Кто решил, что может использовать её как оружие? В голове мелькали лица и имена, старые связи и новые люди – воспоминания распирали череп, и Тьяна почти слышала его треск. Никто из знакомых, казалось, не годился на роль коварного кукловода. Впрочем, он мог входить в круг Велимира, оставаясь посторонним для Тьяны. Тот, кто подстроил всё это, знал о помолвке. Возможно, был в курсе измены. Вот только как он мог предугадать, что Тьяна решится убить Вэла, чтобы спасти себя?
Нет, этого он не знал, а потому подстраховался. Выбрал ещё кого-то на роль убийцы. И тот, второй, не сплоховал.
А вот наказание за него, скорее всего, понесет Тьяна. Как же она подставила себя, бросившись выручать Вэла! Тьяна до сих пор не понимала, что двигало ею, и не хотела возвращаться к вчерашней ночи. Ошибка совершена, время не отмотать, надо искать решение не в прошлом, а в настоящем. Думать о кукловоде рано, пока в воздухе висит вопрос с сумкой.
Побрал бы ее Хитвик!
Толкнув дубовую дверь библиотеки, почти черную от времени, Тьяна вдохнула ветер. Будь все иначе, она приостановилась бы, чтобы рассмотреть растительные орнаменты на створках, и наполированные бронзовые медальоны с гербом академии, и изящные ручки, которых касались пальцы великих переводчиков и ядовщиков – выпускников Старика. Нет, она не могла. Как бы Тьяна ни хотела побыть студенткой хоть один день, у нее отобрали эту возможность.
– Эй.
Сердце подпрыгнуло в груди, но мозг тотчас успокоил: всё в порядке. Из ниши, мерцая чернотой глаз, шагнул Еникай. Его губы чуть подрагивали: он слишком привык улыбаться и сейчас сдерживал себя.
– Как ты, дикарка? – Тьяна не ответила, и Еникай продолжил. – Слышал про Велимира. Это жуть! Сочувствую, но… – он замялся. – Если честно, думаю, ты достойна лучшего. Твой жених был козлом.
– Ты не очень хорош в соболезнованиях, да?
– Просто ужасен, – признался Еникай. – Тосты у меня получаются гораздо лучше.
Сбежав со ступеней, Тьяна устремилась к часовне – корпус, где проходило первое занятие, располагался прямо за местом смерти Вэла и его любовницы. Еникай пошел рядом.
– Ну так что, – в умении молчать он тоже не преуспел, – как ты себя чувствуешь?
– Не знаю. Еще не осознала.
Еникай внимательно посмотрел на нее сверху вниз.
– У вас, надеюсь, было не по любви, а по договору? – Поймав Тьянин кивок, он с облегчением выдохнул и перестал сдерживать улыбку. – Я так и думал. Значит, мне можно не делать скорбную мину.
– Да, но постарайся обойтись без тостов, – Тьяна тихо хмыкнула. – Так ты ждал меня, чтобы выразить ужасное соболезнование?
– Нет, вообще-то я хотел сделать комплимент. Ты так восхитительно нарычала на Зорича! – Еникай взмахнул руками. – Никогда не видел ничего подобного. Удивлен, что ты до сих пор жива.
– Я тоже, – буркнула Тьяна.
– Что наш Зорька хотел от тебя?
– А ты что, подрабатываешь в «Желтой птице»? Собираешь материал?
– Фу-у! – Еникай помахал ладонью, словно отгоняя зловонное облако. – Я спрашиваю исключительно как друг.
– Как друг. – Резко остановившись, Тьяна повернулась к нему. – А можешь сделать кое-что для меня? – и она повторила: – Как друг?
– Ну… – Еникай снова замялся, – наверное.
Исподтишка оглядевшись, Тьяна сжала его руку и утянула за часовню, под тень золоченых вязов. Еникай, едва не стукнувшись макушкой о низкую ветку, привалился к стене. На его губах играла озадаченная и озорная улыбка. Зыбкий свет, прорываясь сквозь листву, бликами танцевал на лице.
