Сухой комок встал в горле. Сглотнув, Тьяна медленно подняла ладони. Она старалась смотреть не в черноту дула, а на женщину. Безупречная осанка и твердая рука с пистолетом, серебро волос и багрянец платья – в незнакомке сочетались сила и изящество. Неужели, и правда, выстрелит? Напряжение доставало до потолка и распирало стены. Сердце у Тьяны стучало так громко, что казалось, его биение разносится на всю гардеробную.
– Истово ненавижу, когда прикрываются именем моего сына, – продолжила женщина; оглядев Тьяну с ног до головы, она вдруг беззлобно усмехнулась. – Можешь взять что-то из безделушек. Тебе подойдут рубиновые серьги с фиолетовым подтоном. Редкий оттенок. Его называют «голубиная кровь».
– Мне не нужны ваши драгоценности, – ответила Тьяна. – Я пришла с Мару, он сказал…
– Марувий сейчас в академии, – прервала женщина. – Весьма хитро притвориться студенткой, надеть форму и заявиться сюда. Я ценю смекалку. Поэтому, повторюсь, ты можешь получить серьги. Или пулю. Выбор за тобой.
– Не знала, что его полное имя – Марувий. – Тьяна приподняла подбородок и прямо посмотрела женщине в глаза. – Он внизу. Вы можете окликнуть его. А если он не ответит, просто заприте меня тут, гардеробная наверняка закрывается на ключ, и спуститесь на первый этаж. Тогда вы убедитесь, что я не лгу.
«Если, конечно, Медович не подставил меня и не ушел», – мелькнуло в голове.
Женщина изогнула серебристую бровь.
– Кто ты? – она пригляделась к Тьяне. – Твое лицо почему-то кажется мне знакомым.
«Возможно, потому, что мой портрет хранится в соседней комнате», – подумала Тьяна, а вслух сказала:
– Меня зовут Тьяна Островски, я студентка академии Старика, – она старалась говорить уверенно, не обращая внимания на дикий бег сердца. – Ваш сын, Мару Медович, пригласил меня сюда. Он сказал, что я могу взять одно из ваших платьев. Мы идем в клуб, но у меня нет подходящей одежды.
Мать Мару на мгновение задумалась, оценивая правдивость произнесенных слов. Наконец, ее лицо смягчилось, и напряжение схлынуло. Вздохнув, женщина опустила пистолет.
– Однажды сюда заявилась девица, которая представилась возлюбленной Марувия. Он совсем не рассказывает мне о своей личной жизни. – Она досадливо качнула дулом. – Из-за незнания нахалка чуть не обвела меня вокруг пальца. С тех пор я начеку. Знаешь, что ее выдало?
Тьяна изобразила заинтересованность, исподтишка наблюдая за рукой с пистолетом.
– Та девица называла моего сына полным именем, хотя он никогда не представляется «Марувием». А еще она выглядела как девушка из нашего круга – тоже подозрительно, учитывая, что сын ненавидит высокое сословие.
Тьяна натянуто улыбнулась.
– Меня зовут Осслава Медович, – женщина сделала пару шагов и положила пистолет на комод. – Как ты уже поняла, я хозяйка этого дома и мать Марувия.
Тьяна кивнула и, в попытке растопить остатки льда, поинтересовалась:
– Любите духи с дурманом?
– О да, обожаю их. Они звучат, как… – Осслава задумалась.
– Как летняя ночь, – тихо произнесла Тьяна.
– Да. И как женщина, которой все восхищаются, – подхватила мать Мару.
– И как оберег от плохих людей.
– И как любовь.
В гардеробной на миг повисла задумчивая тишина.
– Значит, тебе нужно платье? Только не говори, что хочешь надеть это. – Мать Мару кивнула на пуф. – Оно слишком простое. Давай-ка посмотрим…
Распахнув один из шкафов, она пробежала пальцами по висящим нарядам, будто по клавишам, и извлекла самый звучный аккорд – самое изумительное платье. Стоило Тьяне увидеть его, как годы уговоров – «меня совсем не интересуют наряды» – канули к Хозяину последнего пира.
Невесомая ткань сияла и струилась в руках Осславы, точно живое золото. На вырезе переливался узор из металлизированных нитей и стекляруса, напоминающий звездопад. Подол украшала легчайшая бахрома: Тьяна уже видела, как она разлетается при каждом шаге, приоткрывая колени – кокетливо, но не вульгарно.
