Виноградная лоза так плотно увивала стены пансиона, что некоторые окна скрывались в густой зелени, а ягоды прижимались к стеклам, словно подглядывая за постояльцами. Вытерев подошвы о металлический скребок, прикрученный к крыльцу, Тьяна постучала в дверь. Гнев хмыкнула.
– Просто входи и все. – И весомо добавила: – Это теперь твой дом.
Повернув ручку, Тьяна шагнула через порог. Ее тотчас обступили сумрак, прохлада и тишина – возможно, из-за них пансион и прозвали Погребом, в довесок к ассоциации с вином. Даже пахло тут чем-то вроде тишины, прохлады и сумрака, если бы из них сделали отдушку и распылили в воздухе.
Тьяна поискала глазами ключницу. В Деве эту должность занимала безымянная старуха, вечно торчавшая у входа, точно забытая кем-то метла, но в прихожей Погреба никого не было.
Взгляд зацепился за длинный лакированный стол, на котором лежали два ключа с фиолетовыми лентами и деревянными номерками: «7» и «13». Неужели здесь все так просто: выбираешь комнату, заселяешься и не надо никого предупреждать? А живут тут, получается, по одиночке? Тьяна потянулась к семерке, но Гнев опередила: цапнув другой ключ, она помчалась вверх по лестнице. Каждый шаг захватывал две, а то и три ступени.
– Лучше жить повыше, – бросила она. – Если кто-то ворвется в дом с бадьей «Травотвора», ну или по старинке с топором, то начнет с нижних этажей. А ты успеешь спастись. Возможно.
– Это шутка?
Гнев, свесившись через перила, сверкнула зубами.
– А ты как думаешь?
Тьяна не ответила. Настигнув новую знакомую в коридоре четвертого этажа, у двери с номером «13», она спросила:
– Если у виноградных Погреб, то как называется пансион ядовщиков?
Гнев привалилась к косяку и, покрутив ключ на пальце, бросила его Тьяне.
– У нас Склеп, что же еще.
В названии, очевидно, скрывался намек – мрачная насмешка над тем, что творилось на отделении ядовщиков. Тьяна слышала об этом от Велимира: смерти в стенах академии волновали его достаточно, чтобы упомянуть пару раз. В целом он неохотно делился историями об учебе и жизни в Старике, даже когда они с Тьяной оставались наедине. Особенно – когда оставались наедине. В такие моменты его словно подменяли, и вторая версия нравилась ей еще меньше первой.
– В этом году уже… – ключ хрустнул в замке, – кто-то умер?
– Круг только начался. – Ввалившись в комнату вслед за Тьяной, Гнев прыгнула в кресло у окна и закинула ноги на стол. – Хотя, знаешь, если подумать, в первый месяц всегда кто-нибудь да умирает. Да-да. – Она покивала самой себе. – Так что ждем со дня на день.
Гнев даже не представляла, насколько близка к истине.
Глубоко вздохнув, Тьяна пристроила чемодан у изножья кровати и огляделась. Комната, не кокетничая, сразу выставила напоказ все свои изъяны: потертый ковер на полу, комод с побитыми углами, устало привалившийся к стене шкаф с кривой приоткрытой дверцей. Узкое окно почти затянула, наподобие внешней шторы, виноградная листва. В надколотую раковину капал кран, а на потолке желтел след протечки: вот тебе и «лучше жить повыше».
А все-таки здесь чувствовалось главное: студенческая свобода, не виданная, не ощущаемая в Деве. Она проглядывала в пустоте книжных полок, и сквозь прутья одинокой кровати, и в этой раковине – кремовой, с золотым растительным узором и совершенно новой, если отмотать лет сто назад. Комната словно говорила: сними маску, отдохни, здесь ты можешь быть собой. Злой, потерянной, разбитой и готовой сразиться за свою жизнь. Неидеальной девушкой в неидеальном месте. Тьяна подумала, что могла бы устроиться тут и прожить все пять лет – пройти все пять кругов. Лишь бы выгорело дело.
На кровати, поверх покрывала, была разложена форма. Пока еще не своя, но и не чужая – пустая оболочка, в которую предстояло влезть. Пиджак, жилет, юбка и изящная змейка галстука. Все отутюженное и, кроме белой рубашки, фиолетовое. Виноградное. Рядом, на прикроватной тумбочке, лежала круглая шляпная коробка – небольшая, как раз под «таблетку», любимый Тьянин вид. Еще один ежедневный комплект, а также вечернее платье и спортивная форма висели в шкафу: из-за дверцы выглядывали рукава.
