Тьяна бесшумно задвинула занавеску, прикрыв фотографию. Старуха не очень-то надежно прятала ее. Или не прятала вовсе? В конце концов, каков был шанс, что кто-то одернет вышитую ткань, увидит снимок и узнает Остора Ястребога? Его помнили как Старика: на всех портретах и фотографиях основатель академии выглядел пожилым – таким же представал в памяти большинства.
А на снимке в хижине был изображен статный мужчина с лицом, едва тронутым временем. Тьяна никогда не узнала бы его, если бы не проводила часы в архивах Центральной библиотеки, где по крупицам собирала историю академии. Почти всё было засекречено, но кое-что удавалось найти. Она вчитывалась в каждую строчку, всматривалась в каждую фотографию: жадно изучала свою мечту. На одной из газетных вырезок Тьяна увидела Остора Ястребога возле плинфяной школы: в новости сообщалось, что достопочтенный князь, представитель древнего рода, купил земли на острове и собирается возвести там свое поместье. До основания академии оставалось еще полсотни лет.
Кем Яблонька приходилась Остору Ястребогу? Почему обнимала его, как близкого? Что их связывало? Тьяне хотелось высыпать вопросы на старуху и посмотреть, что будет, но она приказала себе быть терпеливой.
Поделив веточки тиса на равные пучки, Яблонька принялась обматывать их красной тесьмой. Мистерианские черты больше не проступали: лицо оставалось округлым и светлым. Таким настоящим. И все же Тьяна не сомневалась, что является маской, а что – истинным обликом.
За полотно вновь проникла рука Медовича и нетерпеливо покачалась из стороны в сторону.
– Всё еще нельзя?
– Всё еще нельзя.
Тьяна быстро нырнула в балахон, чтобы не стоять с голым торсом, и наконец избавилась от платья. А следом и от тонких шелковых панталон: гадкий дождь добрался и до них. Повесив всё на сушилку, полную застрявших семян и растительного крошева, она позвала Мару.
Когда он вышел из-за шторы, неся ком мокрой одежды, Тьяна едва сдержала удивленный возглас. В белом балахоне с вышивкой, так похожем на платье, Медович выглядел одновременно нелепо и очаровательно. Из-под подола торчали тонкие щиколотки и поджарые икры. Вырез на груди визуально вытягивал шею, придавая всей фигуре еще больше изящества. Влажные кудри лежали кое-как, но в этом хаосе была своя прелесть. Кепку Мару снял, не боясь, что слепая старуха распознает его по цвету волос.
Поняв, что неприкрыто разглядывает его, Тьяна уставилась поверх кудрявой макушки, протянула руки и небрежно бросила:
– Давай одежду, развешу.
– Я сам.
Сообразив, что в мокром ворохе, кроме брюк, сорочки и жилетки, прячется медовичевское нижнее белье, Тьяна сдавленно кашлянула и уступила место у сушилки. Он принялся развешивать одежду – весьма умело, что трудно было ожидать от высокородного юноши. Тьяна исподтишка наблюдала за ним.
Ей определенно не нравилось, что в компании Медовича она постоянно попадала в нелепые, непонятные, а то и опасные ситуации. Но с другой стороны: в чехарде событий Тьяна почти не вспоминала о «Любоморе». Да и с женихом Мару обещал помочь…
Медович замер над сушилкой, и Тьяна заметила, куда направлен его взгляд. Прямо на ее панталоны! Сосредоточившись на том, чтобы не сгореть от стыда, она села на коврик напротив Яблоньки и уставилась на стол. Тьяна не заметила его при первом осмотре хижины – всё ее внимание тогда захватили растения. А тут было, на что поглядеть.
Длинный, низкий, деревянный стол покрывали царапины от ножей. Повсюду на нем лежали книги в затертых кожаных перелетах, без названий на обложках, с желто-коричневыми от времени срезами. Покоились стопки листов, исписанных мистерианскими символами. Стояли ступки с пестиками и десятки склянок из темного стекла – Тьяна предположила, что с магическими ядами, хотя о содержимом можно было только догадываться. Одно она видела ясно: плотно закупоренные, а порой и залитые воском, пузырьки вряд ли пустовали.
Мару опустился рядом, оправил подол, и Яблонька сказала:
– Ну что ж, дети, – узловатые пальцы продолжали связывать пучки тиса, – поведайте мне свою печаль. Как я понимаю, она у вас одна на двоих.
Тьяна сглотнула сушь, надеясь, что у Медовича есть план и заготовлена речь.
– Да, так и есть, – заговорил он серьезным тоном и неожиданно накрыл руки Тьяны своими, – моя невеста отравлена «Любомором».