– Используй свою проволоку еще раз. – Тьяна смотрела на Еникая так, словно пыталась загипнотизировать. – Мне нужно, чтобы ты зашел в мою комнату, забрал сумочку и надежно спрятал ее. Только есть одно условие: не заглядывай внутрь. Нет, два: ещё никому не говори о моей просьбе.
Глаза Еникая всё округлялись и округлялись, пока он не стал похож на удивленную птицу. Казалось, он вот-вот заклокочет, точно возмущенный орлан, чья добыча зарылась в песок, и улетит.
– Нет, так дело не пойдет, – он покачал головой. – Либо ты всё рассказываешь, либо…
– Ты у меня в долгу, – заявила Тьяна в надежде, что ей не почудились доброта и отзывчивость Еникая: лишь в этом случае ее жалкая манипуляция могла сработать. – Твой розыгрыш чуть не стоил мне жизни.
– Тебе? Забыла, как набросилась на меня с ножом? – Еникай усмехнулся, но, поймав суровый взгляд Тьяны, посерьезнел. – Ладно-ладно, не смотри так, я заберу твою сумку. Но потом ты всё объяснишь, уговор?
Кивнув, Тьяна добавила:
– Она висит на кровати.
Еникай, одарив очередной улыбкой, шлепнул ладонью по ветке и сорвался с места. Мелькнули косы, зашуршала листва. Тьяна ещё немного постояла под деревьями, стараясь не думать, что будет, если его поймают, и поспешила к учебному корпусу.
Невысокое, в два этажа здание словно жалось к земле под тяжестью веков. Скользнув незаинтересованным взглядом, его можно было принять за хозяйственную пристройку, но стоило приглядеться, и суть выходила на первый план. Ещё до того, как Остор Ястребог скупил эти земли, отстроил поместье, а следом превратил его в академию, оссы-переселенцы основали тут маленькую деревню. Жилые дома, построенные из дерева, не уцелели в вихре времени, выстояла лишь плинфяная школа. Её-то впоследствии и переделали в корпус для новичков.
Тонкие кирпичи выпирали из толстых слоев раствора, отчего здание выглядело полосатым, а на выступах ютились воробьи и голуби. Над входом висела табличка: «Вилену кехела. Вилену зекехела». Тьяна не могла не отметить: остроумно. Язык как система знаков и язык-орган в мистерианском обозначались одним словом, а «ложь» образовывалась от «правды» с помощью приставки «зе». «Язык говорит правду. Язык лжёт», – сообщала табличка, и каждый мог решить для себя, какое значение поставить в начало, а какое в конец. Для Тьяны всё было очевидно: обманывал орган, а языковая система несла истину.
Поблизости не мелькало ни одного виноградного кителя, и Тьяна не сомневалась: она катастрофически опоздала. Что скажет мастер переводов? Казалось, в сердце не найти места для волнения, но оно будто расширилось и впустило еще. Одно дело, когда арестовывают блистательную студентку, и совсем другое – когда какую-то разгильдяйку. Тьяне не хотелось запомниться лишь двумя вещами: тем, что она убила Вэла, и тем, что опоздала на первое занятие.
Добежав до учебного зала №1, Тьяна резко остановилась и глубоко вдохнула. Ладони вспотели – пришлось вытереть их о подол юбки. Поправив шляпку, Тьяна тихо отворила дверь и скользнула внутрь.
Мастер стоял в прямоугольнике оконного света, словно под софитом на сцене. Поза тоже отсылала к представлению: одна рука вытянута, вторая драматически прикрывает лицо. Эффект театра поддерживали и учебные ряды, полукругом уходящие к потолку – в бывшей школе, похоже, объединили оба этажа, чтобы сделать залы более просторными. Окна шли в два ряда, и каждую пару обрамляли необычайно длинные фиолетовые шторы. Пахло старым и новым: древними стенами и свежей формой первокружников.