Тьяна знала, что так будет: за пару месяцев до переезда она посетила швейную мастерскую «Однажды и навсегда», что на протяжении долгих лет изготавливала форму для студентов Старика. В Деве не шили на заказ, платья из плотной серой ткани выдавались мастерицей «на глазок» и не обменивались ни при каких условиях, а вместо шляп носили косынки. Служение в храме науки предполагало скромность.
Полная и подвижная дама с прической, похожей на взбитые сливки, ловко сняла мерки и протянула анкету с двадцатью вопросами: любите ли вы крой поуже или пошире, не желаете ли брюки вместо юбки, какой вид шляпок предпочитаете – а рядом оконце для зарисовки, если не знаешь названия. Пока Тьяна заполняла, ей принесли бокал с мутным желтоватым напитком. К ободку крепилось соцветие бузины. Убрав украшение – попав в кишечник, выделит синильную кислоту – Тьяна сделала пару глотков. Легкая, свежая сладость растеклась по нутру, а вместе с ней и уверенность: все теперь будет иначе.
Предчувствие не обмануло. Только тогда, попивая бузинный напиток, Тьяна и подумать не могла, насколько все изменится.
Разглядывая форму, лежащую на кровати, она снова ощутила темную тоску. Все вокруг будто лишилось красок, сделавшись карандашным наброском: черно-белый мир и царапины грифеля. Вот бы кружиться по комнате, вот бы прыгать на матрасе, вот бы фантазировать вслух: какие свечи купишь, чтобы разгонять виноградный сумрак, и какими книгами заставишь полки – прямо сейчас, в присутствии Гнев, почему бы и нет. Тьяна хотела чувствовать все то, ради чего усердно трудилась целый год, но не могла. «Любомор» не позволял.
Накатила тошнота, словно от забродивших внутри неиспытанных эмоций, и Тьяна метнулась к раковине. Подавив позыв, крутанула вентили и склонилась над хилой струей. Притворилась, что решила умыться.
За спиной простучали шаги и скрипнула дверца. Обернувшись, Тьяна увидела полотенце с мистерианским геометрическим узором, любезно протянутое Гнев. Взяла, промокнула лицо. От прохладной воды и мягкой ткани, пахнущей стиральным порошком, Тьяне немного полегчало.
– А это правда, что говорят про юг? – спросила Гнев.
Глаз у нее был наметанный: сразу поняла и про Деву, и про малую родину. Тьяна успела пожалеть, что вовремя не отвязалась от Гнев. Заводить знакомство, пожалуй, следовало с какой-нибудь тихой мышью. Не такой любопытной, не настолько сообразительной. Хотя тут, на красных дорожках, вряд ли встретишь серую посредственность. Да и не угадаешь, кого подпускать ближе, а от кого держаться подальше: мыши тоже кусаются. Эта, изогнутая – хотя бы интересная.
– Что ты имеешь в виду? – Тьяна насторожилась: речь про богов или, может, искусниц?
О ее крае ходило немало слухов, правдивых и нет. Как, впрочем, о любой части империи. Северяне подозревали южан в извращенности, южане северян в жестокости, а про восток и запад сообща думали, что они бесконечно разные, но и там и там живут отчаянные хитрецы.
– Договорные браки. – В зеленых, типично медовичевских глазах блеснул интерес.
Тьяна вздрогнула и тотчас отругала собственное тело. Надо быть осторожнее, спокойнее. Если сейчас она дергается от обычного вопроса, как поведет себя, если сыщики возьмут в оборот? Затрясется всеми жилками и рухнет на пол при первой попытке соврать? Как некрепко сидела ее маска! Злость закипела внутри, и Тьяна незаметно ущипнула себя за бедро.
– Правда, что вас, южан, обручают родители? – напирала Гнев. – А договоры заключают, когда жених и невеста еще бултыхаются в утробах матерей?
– Такое бывает, но редко, – уклончиво ответила Тьяна и попыталась повернуть разговор в другое русло. – Что не так с часовней? Почему…
– А ты? Ты обручена?