Дрожь прокатилась по спине. Тьяна покосилась на Мару, стараясь взглядом передать всё свое недоумение. Похоже, ни плана, ни речи у него не было: Медович ориентировался на ходу. Еще пару часов назад он ничего не знал о «Любоморе», а теперь прикрывался им, словно давно придуманной легендой.
– Бывший ухажер отравил ее из ревности, – продолжил Мару; казалось, он с трудом сдерживает ярость, – и теперь мы не знаем, что делать. Я готов пожертвовать собой ради нее, но… – он сдавил Тьянины пальцы.
Она одарила Медовича гримасой, но возражать было бессмысленно. Включаясь в его новый спектакль, Тьяна глухо произнесла:
– Ни за что. Я не позволю!
– Вы – наша последняя надежда, – голос Медовича звучал так искренне, что Тьяна не могла не отметить, какой он хороший лжец. – Мы узнали, что вы… помогаете. Таким, как мы. Тем, кто потерял надежду на спасение.
Старуха отложила веточки и нить. Подняла глаза, покрытые инеем слепоты. Пожевала морщинистыми губами. Тьяна хотела бы знать, что творилось в ее голове. Сухая одежда, тепло обжитой хижины, любимый запах растений, спокойная доброжелательность Яблоньки и само ее имя – всё это убаюкивало тревогу, но она не спешила смыкать зоркие глаза. Ворочалась за ребрами и следила из-под дрожащих век.
У Яблоньки были секреты. Само это место, очевидно, представляло собой один большой секрет. А там, где что-то скрывают, надо оставаться начеку.
– Не думаю, что вам нужна моя помощь, – на старушечьем лице отразилось сомнение. – Вы учитесь в академии Остора… – Тьяна уловила легчайшее колебание голоса, – Ястребога?
– Да, – подтвердил Мару.
– Всё, что вам нужно, есть там. Подобное бьют подобным. Ядовитая змея опаснее, когда прячется в тени, и вам стоит поучиться у нее. Разве что… – Яблонька воздела руки и наставила на Мару заиндевелые глаза, – наклонись, мальчик, дай моим пальцам поглядеть на тебя. Надо понять, выдержишь ли ты.
– Выдержу – что? – Он нахмурился, но покорно подался вперед.
Старуха не ответила. Пальцы, искривленные временем и трудом, коснулись Мару: прошлись по подбородку, скользнули вверх по щекам, ощупали скулы и прихватили влажную прядь. Покрутили, потерли, словно оценивая ткань, и выпустили. Отстранившись, Яблонька качнула поникшей головой.
– Древний, – сморщенные губы едва шевельнулись; Тьяна не была уверена, что точно расслышала слово. – Всё-таки нашел нас.
– О чем вы? – между бровями Мару пролегла складка. – Мы пришли за помощью…
– Он и тебя обманул, девочка? – старуха повернулась к Тьяне. – Ты из простых, я слышу. Из несведущих. Из тех, кого обокрали с рождения.
Тьяна почувствовала, как широко распахнулись глаза. Она посмотрела на Медовича, взглядом требуя объяснений, но он неотрывно смотрел на старуху. Привычная невозмутимость покинула его лицо, уступив место смятению, тревоге и напряжению. Тьяна тоже чувствовала их.
– Я не понимаю, о чем вы, – повторил Мару.
– О лжи. О лжи, предательстве и воровстве, – грозно произнесла старуха. – То, что вы сотворили с моим народом – непростительно, но понятно. То, что сделали со своим – просто подло. – От слов тянуло горечью болотного паслёна.
– Вы говорите о древних родах? – Мару впился в нее взглядом. – Что такого они… мы сделали? Я не знаю. Скажите мне.
Покачав головой, Яблонька вскинула руку и указала на выход:
– Уходите. Пока я не передумала. – Будто гром пророкотал. – Пока не позвала тех, кто не позволит вам уйти.
Мару, рыкнув сквозь зубы, ударил кулаком по столу. Звякнули склянки, с края сорвалась одна из книг и глухо бахнула об пол. Тьяна вздрогнула.
– Скажите! – повелительные ноты в голосе Медовича звучали не так громко, как отчаяние.
Резко вдохнув, Тьяна опустила ладонь на его плечо. Сдавила, потянула к себе. Кто-то из них должен был сохранять самообладание. Тьяна хуже понимала, что происходит, а потому ее кровь не бурлила столь сильно. Покачивание биты с гвоздями, слова про перерезанное горло – чутье подсказывало: все опасные обещания могут исполниться.
