Первый раз они появились в пятницу, после обеда. Алёнка сразу их увидела.
День выдался солнечный, на небе ни облачка. Мир стоял яркий, словно только созданный. По жёлтому полю ржи с шелестом ходили волны. Деревья на кромке леса столпились и, поскрипывая, качали кронами.
Посреди этой яркости – тёмное пятно. Часть поля словно выгорела, потеряла краски и… плоть.
Нет, там всё так же стелется по ветру рожь, растут среди неё васильки, вьётся тропинка. Но на всё это будто легла тень от плотной чёрной тучи.
Алёнка опустила корзинку с грибами и прищурилась, глядя вверх. Большие синие глаза отразили синеву небес. Туч не было. Солнце резало глаза и палило плечи. Всё как всегда. Но вот оно перед ней. Тёмное бесцветное пятно.
Захотелось вдруг проверить, если я пересеку границу и ступлю на этот участок без ярких цветов, будет ли там прохладно. Ведь под тучками всегда прохладно…
Заворожённая, сделала шаг. Босые ноги чуяли тёплую землю, штопаное перештопанное платье плескалось на ветру. Повязанный на шее плат с розовыми цветочками, наоборот, будто влип, не шелохнётся. Алёнка заправила под косынку выбившуюся прядь золотистых волос и ступила ещё раз. До пятна оставалась пара шагов.
И тогда она разглядела их. Тёмные, почти черные цветы пробивались, казалось, из иной реальности, смешивались со стебельками ржи и крохотными звёздочками васильков. Вернее не смешивались, а проходили сквозь них, как обычные растения проходят сквозь туман. Именно от этих черных цветов распространялась эта ужасающее пятно безликости.
"Дремучий Лес, это не простой лес. Он прорастает сразу в трёх мирах. В нашем, земном, в небесном ирее и подземном мире мёртвых. Поэтому Дремучий Лес способен появиться, где пожелает и может забрать, что хочет".
Алёнка вздрогнула и остановилась. Уф, наваждение! Едва не поддалась. Слова, которые вспомнились, произносил молодой женский голос. В груди потеплело. Мама! Тоненькие пальчики коснулись плата на шее.
Мама пропала много лет назад, когда девица была совсем крохой. Люди говорили, что она не может помнить её голос, но Алёнка твёрдо держалась за своё. Потому что розовый плат на шее и тихий голос из прошлого – всё, что осталось у неё от мамы.
Стараясь быть беспечной, отвернулась от пятна. Когда имеешь дело с Дремучим Лесом, первое правило – ни капли страха. Мы находимся в подлунном мире. Здесь нет места дремучестям. Если я не стану туда смотреть, цветы поймут, что они заблудились и вернутся к себе, где бы это "к себе"не было.
Алёнка подхватила корзинку и побежала по тропке к вершине холма, на склонах которого виднелись домики деревни, в которой она жила. Лишь в груди тихонечко затухал комок тоски. Будто прошла мимо чего-то родного и потерянного. Посреди тёмного пятна, словно уголёк посреди пепелища, вспыхнул розовый лоскуток. Вспыхнул и начал затухать.
***
Второй раз это было уже целое деревце.
Алёнка тащила с речки начищенные до блеска чугуны. Чугуны были тяжёлые, оттягивали руку, но работа была для девицы привычна. Трудно избежать грязной работы, когда ты сирота и тебе сделали одолжение, пустив в собственный дом. Про дом и, особенно, про одолжение любила говорить тётушка Параскова.
Впрочем, Алёнка не чуралась любой работы. Наоборот, она искала её. Не было в деревне людей, кому бы она не бралась помочь.
