Сперва Алёнка приметила, что просторнее стала изба, и печь вроде как подросла.
– То ли это мы уменьшились, то ли Чудышко раздалась, – сказала она коту. Тот лишь недоверчиво мотнул головой.
С улицы, впрочем, размеры избы не изменились. Зато перемены произошли изнутри. В очередной раз когда Алёнка устала и валилась с ног, она отворила дверь в Любую комнату и не увидела спальни с вольером, которую занимала Кика и зверята. Вместо этого перед ней явился коридор с несколькими дверями.
Алёнка закрыла дверь и поморгала. Потом отворила вновь. Коридор был на месте. Надёжный, с толстыми дубовыми стенами и прочными дверьми. На цыпочках девица ступила внутрь и осторожно приоткрыла крайнюю справа дверь. Там оказалась кладовка. Стояли ведра, метла, вдоль стен висели тряпки.
– Хм.
Уже более смело отворила дверь напротив. В нос тут же шибанул запах копчёностей и свежего хлеба. Комнату от пола до потолка занимали полки, на которых чего только не лежало. Копчёные окорока, головы сыра, колбасы и рыбы. Ровными рядами стояли запечатанные глиняные горшочки, крынки с молоком, сметаной, маслом, вареньем, мёдом и много ещё с чем. Всё свежее, прохладное.
Алёнка затворила дверь с улыбкой на устах. Давно уже желала, чтобы Любая комната расширилась. Все, что раньше было по очереди, теперь стало одновременно. Интересно, отчего это произошло именно теперь?
Размышляя, отворила следующую комнату и нашла просторный вольер для зверят. Он больше не был частью комнаты Кики, вот кикиморе радости то. Она, кстати, тоже была тут, возилась с Волчиком и остальными.
– Как здорово, – воскликнула Алёнка. – Теперь они в отдельной комнатке и не станут тебе мешать…
Кика улыбнулась в ответ.
– Интересно, отчего такое случилось…
– Разве ты не понимаешь? – Кика фыркнула и выпрямилась. – Сама принесла первокамень и не понимаешь?!
– Точно! Я даже не подумала… – Алёнка рассмеялась и погладила стену ладошкой. Под пальцами ощущалась настоящая каменная твердь древа.
– Я так рада, что Чудышко стало лучше.
– Вечно ты думаешь о других, – Кика раздражённо поморщилась. – Лучше пойди и отвори последнюю правую дверь.
Алёнка поглядела на неё и пошла по коридору. Дверь прямо была приоткрыта, за ней виднелась все та же комнатка Кики, которую она переделала под себя. Там преобладали бурые и зелёные тона, а окошко всегда было плотно занавешено.
По пути отворила среднюю дверь, да так и ахнула. Вот уж диво дивное, видела такое только в самых смелых своих мечтах.
Перед ней была просторная комната с настоящим… троном, Алёнка не смогла подобрать другого слова. Высокая спинка, резные подлокотники и дыра посреди седушки. В дыре стояла чистая вода.
Алёнка склонилась, до конца не веря, что видит. Рукой оперлась о подлокотник. Раздался громкий звук, вода закружилась и пропала, словно кто-то внизу выдвинул задвижку. Тут же зажурчало, и водица набралась вновь до того же уровня.
Девица вышла из комнатки потрясённая до глубины души. Экого чуда не то, что у старосты, у князей с боярами нет. А она-то все гадала, как зимой жить придётся…
– Не туда. Самую крайнюю… – Кика выглянула из вольера. – Хотя и это чудо из чудес.
Все ещё в задумчивости Алёнка отворила последнюю дверь справа, да так и застыла. Перед ней была уютная комнатка с постелью, небольшим столиком и удобным, но лёгким креслицем. Постель была застелена мягкими шкурами, на кресле помимо шкур лежали подушки в ярких вышитых наволочках, сверху все накрывал клетчатый очень тёплый с виду плед.