– Примерь. – Протянув платье Тьяне, мать Мару подошла к комоду. – И не забудь выбрать туфли, аксессуары, а главное – аромат. – Она указала на духи с дурманом. – Иначе образ будет неполным.
Прижав к себе платье, Тьяна дотронулась до флакона кончиками пальцев – и ощутила прохладу, легкую шероховатость и хрупкость материала. Он, и правда, напоминал на ощупь цветок – только застывший, остекленевший, словно заколдованный. Она вспомнила свой крохотный пузырек, добытый Властой, и отчетливо осознала: вот она, разница между ее миром и миром Медовичей.
– Возьми их, – сказала Осслава, наблюдая за Тьяной.
Та хотела отказаться, но мать Мару подняла руку.
– Возражения не принимаются. Это подарок. Должна же я как-то искупить то, что угрожала гостье моего сына.
Озарив Тьяну улыбкой, Осслава подхватила пистолет, вышла из гардеробной и прикрыла дверь.
Из коридора донеслось:
– Марувий, ты дома?
Тьяниных губ коснулась усмешка: верь, но проверяй. Если Мару не отзовется, в замке наверняка хрустнет ключ. Расстегивая пуговицы на кителе, Тьяна подкралась к створке и прислушалась.
– Мама? – приглушенно донеслось снизу; по лестнице застучали торопливые шаги. – Почему ты не на благотворительном ужине?
– Я оттуда сбежала. Скука была смертная.
– Зачем тебе пистолет? – в голосе Мару зазвенело напряжение.
Тьяна скинула китель, стянула галстук и принялась за жилетку.
– Я защищаю дом, – гордо ответила Осслава. – Защищаю нас.
Шаги стремительно приблизились к гардеробной, и Тьяна попятилась. Пальцы вцепились в края расстегнутой рубашки, пытаясь запахнуть ее. Загорелись щеки, в животе запекло: будет совсем, совсем некстати, если Мару зайдет сюда и застанет ее в таком виде. Тьяна хотела крикнуть: «Не входи!», но Осслава опередила:
– Нет-нет, туда нельзя, Тьяна переодевается, – судя по отдаляющемуся стуку каблуков, она повела Мару прочь.
– С ней точно всё в порядке? – осведомился он.
– Если не считать того, что вначале Тьяна выбрала самое скромное платье, то да, всё в полном порядке. Я присмотрела для нее достойный наряд. Оправа должна подходить камню – особенно, если он так хорош.
Тьяна снова зарделась. Комплимент был приятен, но от слуха не ускользнули насмешливые нотки в голосе Осславы. Они намекали: как бы ни был красив камень, его чистота под вопросом. Тьяна не ровня им. Не ровня Мару. И пусть между ними ничего нет – и быть не может – Осслава этого не знает. Она наверняка решила, что сын притащил в дом очередную подружку. Настроение испортилось. Быстро скинув юбку, Тьяна без удовольствия натянула предложенное платье, повернулась к зеркалу – и застыла.
Ткань облегала, как вторая кожа, превращая Тьяну в сияющую статуэтку. Золото благородно мерцало в теплом свете ламп, струилась бахрома, и вспыхивал узор на груди – так, что глаз не отвести. Тьяна провела ладонями по бокам и невольно качнула влево-вправо бедрами. В таком наряде хотелось танцевать.
В том же шкафу, откуда явилось лучезарное платье, Тьяна нашла подходящие туфли с металлическими пряжками. Там же обнаружила сумочку – небольшую, но довольно вместительную, с геометрическим орнаментом и бахромой. Заглянув в комод, Тьяна подобрала для себя золотой комплект из браслета и обруча для головы. Полюбовавшись на серьги с «голубиной кровью», она решила обойтись без них – иначе вышел бы перебор.
Аккуратно сложив форму, Тьяна оставила ее на пуфе, опустила духи в сумочку и покинула гардеробную. Снизу доносились голоса. Спускаясь по лестнице, Тьяна подумала, что чувствует себя огоньком свечи – красивым, немного опасным, но недолговечным. Скоро ее сдует, и останется только дым. Она горько усмехнулась. Снова захотелось танцевать – как пламя на ветру, в ожидании самого сильного порыва.
Мелькнула мысль: «А почему бы не развлечься сегодня? Раз в жизни».
