«Живи смелей, товарищ мой…»
(Е. А. Баратынский)
Весь мир – мой дивный слепок,
моя проекция на мир,
и от того-то так нелеп он,
что я нелеп, я – мой кумир.
Кричу другому: «Не стесняйся!
Живи смелее!», я кричу.
Но то себе кричу (покаюсь),
себя исправить я хочу.
Ах, как понять меня другому
(«вас подождать иль обогнать?»),
как не нажить себе саркому36,
пытаясь ближнего понять?
В тюрьме снова лают собаки.
Кто-то из камер стремится бежать.
Тюрьма под окном: лишь бараки, бараки,
лишь красной стены невесёлая гладь.
А я на диване решаю кроссворды,
из плохонькой кружки лакаю вино,
гляжу в зеркала на небритую морду,
с которой знаком я лет тридцать (давно).
У меня хорошо. Зажужжит телевизор,
заученным тембром расскажет экран
о том, что со скрипом японскую визу
нам выдаёт иноземный болван.
А в тюрьме засыпают собаки.
Одинаковым, в общем, и преданным сном.
Пулемётчики в вышке танцуют сиртаки37:
не скучно им было, наверное, днём.
Санкт-Петербург