На столе исходила паром кружка, рядом горела свеча. За прозрачным стеклом окна сверкали звёзды. Деревья не заслоняли их, и они горели ярко, как в Алёнкином детстве. Теперь она отчётливо видела это. Комната неуловимо напоминала ту, которую девица несла в своём сердце. Воспоминания о детстве смешивались в ней с воспоминаниями о маме.
– Я горжусь тобой, дочка… – вновь прозвучало в ушах.
Одновременно здесь все было удобно, добротно и даже богато. В их бедном жилье такого попросту быть не могло. Выглядело это так, как если бы мама была жива и все это устроила для дочки, не нуждаясь в гривнах.
– Мамочка, – прошептала Алёнка, будто Калина могла её слышать. – Какая прекрасная комнатка. Спасибо.
Сердце замерло, миг растянулся до бесконечности, и весь этот миг ей казалось, что сейчас придёт ответ.
Не пришёл. Моргая повлажневшими глазами, она уселась в кресло, ощущая мягкость подушек, накрылась пледом и взяла в руки чашку.
– М-м-м, вкуснятина. Как я любила в детстве…
Она посидела немного, наслаждаясь тишиной. После каждого глотка по телу расходилось тепло, и это тепло рождало воспоминания. С такой же кружкой сидела в далёком детстве вечерами с мамой. Они не всегда говорили, просто само ощущение, что мама рядом, и вкусного чая, и уютного пледа – все это составляло чистое детское счастье.
– Хоть ты мне не отвечаешь, – прошептала она, – я все равно буду с тобой говорить…
В голову коварно вплыл образ черепа на верхней полке. В отличие от реального Костяши, этот череп скалил зубы и мерцал алыми глазницами.
– Нет. Запрещаю себе об этом думать. Нет мыслей, нет боли.
Она вспомнила о перводреве и добавила шёпотом.
– Нет, мама. Я не буду с тобой говорить. Это слишком больно. Я стану с тобой… молчать.
Она спрятала улыбку за кружкой и замолчала.
Изба содрогнулась и резко встала. Алёнка не пролила чай только потому, что его осталось меньше половины.
– Что это?
Она выбежала из Любой комнаты.
– Что случилось?
– Прибыли, – ответил кот с печи.
– Куда прибыли? – недоуменно пискнула девица и примолкла. Тут же вспомнила слова Кики: "Давай к цивилизации. Человечьей разумеется".
Осторожно, словно на улице засели разбойники с самострелами, подошла к окну и выглянула.
– Уй! – присела. – Там и правда кто-то есть.
– Конечно есть, – отозвался кот. – Люди, что мураши – везде живут. А эти, небось, даже не догадываются, что поселились посреди ужасного Дремучего Леса. Живут себе и живут. Охотятся, бортничают, выходят из леса и обмениваются с другими, да и знать не знают, что до этих других им тыщу вёрст с гаком.
– Видишь, котик. Ещё одно доброе дело леса, – молвила Алёнка.
– Хватит, – очень весомый голос заполнил всю горницу. – Я не вмешивалась, когда ты направляла избу. Каждый раз рисковала, что Кощей явится и накажет. Но теперь это случилось само собой. У тебя нет выбора.
Кикимора стояла на пороге Любой комнаты, перекрестив руки на груди. Алёнка глянула на неё, кровь разом отхлынула от лица. Щеки залила мертвенная бледность.
– Кикушка. О чем же ты? – пролепетала она.
– Ступай и исполни волю Кощея. Иначе всем нам несдобровать.
После этих слов зеленоволосая скрылась за дверью, всем видом демонстрируя, что компания Волчика ей милей, чем какие-то там людишки. Алёнка передёрнула плечами, таким холодом пахнуло от кикиморы.
За последнее время и думать забыла, что та не просто случайная попутчица, а посланница Кощея. Сейчас её будто сдёрнули с небес и грубо ткнули лицом в шершавую правду.
– Ладно…
Алёнка вновь осторожно выглянула в окно.
– Не ушли? – с надеждой спросила она.
– Нет, – сурово ответил кот. – Чего трусишь? Там один мужик. Иди и покажи ему, где раки зимовье строят. Яга их всегда ух где держала.