Прополоть грядки бабушке Дуне. Ведь она старенькая и одинокая. Донести коромысло с тяжёлыми вёдрами Марфуше, ведь та на сносях, а муж и его братья всегда в поле или в лесу. Залезть на дуб и снять с ветки орущего котёнка Ваську для Васьки сына старосты. Принести кузнецу Колуну в кузню воды, полить огород соседке Луне, сбегать за травами знахарке Севее, причесать гриву Серке, почесать толстые щетинистые бока Борьке, собрать разбежавшийся скот пастушку Малу…
Да мало ли дел у доброй отзывчивой души, коли все в деревне знают – стоит лишь попросить, Алёнка всё сделает. А что Параскова потом причитает и ругается так громко, что в соседней деревне слыхать, так то можно и перетерпеть. Дело то сделано.
Вот и сейчас Алёнка шла и размышляла, как бы тётушка не узнала, что задержалась с чугунами, потому что ловила для деревенских баб упущенное и увлекаемое течением белье.
– Ой, Алёнушка. Упустили, дуры мы такие. Лови скорее. Ха-ха-ха! – смеялись девки.
– Ловлю! Ловлю, матушки. Не беспокойтесь, – Алёнка бросила чугуны, которые чистила ниже по течению, и побежала собирать портки да платьишки.
– А мы и не беспокоимся, – хором отвечали девки. – Хи-хи-хи!
– Какая смешная. Неужели правда полезет в воду за чужим бельëм? – спросила самая молоденькая, даже моложе Алёнки.
– Для нашей Алёнки нет чужого, всë своë, – отозвались девицы хором.
– Глянь, полезла! – молодка едва с мостков не свалилась от удивления. – Сказывали мне, а я не верила! Вот так Алёнка, дурная девчонка! Хи-хи!
– Вишь, что с человеком деется, когда гол, как сокол, – важно пояснила самая старшая девица, – если за ним своего рода нет…
Подол платья ещё сырой, к босым ногам налипла пыль. Но Алёнка всё равно была рада. Угодила. Не дала детским штанишкам да платьицам уплыть по течению.
И вот теперь перед ней деревце. Небольшое, не выше неё, а сама то она крохотуля. Даром что семнадцать вёсен уже минуло. Деревце такое же тёмное и бесцветное, как давешние цветы. Кусты и трава вокруг шелестят на ветру, а листики дерева не шелохнутся. И правда в другом мире.
У Алёнки появилось желание протянуть руку и проверить, пройдёт она сквозь тёмные листики или же…
"Дремучий Лес, как живое существо. Деревьев много, а Дух один. Где одно деревце, там может быть и Дух всего леса. А встреча с духами ещё никого до добра не довела. Для человека они гибельны. Повстречаешь – отвернись и беги без оглядки".
Снова тот же голос. Может это мама в детстве рассказывала? Я запомнила и теперь вспоминаю. В груди скрутился тугой комок. До чего обидно, что помню лишь голос. Вот бы хоть одним глазком увидеть, как мама выглядела…
И тут деревце дрогнуло, будто попало под порыв сильного ветра. Хотя в подлунном мире ветер дул совсем в другую сторону. Издалека, будто из-за грани слуха донёсся сухой шелест. Дерево будто тянуло к ней тёмные ветви. Алёнка мотнула головой и отступила.
"Отвернись и беги без оглядки!"
Она и побежала, гремя чугунами. А в груди всё туже затягивается комок тоски. Порывы невидимого ветра прекратились. Ветви дремучего древа опустились, вместе с ними безжизненно повис яркий розовый лоскут.
***
Она так и не рассказала никому про эти два случая. Слишком серьёзно отнеслась к словам: "отвернись и забудь". Ей даже показалось, что всё сработало. Несколько дней прошли как обычно. Алёнка помогала каждому, кто попросит. Люди радовались, тётка Праскова кипела от злости.
– За что мне такая напасть?! – причитала она в последний день седмицы. – Дома ничего не делает, и ладно бы лентяйкой была. Так ведь для других столько работы исполняет!
Худенькая Алёнка выглядела раза в два меньше тётушки. На ней было латаное перелатанное платье и лёгкая косынка, больше похожая на рваную тряпку. Она молча переступала босыми ногами, глядя в землю. Пережидала.