Тьяна спустилась на первый этаж и, влекомая голосами Мару и его матери, остановилась у приоткрытой двери. Стукнув пару раз и получив приглашение, она вошла.
Гостиная в доме Осславы была олицетворением роскоши старой Галинской империи. Высокие потолки, украшенные лепниной, создавали ощущение простора и величия. Стены покрывали темные тканевые обои, почти невидимые за обилием картин в золоченых массивных рамах: Тьяна узнала несколько известных полотен – о них рассказывали в Деве, на «Истории изящных искусств». В углах, у камина и возле книжных шкафов стояли мраморные статуи благородных дам и мужей – не иначе, поколения Медовичей.
Мару и его мать сидели на диване напротив незажженного камина. Когда Тьяна вошла, Осслава тотчас повернулась к ней и просияла довольной, чуть лукавой улыбкой. Мару перелистнул страницу книги, лежащей на коленях, и только потом посмотрел на Тьяну. Его глаза сверкнули. Повернувшись к матери, он с недовольным вздохом сказал:
– Ты перестаралась.
– Я выбрала только платье. – Осслава подняла руки, словно оказавшись под дулом пистолета. – К тому же, выглядеть великолепно – не преступление.
– Могу переодеться, – сухо произнесла Тьяна.
Она вовсе не собиралась производить впечатление на Мару, не думала об этом, но почему-то сейчас почувствовала разочарование.
– Не надо. Только не это! – хором ответили Мару и его мать.
Поднявшись с дивана, Осслава добавила:
– Я схожу, выберу для тебя накидку. Не для того, чтобы прикрыть платье. Ты выглядишь просто восхитительно! – она бросила на сына осуждающий взгляд. – Осень выдалась теплая, но ночью температура упадет, и ты можешь замерзнуть.
Ободряюще тронув Тьяну за плечо, Осслава вышла из гостиной.
Мару уткнулся в книгу, но по глазам было видно: он не читает.
– Нет, правда, я могу переодеться, – настойчиво повторила Тьяна. – Я не знаю, как одеваются в клубы.
– Не надо, – процедил Медович.
Захлопнув книгу, он снова посмотрел на Тьяну. В глазах не читалось ничего, кроме холодной оценки. Он словно мысленно вписывал Тьяну и ее золотое платье в обстановку клуба. По легкому кивку стало понятно: результат его более-менее устроил.
– Напомни, как вести себя в клубе. Быть сразу грустной или злой? Когда мне можно тебя ударить?
Мару приподнял угол рта, и Тьяна прочитала на его лице: «Не терпится?».
– Хороший вопрос, Островски. Вначале немного повеселись: выпей коктейль, послушай жас. Ты поймешь, когда бить. – Он задумался на мгновение и, склонив голову набок, спросил: – Ты умеешь плакать?
– Представь себе, у меня есть чувства, – Тьяна окатила его ледяным взглядом.
– Я имел в виду, умеешь ли ты вызывать слезы, когда это нужно.
– Не знаю. Не пробовала.
– Постарайся заплакать в клубе. Тогда, думаю, на тебя точно обратит внимание та, кто мне нужен.
– А если не обратит?
– Просто уходи, лови таксомотор и приезжай сюда.
– А если обратит? – Тьяна подняла брови.
– Жалуйся на меня, всячески обзывай и не бойся сгустить краски. А затем внимательно слушай, что тебе скажут.
– Хорошо. – Тьяна опустилась на край кресла; взгляд скользнул по картинам, и она вспомнила о своем портрете. – Думала, «Независимость империи» висит в каком-то из музеев. – Начав издалека, Тьяна кивнула на знаменитое полотно: деву в кольчуге, с факелом в одной руке и коротким древнеосским мечом в другой.
– Да, иногда висит, – равнодушно ответил Мару.
– У твоей матери много картин. Наверху – целая комната, – осторожно продолжила Тьяна. – Откуда они?
– Ты интересуешься искусством? – Мару изогнул бровь.
– Да, – соврала Тьяна. – Немного.
– А я думал, у тебя одни яды на уме, как тот «Кровобег» в часовне.
Метнув в него взгляд-молнию, Тьяна поджала губы. Хмыкнув, Медович ответил:
– Картины на втором этаже – это работы начинающих художников.
– Твоя мать поддерживает молодые таланты?
– Скорее, тех, у кого есть покровители. Попасть в ту комнату совсем непросто, и таланта тут недостаточно.
