«Штабы поднялись. Оборвалась торговля и труд»
(Саша Чёрный. Отступление)
Когда-то давно, когда в мире
вновь слышалось эхо войны,
я жил в коммунальной квартире
и мыл за собою полы.
Вода у нас свадебным чудом
бежала из разных кранов,
а страшное слово «посуда»
шуршало из пыльных углов.
Люди в квартире большой проживали,
имя моё они знали
едва ли.
Седой старичок и, признаться, милейший,
комнату справа собой заполнял.
Жену его (видом – японская гейша)
редко в квартире кто-либо встречал.
Был глуховат тот седой Филемон,
кричала на ухо, краснея, Бавкида14.
Только поэтому брак их силён,
что редко супругу он видел
и слышал. Бывает спасён Гименей
отсутствием рядом нам близких людей.
Соседями слева стала тогда
семья небольшая: она и… она.
То женщина с взрослой дочуркой.
Зиккурат15 из поникших окурков
под утро выдерживал стол.
Узоры из длинных волос
украшали занозистый пол.
Споры велись по ночам и научный диспут
посвящён был проблеме: «Испорченный суп
и влияние тонны природных солей на живой организм».
Организмом был я. Иногда кретинизм
позволял мне вести разговоры с соседом
о пользе футбола и прочей спортивной игры.
Сосед Филемон был по сути своей домоседом,
но при слове «Зенит»16 он сурово топорщил усы.
Далеко ль до беды?
Но, в общем, мы мирно тогда проживали,
хотя повторю: моё имя едва ли
соседи узнали.
Никто не пытался оттяпать полметра
у меня, ведь триумф оккупаций
почуять никто не хотел, вариаций
на тему войны никто бы из нас не сыграл
костями друг друга. И молью ракетной
не был бы съеден несчастный Цхинвал17,
если бы всюду соседи жили так же, как мы.
Санкт-Петербург