– Дома порося не кормлены, зато в общем загоне у всех коней гривы расчёсаты. Кадка с водой пуста, а соседские девки хвастают, как Алёнка им грибы перебрать помогла. Хоть кол на голове теши. Ой, зачем я купилась на посулы твоей матушки? На кой взяла тебя?! Выгнать бы, поглядели бы, кто тебя из тех, кому за так работу исполняешь, к себе приняли.
Подобные посулы Алёнку не трогали. Уже лет пятнадцать тётка грозится её выгнать, а до сих пор не исполнила угрозу. Единственное, что приносило Алёнке боль – это поминание матушки. Тётушка Параскова наотрез отказывалась говорить о её матери Калине. Такое прорывалось у неё лишь в моменты большой злости.
Девушка погладила плат с розовыми цветочками, повязаный на шее. Это единственная вещь от мамы. Нет у Алёнки ничего дороже.
Параскова замолчала, окончательно выбившись из сил. Девица пыталась взять себя в руки, чтобы не выдать свои чувства. В этот момент во двор влетел паренёк лет десяти. Васька, сын старосты. Весь дрожит, как лист под дождём. Глаза по монетке.
– Батька… к себе… требует, – даже не отдышался, протараторил.
Параскова в последний раз недобро зыркнула на Алёнку и начала оправлять платье.
– Чего ему ироду… – тëтушка поймала взгляд паренька и поправилась. – Батюшке нашему заботливому, надобно…
Васька замотал головой.
– Нет. Вас не звали, – палец его уткнулся в Алёнку. – Её!
***
Посерёдке деревни Черёмушки располагалось просторное и ровное место. Детвора звала его – лысина, потому что располагалось оно почитай на макушке огромного холма и напоминало лысину на голове старосты. Не было в округе места выше, домики окружали её с юга и востока, с запада бросала петлю река Быстрянка. На краю лысины, как два рога, возвышались идолы Волоса и Ярилы, главных заступников и покровителей деревни. Оба вырублены из цельных стволов дуба. Волос суровый и бородатый, Ярила с улыбкой и развевающимися волосами. Был ещё идол Коши-Кощея, но он стоял у леса, поодаль от деревни. Туда ходили только когда поминали мёртвых.
Здесь же, на лысине, справляли праздники, сюда собирались на совет, когда староста желал выслушать мнение жителей. Вот и сейчас тут стояли самые именитые люди деревни. Кузнец Колун, широкоплечий, с прокопчённым лицом и руками. Первый охотник Хват в одеждах отороченных соболиными мехами. Тётка Севея, знахарка и ведунья. А вот и староста деревни дед Панас седобородый старик с, как уже было сказано, блестящей лысиной. С ним двое дюжих сынов: Прохор и Жит.
Но не собравшиеся привлекали к себе внимание. Огромное тёмное пятно шагов пять в диаметре красовалось в самом центре лысины, как раз напротив идолов. Суровый лик Волоса осуждающе зрел это непотребство. Ярило как обычно был весел и легкомысленен. Здесь не обошлось одним деревцем или парой цветков. Посреди деревни поднялась целая поросль деревьев, окружённых высокой, по пояс взрослому человеку, травой.
Несмотря на сияющее солнце, всё это выглядело блёкло и размыто. Деревья отбрасывали слабые тени, солнечные лучи проходили насквозь, значительно теряя в яркости. Собравшиеся держались от пятна на значительном расстоянии.
Алёнка с тётушкой приблизились.
– Параскова, – строго начал староста, даже не глянув на Алёнку. – Мать воспитанницы твоей? Она ведь с Колокольцев была?
Тётушка побледнела, собравшиеся ахнули и загалдели. Лишь лица старосты и знахарки Севеи остались спокойными и суровыми.
– Да как же? – пролепетала тётушка, переводя взгляд со старосты на знахарку и обратно. – Вы же сами сказали не говорить никому, иначе сиротку…
Она оглянулась на Алёнку. Девица поëжилась. Тётка никогда не была с ней добра, но и зла не держала. Теперь во взгляде метнулась настоящая ненависть. И страх.