– Нужны деньги, – мрачно заключила Тьяна.
– Нужны связи, – поправил Мару.
«У Власты их нет. Или она мне не рассказывала?».
– А вот и накидка, – в гостиную вплыла Осслава. – Черная, с агатовыми вставками, отороченная перьями. И… – сверкнула подкладка, – с золотом внутри. Что, скажешь, я опять перестаралась? – она с вызовом воззрилась на сына.
Мару лишь усмехнулся и покачал головой.
– Нам пора. – Поднявшись, он мимолетно обнял Осславу, перехватил накидку и перебросил ее через согнутую руку. – Спасибо, мама.
– Как? Вы не останетесь на ужин? Слишком рано для клубов.
При слове «ужин» у Тьяны крутануло желудок. Перед глазами встали толчонка и индюшатина, отправленные в мусорку, и рот наполнился слюной.
– Мы не голодны. К тому же, не хотим опаздывать. А твои ужины – дело небыстрое. – По пути к двери Мару зачем-то подцепил покрывало, изящными волнами ниспадающее с кресла, и повесил поверх накидки.
– Тогда в следующий раз. Тьяна, я тебя приглашаю, – с напором произнесла Осслава. – Можешь прийти без Марувия, раз он не смыслит в удовольствиях.
Проглотив чувство голода, Тьяна улыбнулась и кивнула.
– Благодарю. За приглашение и за платье. – Вспомнив про духи, комплименты и теплый прием, не считая пистолета, она тихо добавила: – За всё.
На улице сгустились сумерки, зажглись последние фонари, и дома окрасились уютом горящих окон. Прохлада опустилась на город, но Тьяне не хотелось кутаться в накидку. Мимо неспешно проплыл таксомотор – в надежде на вскинутую руку. Не решившись остановить его, Тьяна посмотрела на Медовича. Он щурился и зевал, прикрывая рот кулаком.
– Поймаем машину?
– Слишком рано для клубов, – Мару повторил слова матери. – Прогуляемся. Через парк. Тут недалеко.
– Тебе не кажется, что я слишком разряжена для прогулок? – возразила Тьяна.
– Нет, ты чувствуешь себя разряженой. Это видно. Тебе надо привыкнуть к одежде. – Взгляд Мару медленно скользнул по Тьяне сверху вниз: он походил на свет фонаря в руке человека, который что-то ищет. – Для нашего плана было бы лучше, если бы ты выглядела попроще, а не… – Медович замял какое-то слово и, хмыкнув, уставился в небо. – Вы с мамой усложнили мне задачу.
– Понимаю, – бросила Тьяна: в голосе прозвучало раздражение, хотя ей не хотелось этого – возможно, в интонации следовало винить голод. – Ты думаешь, в таком виде сложнее изображать несчастную девушку. Я так не считаю. Дело не в платьях, даже не в происхождении. Каждая может стать жертвой.
Мару снова посмотрел на нее, внимательно и долго.
– Я не говорил, что сложнее будет тебе. – Он устремился вперед, туда, где высился кусок скалы в окружении деревьев. И добавил через плечо: – Хотя мне нравится ход твоих мыслей, Островски.
Бессмысленное раздражение схлынуло. Нагнав Мару, Тьяна прямо сказала:
– Мы успеем зайти куда-то на ужин? Я голодна.
– Разумеется. И не «куда-то», а в лучшее место во всем Вельграде.
Тьяна заметила, как дрогнул край медовического рта. Когда она впервые увидела Мару, то решила, что его лицо всегда сохраняет надменное выражение – и ошиблась. Пусть Медович не сверкал зубами, как Еникай, иногда на его губах появлялся намек на улыбку – искреннюю, идущую от сердца. В такие моменты его черты преображались: словно пустые ложбинки в камне заполняла мерцающая вода. Тьяна внезапно подумала, что хотела бы увидеть, как он смеется. Запрокидывает ли голову? Прикрывает ли рот рукой? А может, в этот момент Мару с изумлением и восторгом глядит на собеседника: надо же, ты сумел меня насмешить.
Отогнав странные мысли, Тьяна решила поговорить о насущном.
– Только я… – она замялась: как бы лучше преподнести свое невежество? – Я не разбираюсь в приборах.
– В каких приборах? – Мару бросил на нее слегка озадаченный взгляд.