Стоило Тьяне войти, как все студенты – человек десять или чуть больше – повернули к ней головы. Один лишь мастер остался в прежней позе: возможно, он действительно разыгрывал какую-то сценку. Тем лучше. Не сводя с него взгляда, Тьяна прижала лопатки к стене и поползла вверх по ступеням. Может, мастер не заметит ее? Крайнее место на первом ряду занято, надо добраться до второго, сесть и принять невинный вид. Осталось совсем чуть-чуть. Шаг, полшага, вот и стул… Резко раздвинув пальцы, мастер сверкнул глазом в сторону Тьяны.
– Ах, госпожа Островски, – он отвел руку от лица, и подкрученные соломенные усы приподнялись в улыбке. – Не стоит так вжиматься в стену, я всё равно вас вижу. Как славно, что старший мастер не задержал вас надолго. Пожалуйста, присаживайтесь, и мы продолжим. Вы пропустили совсем немного. Самая неинтересная, но нужная информация – на доске. – И он указал себе за спину.
Там, белым мелом по черной эмали, были выведены два слова: «Мастер Крабух».
Тьяна опустилась на стул, пораженная теплым приемом. Какое-то время она ждала подвоха: вот сейчас мастер снимет маску благодушия, окатит ледяным взором и скажет, что учиться в Старике – это честь, которой она, госпожа Островски, недостойна. Однако ничего такого не произошло. Крабух, снова прикрыв лицо, пробормотал:
– Ну что же, есть мысли? Смелее.
– Я – Бора, – наклонившись к Тьяне, сказала однокружница; от нее пахло теплыми солеными рогаликами. – Мы играем в шарады. Мастер Крабух загадывает мистерианские идиомы.
– Тьяна, – она пожала протянутую руку.
Глаза так и впились в мастера. Надо же, он и вправду разыгрывает сценку. Невероятно. Тьяна на мгновение представила, как мастерица-переводчица в Деве изображает присказку «От дурных помыслов изо рта змеи выползают, а от похоти жабы из всех отверстий сыплются», и злой восторг заклокотал в груди. Язык мастерица знала неважно, увлечение мистерианской культурой считала зловредным, а большую часть занятия посвящала молитвам.
– Слепой указывает путь, – прошептала Тьяна, глядя на мастера.
Крабух опустил обе руки.
– Кто сказал?
Тьяна уже открыла рот, чтобы повторить, но тут сзади пропищали:
– Слепой указывает путь.
Украла ли другая студентка ее ответ или пришла к нему сама – гадать не имело смысла. В следующий раз, решила Тьяна, надо говорить громче и быстрее. И тотчас одернула себя: если он вообще случится, этот «следующий раз».
– Прекрасно, будем считать, что мы размялись. Три из пяти – неплохой результат, – в улыбке мастера появилась остринка, – но к концу года, чтобы успешно сдать экзамен, вы должны знать пятьсот идиом. – Он показал пятерню, а следом, соединив большие и указательные пальцы, два нуля. – Понятно?
По залу пролетело короткое «ох».
– О нет. Не надо междометий. – Крабух покачал головой. – Ах, ого и ой-ой-ой оставьте для задачек посложнее, чем зубрежка пословиц.
Он повернулся к доске, взял мел и стремительно начертил несколько мистерианских символов. Выведенные уверенной рукой, они ловко цеплялись друг за дружку, и вся фраза выглядела точно кружево.
– Ядовщики, разумеется, полагают, что главное в бесуне – выбор травок и цветочков, а заговор – побочное действие. Нет зелья-основы – нет и магического яда, так они рассуждают. Не будем разубеждать наших сотоварищей, помешанных на растениях. – Крабух хмыкнул, а вслед за ним и несколько студентов. – Мы-то знаем, в чем кехел. — Он указал на доску. – Слово. Только слово превращает малополезную смесь ингредиентов в божественную субстанцию. Мистерианский – не просто язык. Это код, оставленный нам не другим народом, а высшими силами. Это ключ к пониманию и управлению магией, а следовательно – миром.
Крабух внимательно всмотрелся в лица студентов, и Тьяне показалось: он видит ее насквозь. Видит трепещущее сердце, захваченное «Любомором», но раньше, намного раньше, мертвым языком. Ее поразило, как легко и свободно мастер говорил о божественной сути мистерианского, хотя такой подход порицался и в научных журналах, и в религиозных кругах. Да и в целом считался чем-то неприличным и наивным, как вера в Хитвика.