– Мару, нам лучше уйти, – твердо произнесла Тьяна.
Он обернулся, сверкнул глазами – и тут снаружи поднялся шум. Оглушительный звук удара, треск дерева, лай и вой собак. Крики людей. Яблонька беспокойно закрутила головой, словно пытаясь уловить все звуки разом. По ее лицу Тьяна видела: в поселении происходило что-то плохое. Непоправимое.
Черты старухи исказились от боли и гнева. Прижав руки к груди, она повернулась к Мару и протянула:
– Ты-ы, – обычное слово звучало как самое страшное обвинение.
Все краски покинули лицо Медовича. Мотнув головой, он прошептал:
– Это невозможно.
Снаружи кто-то взревел:
– Выйти всем! Сложить оружие! – а следом раздались выстрелы.
Мару вскочил и, обхватив Тьяну за плечи, рывком поднял на ноги. Его лицо на миг оказалось так близко, что она увидела, как зрачки поглощают зеленую радужку. Во тьме колыхнулся ужас, но тотчас сменился решимостью.
– Будь здесь. – Устремившись к выходу, он бросил Яблоньке через плечо: – Я остановлю их!
– Поздно.
Старуха вытянула из-за ворота два крохотных пузырька. Глотнула из одного, потом из второго. Приоткрыв иссохший рот, она запрокинула голову и выдохнула струю огня. Жар хлестнул Тьяну по щекам – вскрикнув, она шарахнулась в сторону, но там уже горели зонтики болиголова. Запылали стены, одна за другой, и рыжий язык метнулся к потолку. Вторая струя окатила стол: сжались листы с записями, закорчились книги и стекло поплыло, точно воск. Хижину заволокло удушливым дымом.
Схватив пиджак, Мару накрыл Тьяну влажной тканью и повел к выходу. Она дернулась к фотографии, но шторка с вышивкой вовсю полыхала. Обернувшись к лежанке, Тьяна не поверила глазам: Яблонька исчезла. Дым не был таким уж густым, чтобы скрыть старуху, да и спрятаться ей было негде. Она просто растворилась в воздухе, оставив после себя лишь перевязанные веточки тиса.
Босые, в балахонах, Тьяна и Мару выскочили из хижины – и поняли, что не только Яблонька подожгла свой дом. Огонь бушевал повсюду.Рыжее пламя вихрилось, точно медовичевские кудри, и Тьяна невольно подумала, что он виноват в этом пожаре. Старуха решила, что Мару пришел к ней со злым умыслом. Возможно, так и было.
«Что произошло?» – вопрос бился в голове, но Тьяна не пускала его на язык. Не время для разговоров, надо убираться отсюда. Держась за руки, они с Мару обогнули хижину и побежали прочь от огня – во тьму. Выходить на тропу, по которой их привели сюда, не следовало – оба понимали это. Здесь все были для них врагами. И поселенцы, и те, кто вломился к ним среди ночи.
Хвоя, желуди, шишки и палые ветки кололи подошвы – так, что хотелось взвыть. Тьяна чувствовала облегчение, когда ноги по щиколотку погружались в грязь, но затем снова начиналась пытка. Уж лучше пройтись по раскаленному южному песку! И все-таки, закусив нижнюю губу, она продолжала бежать рядом с Мару. Вслед им несся треск пожара, окрики мужских голосов и псовый лай.
Достигнув частокола, Тьяна и Мару остановились, немного отдышались и понеслись вдоль серой глухой стены. Издали забили колокола пожарных машин, и Тьяна мельком отметила, что бригаде не пробиться сюда: ни насосный, ни рукавный автомобили просто не проедут сквозь заросли и камни. Тушить придется вручную, а значит, всё поселение успеет сгореть. А может, не только оно. Слава ликам, подумала Тьяна, что сегодня был ливень, и парк укрыт промокшей мантией.
Забор не кончался, не прерывался, и Тьяна почувствовала, что выбивается из сил. Заплетались ноги, тяжелые от налипшей грязи и тянущей боли. Воздух горел в груди, прожигая лёгкие с каждым вдохом. Кололо в боку. Мару, будто уловив состояние спутницы, остановился и прошептал:
– Думал, найду пробоину, но ее нет. Попробуем перелезть.
Тьяна мотнула головой: не выйдет. Забор – высокий, с кольями, как его одолеть? Сдернув с нее пиджак, Мару ловко забросил его на острия частокола. Затем, согнувшись пополам и приподняв подол своего балахона, зубами вцепился в ткань. Рванул влево, вправо. Раздался треск.
– Сделаю веревку, чтобы взобраться, – пояснил Медович.