– В вилках, ложках и ножах. Слышала, в дорогих ресторанах все блюда едят разными приборами. Разве это не так?
– Там, куда мы идем, тебе понадобятся только два. – Он показал кисти рук. – Вот эти.
Мару не обманул и не пошутил. У входа в парк стоял лоток уличной еды – к нему-то они и направились.
Торговка жарила на раскаленной плите драники. Стоило Тьяне почувствовать запах, как желудок заворочался внутри, словно медведь в берлоге. Кроме жареного картофеля, в воздухе витали ароматы бекона и сыра. Рядом дымил большой медный самовар, привлекая любителей горячего чая. Им заведовал мальчонка лет восьми, уменьшенная копия торговки – такой же круглолицый, русый и шустрый. Вряд ли сын, скорее внук. Разливая напиток в плоские пиалы, он ловко цеплял к краям полупрозрачные ломтиками лимона и спрашивал, класть ли сахар или мед.
Около лотка толпилась очередь – верный признак того, что здесь можно найти нечто особенное. Готовые драники торговка оборачивала бумагой до середины, следом обмахивала веером и с довольной улыбкой протягивала покупателю: работой своей она явно гордилась.
– Медовый-ягодный! – завидев Мару, воскликнула торговка, но обслужить вне очереди не предложила.
Тут, похоже, царило удивительное равенство между высоко и низкосословными. Тьяна заметила нескольких людей, одетых не менее нарядно, чем они с Мару, хотя простого люда было намного больше. Все стояли бок о бок и ждали драники.
Вскоре Тьяна убедилась, что Медович кое-что понимал в еде, а торговка не напрасно гордилась своей работой. Драник, покрытый сверху хрустящей сырной корочкой, аппетитно затрещал под зубами и наполнил рот вихрем вкусов. Каждый кусок был словно пропитан чем-то добрым, домашним и родным. К дранику полагался стаканчик со сметаной и петрушкой, но Тьяна мигом забыла о нем: так хорош был жареный картофель с привкусом сливочного масла, запеченного сыра и чеснока. Как проглотила – сама не заметила.
Мару с легкой улыбкой протянул ей салфетку.
– А теперь – в клуб? – спросила она, промокнув губы.
Он взглянул на часы и подавил зевок.
– Нет, рано. После драника тетушки Ласки будет кощунством не посмотреть фокусы дядюшки Рукокрюка.
– Только не говори, что вместо руки у него…
– Сама увидишь. Ты не замерзла, Островски?
Тьяна не чувствовала холода, но почему-то кивнула. Мару накрыл ее плечи накидкой и повлек за собой – сумрачными безфонарными тропами, петляющими между кусками старых скал. Несмотря на сгустившуюся тьму, Центральный парк и не думал засыпать. В листве шуршали невидимые звери, над головой проносились птицы и летучие мыши, но и люди не спешили покидать городской оазис. Иногда Тьяна и Мару выныривали из фиолетовой тьмы на освещенные дорожки – и видели тех, кто не торопился домой. Музыкант под дубом наигрывал на гитаре старинные осские мелодии, уличные художники медленно собирали свои холсты, кое-где на просторных лужайках светлели расстеленные одеяла и слышался звон бокалов – жители Вельграда устраивали поздние пикники.
Больше всего, конечно, было парочек. Те держались подальше от молочного света фонарей. На отдаленных скамейках, под деревьями, в каждом укромном закутке кто-то шептался, целовался, а иногда тихо стонал. Тьяна не осуждала их – лишь надеялась, что всё по согласию. По звукам казалось, что именно так.
Покрывало в руках Медовича немного нервировало ее, но Тьяна решила не задавать вопросов. Если он задумал недоброе – что ж, она ударит его раньше, чем договаривались. В голове зазвучал голос Вэла, но Тьяна велела ему заткнуться.
Одна из дорожек привела их под мост. Там на табурете сидел человек, по виду – явный фокусник, проходимец, городской сумасшедший или всё вместе. Его нос походил на грушу, на голове была нахлобучена шляпа с высокой тульей, украшенная десятками разноцветных перьев, а вместо правой кисти торчал крюк. Свет одинокого фонаря, прикрученного к своду, бликовал на металле.
– Здравствуй, любимый сон мой, – прогудел дядюшка Рукокрюк трубным голосом, когда Мару подошел к нему; глаза у фокусника были прикрыты.