Если признаешь божественное происхождение языка, признаешь и существование богов. Не осских ликов, а совсем других существ.
Крабух медленно кивнул, словно ответив на десяток незаданных вопросов, и продолжил:
– Первое, что вам надо усвоить: вы – пустые страницы. Я, другие мастера, все прочитанные книги – мы будем вас заполнять, а вы, разумеется, будете сопротивляться. Любой чистый лист сопротивляется – такова уж вечная борьба незамутненного ничто и загрязняющего нечто. – Мастер развел руками. – И второе, что вам нужно пошис рехабано иэ…
«Зарубить на носу», – мысленно адаптировала Тьяна, хотя на самом деле мастер сказал: «Запомнить мозгом кошки».
– …наша задача не переводить с мистерианского на осский, как это может показаться вначале. Наоборот: мы должны научиться перекладывать осский на мистерианский. Заталкивать наше мышление в их язык. Воплощать наши цели их средствами. Не питайте иллюзий: вы не будете заниматься с мистерианским любовью, вы будете его насиловать. И вам должно это нравиться.
Последняя мягкость покинула лицо Крабуха, как и свет, льющийся из окна. Повернувшись к доске, он снова указал на кружево слов:
– Что здесь написано?
Тьяне показалось, что мастер смотрит прямо на нее, но в следующий миг она поняла: каждый в зале подумал так же. Взгляд Крабуха горячим воском растекался по рядам, охватывая всех, и Тьяна почти чувствовала его липкий жар – это было приятно и неприятно одновременно. Послушав тишину, мастер добавил:
– Смелее. Любые мысли лучше, чем их отсутствие.
Тьяна не знала, что написано на доске, и, судя по робкому молчанию сокружников, была не одинока в своём «незамутненном ничто». Усвоив урок с похищенным ответом, она рискнула:
– Думаю, это идиома. Какая-то из пятисот.
Бора тихо хихикнула, и Крабух приподнял уголки рта.
– Будьте ещё смелее, госпожа Островски. Посмотрите на эти символы. Что вы видите? Полагаю, не снежные узоры на стекле и не бабушкину салфетку?
– Вижу слово «крылья». – Тьяна вычленила из вязи один из символов, но приказала себе не радоваться раньше времени. Сосредоточившись на произношении, она озвучила: – Люнгоне.
– Здесь нет люнгоне, – возразил пищащий голосок.
– Нет, – согласилась Тьяна.
Ей хотелось обернуться: выяснить, кому принадлежит писк, а заодно проверить, пришла ли на занятие Лика, но Тьяна сдержалась. И то, и другое можно узнать позже.
– Мистерианцы часто сокращали слова, когда использовали их в идиомах, – продолжила она. – Здесь есть лю.
– Как вы поняли, что это крылья? – уточнил Крабух.
– Предположила, – призналась Тьяна. – В мистерианском не так много слов на «лю», и они в основном относятся к быту: мука, горение… – Память подставила языку подножку, и Тьяна пресеклась.
– Я бы перефразировал: в мистерианском не так много слов на «лю», которые вы знаете, – мастер улыбнулся, и снова не тепло, а остренько. – Вы все. Не только госпожа Островски, – уточнил он. – Например, чудное время до первого снега называется лювень. Один старый мистерианец уверял меня, что это тоже идиома, только срощенная. Он расшифровывал ее как «время, когда хочется вздернуться». – Повернувшись к доске, мастер обвел «лю» ровным кружком. – Вы совершенно правы, госпожа Островски. Это крылья.
– Я вижу яку – от якухан, – подхватила Бора. – Растущий.
– Растущие, – поправил Крабух. – Итак, что получается? Крылья, растущие…
Он сделал паузу, позволяя студентам самим подыскать ответ, но никто не откликнулся. Тьяна едва сдержалась, чтобы не опустить взгляд. Она была уверена: большинство однокружников сейчас прячут глаза от мастера. Бора, например, с нелепой внимательностью разглядывала тонкие колечки на собственных пальцах.