Да нет. Показалось. Разве я могу внушать страх? Алёнка попыталась улыбнуться, как делала всегда, когда её хотели обидеть. Улыбка вышла блёклая, как тень от Дремучего Леса.
– Она же сгинула? Совсем сгинула? – сурово продолжал вопрошать староста Панас.
Алёнка перестала улыбаться. Внутри колыхнулось злое: "Нет! Не сгинула матушка!"Но она как всегда промолчала.
Тётушка часто закивала.
– Сгинула, как есть сгинула. И концов не нашли.
Староста склонился к ней, крепко ухватив за пухлую руку костлявыми пальцами.
– Как думаешь – в тот самый лес ушла?!
Он стоял спиной к потемневшему пятну и дёрнул головой, будто хотел оглянуться и передумал.
– Тот самый… – пискнула Параскова и ухватилась за подол, где были вшиты обереги. – Чур меня, чур!
Собравшиеся зашептались и сдвинулись. Алёнка приметила, что теперь они стараются быть дальше не только от тëмного пятна, но и от неё. Девица переступила босыми ногами и поëжилась. Непривычно и даже страшно видеть на всегда спокойных и надёжных лицах первых мужчин деревни, выражение растерянности и страха.
– Дедко Панас. Что случилось? Отчего вы меня не спросите…
– Цыц! – зашипел дед, вскинув палец. Он почти повернулся к Алёнке, да так и застыл, глядя мимо. Потом заговорил, вновь обратившись к Параскове.
– Там. Глянь…
Тëтушка покорно повернулась к тёмной рощице и прищурилась. Потом глаза её расширились. Она отпрянула, едва не шлёпнулась на зад.
– Чур меня, чур! Чур меня, чур! – руки едва не обрывали подол платья.
– Хватит! Не помогут твои обереги, – сказала знахарка Севея. – Коли Дремучий Лес явился, не кончилось бы всё, как в Колокольцах.
После этих слов на лысине воцарилась ледяная тишина. Слышно было, как кудахчет курица где-то на краю деревни и шумит ветер. Севея тихо добавила:
– Есть только одно средство…
Она быстро глянула на Алёнку и отвернулась, уставив взгляд на старосту. Остальной люд тоже не глядел на Алёнку, будто она разом сделалась табу.
– Я уже два раза видела это пятно, – пролепетала Алёнка. – Поступала, как меня учили. Не гляди и уходи…
Она не сумела поймать чей-нибудь взгляд. Все глядели либо под ноги, либо в сторону. Даже староста, который произнёс каким-то безжизненным голосом:
– А чего не рассказала?
– Так ведь сказано – забудь. Я и старалась… – Алёнка умолкла. Показалось, что говорит в пустоту. Она будто перестала существовать для деревенских.
– Чур меня, чур! – завопила вдруг Параскова, руки мяли почти обрывая подол. – Пригрела змеищу! У себя в доме! Чур! Чур!..
Глаза её неотрывно глядели на блёклое пятно. Алёнка посмотрела туда же и пошатнулась. Ствол крайнего дерева был чем-то перевязан. Чем-то очень знакомым…
Алёнка ухватилась за горло, будто задыхалась. Под ладошкой почувствовала узел плата. Того самого, который она держала в крохотной детской ладошке, когда её нашли посреди леса рядом с пропавшей деревней Колокольца…
– Мамочка…
На ветке дерева висел кусок ткани, точно такой же, как плат на её шее. Едва она поняла это, как серая ткань начала наливаться краской, вот уже цветочки на нем сияли так же ярко, как на её платке. Деревья и трава, наоборот, стали блекнуть и пропали. С тихим шелестом кусок ткани медленно опустился к ногам Алёнки. Серёдка лысины вновь была пуста. Дремучий Лес исчез, оставив подарочек.
Алёнка оглянулась. На неё никто не глядел. Они расходились, не разговаривая и не глядя друг на друга, словно приняли стыдное, но необходимое решение.