– Сон? – шепотом поинтересовалась Тьяна.
– Все люди, звери, рыбы и насекомые – лишь сны, которые я зрю, – заявил Рукокрюк.
– Какой фокус покажешь? – бросив монету в банку, стоящую у ног Рукокрюка, спросил Мару.
– Сегодня два по цене одного. – Он обнажил коричневые зубы. – Оба фокуса – о том, что всё наоборот. – Прокашлявшись, Рукокрюк нараспев произнес: – Звезды будут на земле – фокус раз. Доброе придет во зле – фокус дваз.
– Благодарю, дядюшка. Славных снов тебе.
Рукокрюк с важностью кивнул, и Мару повел Тьяну дальше.
– Думала, он хотя бы достанет голубя из шляпы. Рукой, – уточнила она, – не крюком. Это было бы слишком жестоко.
– Нет, фокусы Рукокрюка – другие.
– Несуществующие? – фыркнула Тьяна.
Вынырнув из-под моста, они вышли к пологому холму с кедрами на вершине. Медович огляделся и вдруг, положив руки Тьяне за плечи, развернул ее влево – к лужайке у подножья холма.
– Смотри, Островски, – прошептал он.
Тьяна так опешила, что не скинула его ладони – впрочем, Мару быстро убрал их. Ее взгляд скользнул по траве, привлеченный короткой вспышкой. Она повторилась. Потом еще раз, и еще. Неоново-желтые огоньки мерцали на темной лужайке: загорались, гасли, поднимались и оседали. Тьяна знала, на что смотрит: светлячки, обыкновенные светлячки. Вот только их сезон уже прошел. Все они должны были умереть.
– Вот и звезды на земле, – сказал Мару.
Тьяне внезапно стало не по себе. Она словно раздвоилась: одной хотелось остаться и узнать про второй фокус, а другой – сорваться с места и убежать без оглядки. Неясное предчувствие надвинулось на Тьяну.
– Скоро сядет роса, ее тоже можно выдать за звезды, – она старалась, чтобы голос звучал насмешливо, но всё портила странная хрипотца. – Нам не пора в клуб?
– Рано. Пойдем, покажу тебе свой любимый вид на город.
Медович, бесцеремонно взяв ее за руку, помог подняться на холм и расстелил покрывало под высоким кедром. Тьяна села. Мару устроился рядом. От него шло, действуя как магнит, притягательное тепло. Тьяна повела плечами, но не отстранилась. Застыла. Посмотрела на город.
Силуэты колоколен, башен и куполов казались чуть расплывчатыми, иномирными, словно фантомы. Горящие окна небоскребов, выглядывая из-за скал, мерцали и плыли перед глазами – и парковые светлячки тоже мерцали и плыли. Неживое смешивалось с живым, сверкая во тьме, и Тьяна вдруг подумала, что у всего, абсолютно у всего есть душа. Вон дома – и у них есть. Вот дерево – и у него тоже есть. И у покрывала, сотканного мастерицей из пряжи. И у пряжи, созданной из шерсти. И у шерсти, взятой у овцы. И у той овцы… Она провела ладонью по ткани, такой мягко-шершавой, и ее рука мимолетно наткнулась на пальцы Мару. Тьяна повернулась к нему.
Пока она смотрела на огни и размышляла, Медович успел растянуться на покрывале и смежить веки. Его лицо было расслабленным, почти нежным, а дыхание – глубоким и мирным. В кудрях вспыхнул светлячок – и улетел.
– Ты не мог поспать дома? – мягко усмехнулась Тьяна, разглядывая Мару.
– Дом моей матери – для долгих ужинов и долгих снов, а мне надо всего полчаса, – пробормотал Медович. – Последи за временем, Островски.
Тьяна молча кивнула. Она чувствовала себя всё страннее и не могла понять: нравится ей это или нет. Плыли-пылали огни. Покачивались, словно мачты, далекие шпили. Согревающе пахло хвоей. У Тьяны чуть кружилась голова, а тело превратилось в воздушную ярмарочную вату. Медович что-то сделал с ней. Опоил, но без вина. Одурманил, но без дыма мистерианских трав. Охмелил городом.
Одурманил.
Тьяна сама не заметила, как достала флакон. Парфюмерное облачко вырвалось из стеклянного цветка и медленно осело на них с Мару. Аромат дурмана разлился в воздухе.