– Господа, вы что же, никогда не слышали о «Теневике»? – Крабух обвел нижнюю часть узора. – К слову, я считаю малополезными адаптированные переводы названий ядов. Ну что это такое – «Теневик»? Намного лучше «Ксемокве хен» – «Тень приходящая». Или «Любомор»? Куда это годится? Звучит как имя, а должно – как когтем по сердцу. «Ахокташ».
Тьяна вздрогнула, обхватила себя руками и тотчас мысленно выругалась. Глупое тело! Ну ничего, ничего. Если кто-то заметил, можно списать на впечатлительность первокружницы.
– Теперь вы видите ксе? – он указал на обведенную часть. – Госпожа Рогоз, озвучьте, что у нас получилось.
– Крылья, растущие в тени? – неуверенно пропищало сзади.
– Совершенно верно. А теперь главный вопрос: что это значит? Говорите всё, что приходит на ум.
– Опасность? – предположил какой-то парень.
Крабух отрицательно качнул головой.
– Наоборот: подготовка к нападению, – возразил другой.
Не размыкая губ, мастер с сомнением протянул: «М-м».
– Что-то про птиц? – пропищала Рогоз.
Крабух поднял брови. В морщинке на его лбу так и читалось: «Как же вы далеки от кехел», и никто больше не решился выдвинуть версию. Подождав немного, мастер коротко вздохнул и сказал:
– Перевод – это не просто замена слов, а искусство передачи смысла. Схватывание духа оригинала. Что есть тень, кроме, собственно, тени? Нечто, связанное с укрыванием. Тайна.
Тьяна вспомнила, как отвела Еникая за часовню – туда, где их было не видно с дороги, – чтобы попросить о помощи. Там, в тени деревьев, она доверила ему тайну, пусть не всю целиком, а лишь малую часть. В конце концов, она была слишком велика, чтобы поделиться ею сразу.
Как там Еникай? Справился ли? Сердце будто свело судорогой.
– Что есть рост? – продолжил Крабух. – Некое движение, преодоление, стремление. – Он изобразил руками, как росток пробивается сквозь землю. – И наконец крылья…
– Свобода, – вырвалось у Тьяны, и перевод сложился. – Крылья, растущие в тени – это тайное стремление к свободе.
– Прекрасно, – лицо мастера вновь смягчилось и потеплело. – Будем считать, что белый лист – уже не белый. По нему растекается восхитительная клякса. А это уже что-то. – Он обвел ряды взглядом и, остановившись на Тьяне, одобрительно кивнул. – На сегодня достаточно. – Вытерев о тряпицу пальцы, испачканные мелом, Крабух стремительным шагом покинул зал.
– У тебя здорово получилось, – похвалила Бора, сгребая свои листы, не тронутые пером. – Как ты догадалась?
– Не знаю. Повезло. – Тьяна не стала уточнять, что Крабух будто подобрал идиому нарочно для нее.
Разложить вещи она не успела, собирать было нечего, и Тьяна осторожно осмотрелась. Пищащий голосок принадлежал эраклейке, виденной утром в Погребе. Лики не было. Выяснив всё, что хотела, Тьяна устремилась к двери.
После занятия она ощущала легкий подъем: хотя бы об одном теперь можно не волноваться – если ее арестуют или «Любомор» подействует раньше, Тьяна запомнится как толковая студентка. Мысли всё ещё витали вокруг идиомы и слов Крабуха, когда она вышла из здания и увидела Еникая. Он стоял, привалившись к плинфяной стене. Рукава закатаны, снятый пиджак перекинут через плечо – воплощение юношеской беззаботности. Бора и другие первокружницы окинули его заинтересованными взглядами. Кто-то шепнул: «Это же Хитвик», – и девушки захихикали.
Подойдя, Тьяна с надеждой посмотрела на Еникая.
– Прости, дикарка, не вышло. Сумки не было в комнате, – прошептал он. – Похоже, кто-то ещё умеет проделывать трюк с проволокой.