Котофей сжал лапу в мохнатый кулачок. Алёнка вздохнула и потопала к дверям.
– Один мужик? Может и обойдётся все, коли деревни нет.
Ду-ду-ду-дум! – двери распахнулись со зловещим звуком, девица передёрнула плечиками и ступила на крыльцо. И надо же такому случиться, сапожки именно в тот момент решили взбрыкнуть. Девица выдала крендельца, потом оступилась и плюхнулась в траву рядом с мужичишкой. Впрочем, тот ничего не видел, потому что распластался на земле, уткнув лицо в мох.
Алёнка подскочила, торопливо оправляя юбку. Надо же было так обмишуриться перед гостем. Маленький мужичок в драной одежде лежал в траве, напугано вжимая голову в землю. Тело его подрагивало.
Ту-дум, дуду-дум! Алёнка обернулась. Изба выводила окнами и крыльцом зловещие рулады. Вокруг куриных ног плыли клубы тумана, да и сами ноги были расставлены так, чтобы гость мог разглядеть огромные когти, взрывающие грунт.
– Тише, Чудышко. Ты его пугаешь, – воскликнула девица. Она подскочила к мужичишке и заговорила ласково и тихо. Когда рукой коснулась его плеча, он вскрикнул и вжался ещё сильнее.
– Не бойтесь. Все хорошо. Вас никто не обидит.
Изба перестала издавать угрожающие звуки, даже туман как-то поприсел и сделался прозрачней.
Мужичок сел, уступая девичьей настойчивости. Тут же вскрикнул и поскакал на заду назад, панически отталкиваясь ногами. Алёнка оглянулась и увидела, что изба зажгла окна красным.
– Чудышко, ну что же ты, – в голосе звучало столько укора, что изба сжалась и присела, как провинившийся пёс. Окна потухли, зловещая музыка совсем стихла.
– Вот. Видите? Все хорошо. Вам ничего не угрожает.
Мужичок перестал перебирать ногами, уставился на неё. Какое-то время в распахнутых глазах плавали клочки страха, потом проступил смысл.
– Ё! – выговорил мужичишко. – Ктой-то?
Алёнка, наконец, смогла его рассмотреть. Круглолицый, рябой. Волосы торчат клочьями, словно кто-то их драл. Одет в изрядно ношеные рубаху и порты, на ногах лапти, такие же драные, как вихры.
– Не бойтесь, – повторила она. – Вам ничего не угрожает.
Он ошарашенно лупал глазами по сторонам, взгляд то и дело останавливался на Алёнке. Избу старательно оббегал по дуге.
– А, это, – проговорил он, уставившись на девицу, – Яга, наша разлюбезная. Ить, где?
Говорил отрывисто, часто облизывал губы.
– Бабушки Яги нет, – пискнула Алёнка. – Я за неё.
– Ты? – глаза мужичишки перестали бегать и уткнулись в девицу. Веки прищурились, он сунул согнутый палец в рот и принялся задумчиво грызть грязный ноготь. – Интересно. Интересно как.
Он поднялся, продолжая грызть палец. Алёнку передёрнуло, фу, как противно, но она постаралась взять себя в руки. Негоже гостя обижать. Тот подступил ближе и вдруг ткнул Алёнку пальцем под ребра. Тем самым, который только что с таким упоением грыз.
– Ай! Чего вы тыкаетесь? – воскликнула девица. Мужик отскочил, зажмурившись и прикрываясь руками. Походило на то, что он ожидает за свою дерзость молнии, не меньше. Изба грозно скрипнула и придвинулась.
– Тише, тише, – вскинула руку Алёнка. – Он явно не в себе. Не порань его ненароком.
Мужичишко приоткрыл один глаз и подглядывал за ними из-под вскинутых рук.
Алёнке вспомнился вдруг Петрусь и его взгляды, когда он вёл её в лесную избушку. Но в Петрусе была и добрая сторона, в этом же мужичишке девица ничего подобного не ощущала.