Загнанная на развилку – солгать или сказать правду, – Тьяна впала в оцепенение. Как просчитать, какой путь – верный? Можно ли предугадать, чем отзовется сказанное? Долгое молчание точно вызвало бы подозрения. Пока пауза не затянулась, словно петля на шее, Тьяна рискнула:
– Да. Мне было четырнадцать, а ему шестнадцать, когда нас пообещали друг другу. – Набросив полотенце на крючок, она отошла от раковины. – Мы, в общем-то, не против. Он… – какой? – симпатичный, неглупый и любит меня. – Голос не дрогнул.
– Паф. Звучит так, будто тебе плевать на него. Иначе ты сказала бы «красивый, умный и я люблю его».
Натянув улыбку, Тьяна пожала плечами и спросила:
– А ты? – Нужно было срочно увести беседу в другую сторону, пока Гнев не поинтересовалась, как зовут жениха и где он сейчас. – В твоей жизни есть кто-то особенный?
– Ага. – Хмыкнув, Гнев указала на себя большими пальцами. – Это я.
Натянутость покинула улыбку, и с губ сорвался искренний смешок. Возможно, новая знакомая валяла дурочку или играла какую-то роль, но с ней, по крайней мере, было нескучно. Ужимки Гнев, само ее присутствие, возвращали миру краски.
И все же пора бы распрощаться.
– Мне надо… – Тьяна выразительно посмотрела на чемодан.
– В семь. – Гнев уже переступала порог, стремительная, как ветер с залива. – В столовке.
– Спасибо, что проводила. – Слова заглушил хлопок двери.
Задвинув засов, Тьяна несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Затем прошлась по комнате, обдумывая, что делать дальше. Пока, несмотря на небольшие отклонения, все шло по плану. Она здесь, в Старике. Все бумаги подписаны, заведено одно знакомство, и Велимир, слава ликам, не встретился по пути. А то, что Тьяна выглядит немного растерянной и напряженной, вполне логично. Чего еще ожидать от новенькой?
Проверив, заперта ли дверь, Тьяна разобрала чемодан, переоделась в форму и разложила на кровати свои сокровища. На покрывало легли три деревянные продолговатые коробочки и – тут пришлось залезть в потайной карман – флакон с густой малиновой жидкостью. Захотелось еще раз удостовериться, что засов закрыт, но Тьяна сдержалась. Нечего дергаться.
Опустившись на колени перед постелью, она сдвинула крышку первой коробочки и склонилась над высохшим растением. Безжизненную трубочку стебля покрывали цветы, почти утратившие сочную розовость. Наперстянка, она же – ведьмина перчатка. В холодные, дождливые ночи ее колокольцы служили укрытием для насекомых, но к людям она не была столь приветлива: сделаешь пару глотков отвара – и глаза застелет желто-зеленая пелена, а сердце разгонится до предела и заглохнет навек.
Отодвинулась вторая крышка, обнажив сероватый засушенный гриб. Бледная поганка, она же – шляпа смерти. Одаренный сразу двумя ядами, гриб проявлял коварство: действие первого проходило, вселяя ложную надежду на спасение, но второй подхватывал и доводил дело до конца. Дедушка говорил про отравление поганкой: «Человек уже умер, но еще не знает об этом».
В третьей коробочке лежал бледно-синий аконит, он же – волчий корень. С него-то и начался Тьянин интерес к ядам. Кто не слышал про южных искусниц, что мазали губы аконитом и до смерти зацеловывали неугодных – еще на заре истории, когда никто не знал про мистерианские яды.
Губительные растения и грибы, точно слабые первенцы, были важны и любимы, но миром правили не они, а магические отравы. Заговоренные зелья. Живые яды, созданные с помощью мертвого языка.
Растения и сегодня играли определенную роль: служили основой, как холст для художника, но только слова превращали отравы в произведения искусства. Такие, как «Кровобег», что лежал сейчас на покрывале. И такие, как «Любомор», что тек в Тьяниных венах.
Какое-то время она завороженно разглядывала содержимое коробочек. Если бы не оно, Тьяна, вероятно, уже умерла бы. Тяга к ядам привела ее к опытам над собой, и малые дозы постепенно закалили тело. По Тьяниным подсчетам, у нее оставалось несколько дней.
Убрав коробочки в шкаф, под второй комплект постельного белья, Тьяна сжала в руке «Кровобег» и повалилась на матрас. Яд лениво качнулся в пузырьке, украсив стеклянные стенки малиновыми разводами. Оставалось надеяться, что она правильно заговорила самодельное зелье. А еще, что ей хватит черной, страшной смелости, чтобы спасти себя. Тьяну опять замутило, но вставать не хотелось. Смежив веки и подтянув к животу колени, она не заметила, как провалилась в сон.
