "бы".
Скрипнула дверь. На пороге появилась фигура. Кот и кикимора разом повернулись и разинули рты.
– Алёнушка, ты ли это… – проговорила Кика.
– Сожрала! – пискнул Кот. – Как есть, изба её сожрала. Один дух остался.
Существо, явившееся в горницу, действительно больше походило на духа. И без того хрупкое тело исхудало, платье висело на нем, как на вешалке из ивовых прутиков. Лицо побледнело, под глазами залегли тёмные круги. Прибранные всегда волосы висели спутанными прядями.
Топ, топ, топ. Существо сделало несколько шагов по горнице, едва глянула на табурет, как тот сам подъехал прямо к ней. Кот вытаращил глаза, только потом понял, что это Чудышко услужливо склонила пол и позволила табурету скользить в нужном направлении.
Существо село, в темных провалах глазниц зажглись живые синие, как небо, глаза.
– А не пожрать ли нам, – раздался вполне себе Алёнкин голос, звонкий и живой. Кот выдохнул. Хоть взгляд и голос не вязались с внешностью, похоже, хозяйка сумела преодолеть злые думы.
– Конечно, Алёнушка. Вот хлебушек, вот мяско. Испей молочка. Мы тут проходили мимо деревни, изба пополнила запасы.
Алёнка взяла кус свежего, будто только испечённого хлеба и жадно откусила. Другой рукой потащила к себе тарелку с мясом. Урчала не хуже проголодавшегося кота, отрывая огромный кус. Потом схватила кружку и начала пить. Густые белые капли капали на грудь, на мамин плат, но она не замечала. Одним залпом опорожнила кружку и со стуком поставила её на стол.
– Вкуснятина! – губы её растянулись в блаженной улыбке. Кот неуверенно улыбнулся. Кика глядела настороженно.
– Кстати, давно хотела знать, – сказала Алёнка, вновь запуская руку в тарелку с мясом и вытаскивая окорок на кости. – Откуда всё это берётся? Чудышко грабит деревни?
Изба дёрнулась и присела. Девица, не отводя взгляда от кота, оторвала зубами кусок мяса с кости.
– Ничего подобного, – зачастил Котофей. – Не грабит. Тихонечко изымает излишки. Когда изба проходит близко к деревне, у тамошнего люда из сеней и складов пропадает часть накопленного. А в Любой комнате появляется. А изба умеет заморозить время, поэтому там всегда свежая еда.
При словах о заморозке времени глаза Алёнки сверкнули, она усмехнулась и снова отхватила зубами мяса.
– Мы никого не убиваем для этого. Людишки, хе, думают, что это домовой или кики… – он поглядел на Кику и закашлялся, – гм, шалит.
Алёнка дожевала, подтянула к себе кувшин с молоком и принялась пить прямо из него. – Уф, как мне этого не хватало!
Она утёрла губы рукой и пристально поглядела на кота.
– Выходит, мы воруем еду. Как разбойники с большой дороги.
Избушка дрогнула и сбилась с шага. Кика остро глянула на Алёнку. Та продолжала, будто не замечая.
– Ну и хорошо. Воровство – это не доброе дело. И крупиц за него не упадёт.
Она оглянулась на часы на стене.
– Я все решила, – молвила она. – Они больше не получат от меня ни одного доброго дельца.
Исподлобья она поглядела на Кику. В Алёнкином нынешнем состоянии это выглядело угрожающе.
– Никаких распоряжений на счёт тебя не поступало, – сказала та, поднимая раскрытые ладони. – Делай что хочешь.
– Что хочу? – Алёнка задумалась, прикусив губу. Потом сказала замедленно. – Хочу ещё раз увидеть Серуню. Изба, сможешь устроить?
Чудышко закивала часто, подскочила так рьяно, что из чашек на стол плеснулся отвар. Кот и Кика уставились на Алёнку. Волчик заскулил и спрятался под стол.
***
Изба не теряла время даром, не прошло и часа, как она остановилась и дёрнула крыльцом туда-сюда.
– Приехали, – даже не глянув в окно, уверенно сказала Алёнка. Котофей и Кика переглянулись и начали подниматься.
– Оставайтесь тут. Не вмешивайтесь, – кинула девица. В голосе её прозвучала такая весомость, что они не посмели ослушаться.
Алёнка поглядела на себя в зеркало и криво ухмыльнулась.
– Самое то.