Чего ж я на него наговариваю? – одёрнула себя. – Нельзя так. Если к человеку добром, то и он к тебе…
– Что с вами? – молвила Алёнка как можно мягче. – Не бойтесь. Мы не причиним вам…
– Я… э-э, случайно, – услышала она в ответ. Мужичишка выпрямился и улыбнулся. У девицы по спине холодок прошёл от этой улыбки.
– А, это, как тебя величают? – он снова пристально уставился на неё, словно искал подвох.
– Алёнка, – сказала Алёнка и смутилась. Собственное имя показалось совершенно не внушительным и даже легкомысленным.
– Алёнушкой мачеха звала, – добавила она и поняла, что стало ещё хуже.
– Алё-ёнушка, – протянул мужик. – А меня Серуней звать.
Он снова прищурился, о чем-то судорожно размышляя. Потом сызнова улыбнулся и оглянулся воровато.
– А вот скажи, хм, Алёнушка. Ты это… Того… Надолго тут…
Он махнул рукой в сторону избы. Страх растворился в нем, уступив место непонятному для Алёнки оживлению. Вроде бы прогнать страх и было её целью, но то, что после него осталось, наводило на девицу дрожь. Хотя, нечего на гостя наговаривать. Он же ничего плохого не сделал. Напужался сильно, чего теперь?
– Надолго, – вздохнула она. – А кто-то и вовсе говорит – навсегда.
Она оглянулась на избу, из-за неплотно притворенной двери блестел зелёный глаз Котофея.
– А скажи, Алёнка, – вновь заговорил мужичишка. Он глянул поверх её плеча и задрожал. – А эта… тебя слушается?
Девица оглянулась и разом позабыла обо всем. Серуня спрашивал, словно про злую собаку, не покусает ли.
– Что вы! Чудышко добрая. И она не "эта", у неё имя есть. Чудышко.
Она так ласково произнесла имя, что изба потупилась и смущённо переступила с лапы на лапу.
– Добрая не добрая, – Серуню её слова не убедили. – Все собачники так гутарят, а потом хап – и куры пропадают. Так слушает она тебя?
В голосе прозвучала строгость, Алёнка сжалась. Таким тоном с ней в деревне разговаривали все взрослые и даже порой Петрусь.
– Слушает, – пискнула в ответ. Собственный голос показался жалобным и она добавила. – Я же хозяйка…
– Ё, – мужичишка крякнул и почесал затылок. – Интересно. Интересно как.
Он подступил к ней, Алёнка попятилась. Серуня опять ткнул пальцем. "Ай!"– пискнула она.
– А вот скажи мне, Алёнка, – спросил он, и девице его тон не понравился ещё больше. Развязный и даже наглый. – Ответствуй. Всё, что Яга умела делать, тоже деешь?
– Я только вступила в должность, так что ещё пока… – начала Алёнка, но Серуня перебил.
– Хотя, это не важно, – он выпрямился и улыбнулся уже во всю ширь. – Не боись, Алёнка. Со мной не пропадёшь.
Он приобнял её за плечо и отвернул от избы к лесу. Не смотря на дружелюбность жеста, Алёнка ощутила холодок. Слишком уж крепко впились в плечо пальцы с грязными обгрызенными ногтями.
– Я возьму общение с деревенскими на себя, – сказал он, приблизив губы к самому уху. – Я с имя гутарю, прихожу, тебе докладаю. Ты делаешь чего надобно, я отношу. И тебе не придётся эти вот суровости, наказания… А Яга любила наказания. Да, да. Ещё как любила. Могла целую деревню выжечь.
Алёнка ощутимо дрогнула под его рукой, Серуня осклабился, будто она подтвердила его мысли.
– Да-да, я тебя избавлю от этого. Ты главное в деревню не суйся. Сама значит. А я уж погутарю с имя… Все сделаю.
Напоследок он ткнул её пальцем в бок и встал, словно ожидая чего-то. "Уй!"– воскликнула Алёнка, но так и не решилась возмутиться. Серуня расхохотался и радостный потопал к лесу.