Тьяна завороженно наблюдала, как ползет вверх надорванный хлопок. Оголились медовичевские колени, следом нижняя часть бедер – и Тьяна, не выдержав, схватила Мару за предплечье. Если он пустит на веревку весь балахон, это всё усложнит: с голым человеком не так-то просто перемещаться по городу. Таксомотор не остановится, а вот ночной патруль – легко. Их балахоны, даже не порванные, могли привлечь ненужное внимание, что уж говорить о голых ягодицах и всем остальном. Тьяна не была особо стеснительной, но тут вспыхнула, как маков цвет. Благо, тьма скрыла румянец.
– Возьми мой. – Тьяна решительно указала на подол. – Он длиннее.
Мару взглянул на нее. В глазах пробежало удивление, следом смятение и наконец благодарность. Опустившись на колени, прямо в грязь, он осторожно надорвал ткань. Хлопок, довольно прочный, постепенно поддавался усилиям. Тьяна наблюдала за процессом, ощущая, как холод ползет вверх по ногам. И жар – тоже.
Мару закончил, когда подол поднялся выше колен. Оборвав длинный лоскут, он забросил его на плечо – и замер. Взгляд скользнул по ногам Тьяны, и два больших пальца, словно утратив контроль, повторили его путь: от мягкой кожи над коленями, через выемки голеней, до косточек на лодыжках. Тьяна тяжело втянула влажный и пряный воздух. Она решила ничего не говорить, но мурашки всё сказали за нее: остановить их, хлынувших к рукам Мару, было невозможно. Посмотрев на Тьяну снизу вверх – без доли смущения или самодовольства – он поднялся и, как ни в чем не бывало, принялся связывать два куска ткани.
Сделав на одном конце петлю, Мару набросил ее на ближайшее острие и затянул. Дернул изо всех сил, проверяя прочность. Ткань натянулась, задрожала, но не порвалась.
– Ты первая. Я подстрахую.
Где-то, совсем близко, раздался собачий лай. Тьяна, вцепившись в край веревки, подтянулась. Ткань врезалась в ладони, и кожа тотчас заныла. Сердце забилось наподобие военного барабана, призванного поддерживать дух бойцов. Прислонившись к холодным и влажным жердинам, Тьяна поползла вверх. Медленно, очень медленно. Мышцы в руках и плечах гудели от напряжения, пальцы сводило от боли. Каждая пядь ощущалась верстой, но Тьяна упорно лезла вверх. Когда показалось, что сил совсем нет, она бросила взгляд вниз. Мару стоял, подняв руки, готовый ловить ее, если понадобится. Он что-то шептал, глядя на нее, и Тьяна почувствовала поддержку. Она продолжила подъем, царапая колени о бревна, и сама не заметила, как достигла вершины. Взявшись за колья, прикрытые пиджаком, Тьяна осторожно перекинула ногу через забор. Вдохнула, выдохнула и ухнула вниз.
Колени подогнулись, но кости выдержали. Тьяна рухнула в грязь, подняв сноп брызг. Встав, она отошла в сторону, чтобы Мару не обрушился ей на голову. Не прошло и минуты, как он приземлился рядом. Тяжело дыша, они обменялись взглядами, взялись за руки и побежали прочь от частокола.
Месяц, пробиваясь сквозь облака, освещал путь тусклым сиянием: словно зачерненное серебро глядело с неба. Подошвы вспыхивали от каждого шага, осенняя ночь хватала холодными пальцами, но Тьяна фокусировалась на тепле, идущем от ладони Медовича, и ей становилось легче.
Наконец, впереди забрезжил газовый свет. Мелькнула белая голова фонаря, за ней еще одна, и еще. Черные столбцы протянулись вдоль дорожки, освещая ее с двух сторон. Взглядам отрылась привычная, прогулочная, не дикая часть парка – и потянула к себе. На пути возникла, будто последняя преграда, большая лужа. Что-то лежало в ней – темное, встопорщенное и непонятное. То ли тряпка, то ли мертвое животное. Медович, выпустив Тьянину руку, запросто перемахнул бурую жижу. Тьяна прыгнула следом и, поскользнувшись, повалилась спиной в грязь. Взметнулись брызги, запах сырой земли ударил в нос, и воображение тотчас нарисовало, что рядом лежит мертвый гниющий енот. Тьяна вскочила и посмотрела под ноги.
Топорщились мокрые перья, поблескивали чёрные камушки, и пробивалось сквозь грязь золото подкладки. Тьяна узнала: в луже лежала накидка, забытая ею в «Аромате ночи».