Не пытаясь ничего поправить, вышла из горницы. Кот поглядел на окно, Кика подхватила со стола яблочко и бросила на блюдце. То прилипло и побежало по кругу. Они увидели скорчившуюся на земле грязную фигурку и вторую, которая стояла над ним. Алёнка выглядела так же неопрятно, как Серуня.
Мужичок поднял голову, глаза округлились.
– Е, никак снова она, – проговорил он и опасливо глянул на избу. – А где эта? Зелёная?
– Ушла, – сказала Алёнка. – Она нам не помешает.
– Ë! О как! Ну давай погутарим. Стал быть не могёшь без мужика. Вернулась ко мне.
Серуня встал и оправился. Лицо изуродовала алчная улыбка.
– То-то же. Но смотри, после того, что было, я уже не такой добренький. Теперича, чтобы я тебя принял, значит, под своё крыло ты должна принести мне дары…
Он вдруг захыхыкал, потирая ладошки. Глаза масляно заблестели.
– Я не понимаю, – тихо проговорила Кика. – Он все это говорит всерьёз? И сам верит в свои слова?
Кот промолчал, лишь жалостливо пыхтел рядом.
– Дары, хы-хы-хы, своей девичьей красы. Я, гляжу, ты того, этого… – он пальцем покрутил перед лицом Алёнки. – Но мне пойдёт и так. Иди сюда, и я тебя…
– Сапожки, – проговорила Алёнка громко. – Вы ведь читаете мои мысли?
Сапоги притопнули, Серуня перестал тянуться к девице и улыбнулся, глядя на обувь. Было что-то детское в этой улыбке. Он стоял, как крупный ребёнок и дивился на чудо.
– Ë. Сами чёль топают?
Он даже пальцем показал, как дитя.
– Так выполняйте, – резко бросила Алёнка. Тут же одна нога выстрелила из-под неё и впечатала каблук прямо в детскую улыбку мужичишки.
Умильно лицо Серуни исчезло в брызгах крови, вылетевших зубов и соплей. Он отлетел на пару шагов и тяжело рухнул в траву. Алёнка глядела на него тусклым неподвижным взором.
– Ты чего? А?! – Серуня подскочил и заорал на неё. – Чего творишь, дура?! А?! Я к ней с добром, а она!…
Он вдруг заревел, размазывая по лицу кровь и сопли. Сходство с обиженным дитятей сделалось разительным.
– Как в нем умещается и злобный карлик и невинное дитя? – проговорила Кика.
Алёнка стояла и наблюдала. Взгляд расфокусировался, будто она прислушивалась к чему-то внутри себя. Брови хмурились, на губах замерла полуулыбка, как у ребёнка, ломающего игрушку, чтобы понять её устройство.
– Ещё, – тихо уронила она. Сапоги дёрнули её, второй вбил подошву прямо в лицо Серуни. Тот отлетел назад, кулём распластался по земле.
– За что?! Че я сделал то?! А?! Все забижают Серуню! Все!…
Он заревел, униженно стелясь по земле и отползая. Алёнка стояла и глядела на него. Кто-то пригасил её чувства до малости. Брезгливость едва тронула губы, почти незаметно изогнула уголки. Презрение чуть приподняло подбородок. Равнодушие чуть свело брови. Жалость… Алёнка тщательно поискала в себе… Жалости не было.
Совсем не было.
Сапоги вновь двинулись. Шаг, правый сапог с хрустом накрыл ладонь Серуни. Тот взвыл, задёргался, но даже сквозь боль не посмел оттолкнуть Алёнку. Та почувствовала, что сапог вот-вот перенесёт её вес на себя и крутанётся, впечатывая ладонь в плотную землю. После этого Серуня станет калекой…
Лицо Алёнки дрогнуло, на миг чувства пробились, как звуки сквозь плотную подушку.
– Довольно, – бросила она, сапог замер и нехотя соступил с руки мужичишки. – Ты все понял, Серуня? Нельзя обижать слабых. Коли обидишь, явлюсь я и сделаю тебе в десять раз больнее, чем ты сделал слабому. Понял?
Серуня часто-часто закивал, баюкая руку. Ничего, заживёт, подумала Алёнка и отвернулась. На Кике рана гораздо дольше бы заживала, не будь она такой весомой.
– Едем отсюда, – скомандовала она избе, вскакивая на крыльцо. На часы даже не взглянула. Была уверена, что ни одна крупица не покинула верхней чаши.