Шурх-шурх. Легкий бумажный шорох заставил Тьяну пробормотать: «Власта, чем ты там шуршишь?». В следующую секунду она поняла, что соседки тут нет и быть не может. Распахнув глаза, Тьяна с ужасом уставилась на собственную ладонь, в которой больше не было флакона – и выдохнула, обнаружив его рядом на покрывале. Какая неосмотрительность! А если бы разбился? Поднявшись, Тьяна спрятала яд в сумочку и, озадаченная густым полумраком в комнате, взглянула на часы. Без четверти шесть. Она проспала весь день. Виной тому был не «Любомор» – банальная усталость. А еще страх. Споткнувшись о него, так легко упасть в забытье.
Что же разбудило ее? Повернувшись к двери, Тьяна увидела лист бумаги, подсунутый в щель. Подошла, перевернула – и сразу поняла, кто автор послания. Гнев писала так же размашисто, как шагала. «Тэ, переношу встречу, увидимся завтра». Ниже изящно вилась приписка: «Меня попросили доставить это. Ваш сосед Еникай, комната 12, приходите знакомиться и пить маревский чай. Возможно, именно вас я сегодня чуть не убил мячом для хлопты».
К лучшему, что Гнев отменила встречу. Тьяна поняла, что пока не готова к посещению столовой – слишком высока вероятность столкнуться с Велимиром. Да и хватит общения на сегодня, так что никаких маревских чаев. Остаток вечера Тьяна решила провести в комнате – за мысленной подготовкой. А поужинать, если придет аппетит, можно орехами и сушеными фруктами, навязанными в дорогу Властой.
Тьяна слышала, как по коридору ходили люди, хлопали двери, один раз кто-то уронил тяжелое – судя по звуку, книги – и выругался на мистерианском, но никто нарочно ее не беспокоил. Перебрав десяток вариантов развития событий и отрепетировав пять вероятных сцен допроса, Тьяна поняла: надо остудить голову, иначе мозг превратится в рагу. Стрелки часов незаметно подобрались к полуночи, пансион затих, но выходить по-прежнему не хотелось. Тьяна открыла окно, и виноградные кисти хлынули навстречу, словно предлагая угоститься ягодами. Раздвинув заросли, она глубоко вдохнула – и чуть не поперхнулась ночным воздухом.
По дороге, мимо пансиона, шел Велимир. Мелькало черно-белое кепи, неподходящее к зеленой форме. Топорщились локти – Вэл, как обычно, держал руки в карманах. Треугольная фигура, чуть покачивая широкой линией плеч, быстро отдалялась.
Щеки вспыхнули, в груди запекло. Давненько Тьяна не видела жениха.
Она бросилась к тумбочке и выхватила из ящика маленький складной бинокль. Открыв линзы с помощью специального рычажка, приставила к глазам и направила на двор академии. Деревья, кусты, фонари, какая-то фиолетово-зеленая парочка целуется за беседкой. А, вот и Вэл! Руки задрожали, когда Тьяна увидела его лицо в газовом свете – близко-близко. Губы поджаты, брови сведены к переносице, а в глазах – беспокойство. Что это с ним? И куда он спешит? Настороженно оглядевшись, Велимир повернул к часовне. Взбежал по ступеням, толкнул дверь и пропал внутри. Тьяна опустила бинокль.
Второе правило Гнев гласило: не соваться в часовню после наступления тьмы. Следовал ли ему хоть кто-то, Тьяна не знала, но Велимир – явно нет. Какова вероятность, что жених там один? И что он вообще забыл в божьем доме? Может, как в Деве: несет провинность, подготавливая зал к утренней службе?
«Это твоя возможность, – шепнул внутренний голос. – Ночь, Вэл еще не знает о твоем приезде, а в часовне наверняка ни души. Вдруг такая удача больше не выпадет?». Тьяна сама не заметила, как зашнуровала ботинки из мягкой кожи, подхватила сумочку и надела старую дедушкину шляпу: широкие поля бросали тень на лицо.
Замерев в коридоре, Тьяна напрягла зрение и слух. Из-под пары соседних дверей лился свет, но ни единого звука не вылетало наружу: студенты либо учились, либо читали, либо дремали под лампами. Скользнув к лестнице, Тьяна немного постояла на верхней ступени и устремилась вниз. Она то и дело оборачивалась и замирала, присматривалась к теням и прислушивалась к скрипам, но пансион без помех отпустил ее. Держась поближе к деревьям, Тьяна запетляла по дорожкам. Путь до часовни, совсем недалекий и простой, показался ей запутанным лабиринтом. Наконец, ноги донесли до каменных ступеней. Запрокинув голову, Тьяна посмотрела вверх. Серая, узкая и высокая, часовня мечом нависла над ней, обещая возмездие. По телу прокатилась волна мурашек.
Оглядевшись по сторонам, Тьяна приоткрыла тяжелую дверь и нырнула во тьму. Сердце быстро сжималось и разжималось, гоня отравленную кровь. От внутреннего напряжения дергалось веко.
Велимир, слава ликам, был здесь один.
Он сидел на скамейке – поникший, словно единственный старик в академии Старика. Голова в кепи склонилась на грудь, широкая спина сгорбилась. Можно было подумать, что он тихо молится, но Тьяна знала: жених не верит ни в одного из богов.
Она встала на цыпочки и бесшумно пошла вперед.
Велимир не двигался, не крутил головой, лишь вздрагивал плечами. Да что с ним? Не плачет ли? Нет, точно нет. В его случае слезы были еще менее вероятны, чем молитвы. Скорее всего, Велимир перебрал на вечеринке, случайно забрел в часовню и задремал. Вот это – в его духе.
Рука змеей сползла к сумочке, щелкнула застежкой и скользнула внутрь. Пальцы впились в пузырек. «Пэстра, пэстра», – ободряюще прозвучало в голове, что в переводе значило примерно «все получится, если не спешить». Тьяна зажмурилась и, чтобы не передумать, ускорила шаг. Дыхание рокотало далеким громом. Флакон, над содержимым которого она корпела три ночи подряд, быстро нагревался в руке. Корчилась, сгорая на медленном огне, совесть.
Не сводя глаз с шахматного кепи, Тьяна вплотную подошла к Велимиру. Ледяная капля пота проторила дорожку от правого виска к подбородку, над верхней губой бисером рассыпалась испарина. Смахнув ее рукавом, Тьяна опустила ладонь на плечо Велимира. Сейчас он обернется – и все будет кончено. Правая рука выхватила флакон, готовая свернуть пробку одним движением, как дедушка сворачивал шеи цыплятам под посвист южного пыльняка.
Велимир обернулся, и Тьяна шарахнулась в сторону. Пузырек, так и не открытый, вывернулся из пальцев и покатился по полу.
На бледных щеках жениха извивались алые ручьи – живые черви на иссушенной земле. Из носа тоже текло, окрашивая губы и подбородок. Тьяна зажала рот руками, и Велимир, точно из духа противоречия, распахнул свой – широко-широко. Хрустнула челюсть. Наружу хлынула кровавая рвота, заливая грудь и пол. Тьяна закричала сквозь придавленные к губам ладони.
Жених не мог выдавить ни слова. Глаза, опутанные сетями разорванных сосудов, закатились. Тело конвульсивно дернулось, завалилось набок и сползло со скамьи. Кровь стремительно покидала его, заливая мрамор. В багровой луже, растущей так быстро, играли блики.
«Кровобег!» – осознание камнем влетело в Тьянину голову и заставило действовать.
Забыв, что собиралась напоить жениха тем же ядом, она рухнула на колени и вывернула сумочку. Носовой платок, перчатки, зеркальце, шпильки, помада, духи – все полетело в кровавую лужу. Взгляд заметался по вещам: где он, где мешочек? А, зацепился и повис на застежке. Скорее, скорее! Пальцы дернули холщовую ткань, затрещали нитки, и из надорванного бока посыпалась земля. Не тратя время на узел, Тьяна расширила дыру и поднесла мешочек ко рту Велимира. Пара черных комков упала на губы, выкрашенные кровью, – и Тьяна остановилась. Одного взгляда хватило, чтобы понять: поздно. Жених не дышал, в глазах больше не теплилась жизнь. Теперь и родная земля не поможет: не загасит яд, не остановит кровь. Хозяин последнего пира пригласил Вэла на танец.
Тяжело дыша, Тьяна затолкнула рваный мешочек в сумку, подняла помаду, но сразу отбросила. С нее капала кровь.
– Кажется, я не вовремя, – прозвучало за спиной.