Если Клерия – золотая столица цивилизации, а Музея – обитель искусства, то Болтон – уродливая, но действенная промышленная махина. Он облачен в шапку отрыгнутого смога и выкашливает в отравленное небо скверну из черных легких. По слухам, жители Болтона покрыты слоем сажи, под стать домам. Именно в Болтоне создают цистерны для Хаара, в которых туман доставляют заклинателям Клерии.
Следующий зал, куда меня ввели, источал белоснежную безжизненность наравне с остальной церковью. Опаловые колонны огибали стены, частично в них утопая. Это крыло монастыря было пустым.
Чувство потерянности никак не ослабевало, хотя я и нашла, чему порадоваться: новым белым башмачкам. Смотрелись они чудесно и сидели по ноге.
В целом облачение смотрелось на мне непривычно. Я прежде всего раз видела белый наряд: на монахинях, которые брели через Вороний город. Сердце кольнуло при мысли о том, как бы восхитил семью мой непорочный вид.
Мать Винри привлекла мое внимание к морщинистой старухе напротив с тростью.
В дальних углах зала высились два причудливых, как из готического замка, изваяния стражей. Оба стояли навытяжку, сомкнув раздвоенные острия копий. Лица были скрыты под железными масками с затейливым плавным рисунком, изображающим непоколебимые ангельские черты. По серой стали извивались филигранные лозы, протягиваясь побегами вдоль краев и сплетаясь в простертые крылья.
Белые одежды стражей покрывал эфемерный узор падающих перьев, а с плеч струилась плащом прозрачная вуаль. Оба были странного иссиня-землистого оттенка, будто рождены из плесени, что подернула рассохшийся, в трещинах, лоскут кожи. В трехпалых кистях они сжимали металлические копья.
Искусные изваяния, думала я, – и тут они вонзили в меня безжизненные нечеловеческие глаза из недр масок. Я спряталась за настоятельницей.
– Не бойся, не обидят, – со смешком успокоила она. – Это ангелы, посланцы Великого Архонта. Они поставлены здесь оберегать монастырь.
Я кивнула, но под их взгляд не вышла.
– Подойди-ка, дитя. Дай тебя рассмотреть, – подозвала старушка у круглого мраморного столика, будто и не замечая стражей за спиной.
Вместо церковного белого она была в темнейшем черном. Морщины ямочками и бороздами изъели лицо, веки висели желтыми мешками, зато глаза лучились неугасимым пламенем жизни. Сухими дрожащими губами она прикрывала редкие зубы.
Я робко подступила.
– Как тебя зовут? – Старушка взяла меня за подбородок обеими руками, не столько внемля словам, сколько вглядываясь в лицо.
– Далила, – сказала я.
– Далила… Доброе имя.
– А вы кто?
Она усмехнулась.
– Ведьма, как и ты. Я Люсия. Люсия Гиэван.
– А почему вы в черном? – нахмурилась я.
Теперь уже посмеялась мать Винри.
– Мать Люсия отслужила отведенный срок. Теперь она – Нечистая.
Я посмотрела на старушку в неприкрытом испуге.
– Не волнуйся, это почетно. – Она успокоила меня сердечной улыбкой и коснулась моей рясы, потерла ткань морщинистым большим пальцем. До чего аккуратный, ухоженный на нем ноготь, с таким небольшим краем.
– Взгляни, – сказала она. – Белый цвет, так? Это потому, что тебе только предстоит отдать церкви и ее добродетелям свою чистоту. – Люсия указала на мать Винри. – Чем ты старше, чем ревностнее отдаешься служению, тем меньше в тебе чистоты остается, покуда она не иссякнет. – Теперь она показала на свою рясу. – Моя – иссякла. Я отдала все, что было, и уже ничем не обязана церкви… Почти ничем. Черная ряса означает, что мой долг исполнен. – Может, показалось, но это «почти» едва-едва было подернуто грустью.
– Так что вас здесь держит?
– Ты, – ответила за нее настоятельница.
Люсия осторожно, но крепко взяла меня за руку.
– Идем-ка. – Она куда резвее дозволенного в ее годы заковыляла с тростью к круглому мраморному пьедесталу в углу – тот был мне по шею.
Поверх пьедестала стояла запаянная снизу и сверху железом цилиндрическая склянка, внутри которой клубился и закручивался белый дым. Хвосты его перевивались мерно и ритмично, как будто по велению разума. Рядом стояла миска с порошком самой насыщенной, самой яркой на моей памяти синевы.
И тут я осознала, на что я смотрю. Глаза потрясенно округлились. Одно – слушать об этих диковинках в чужих преданиях, и совсем другое – наблюдать их воочию. Обе и были для меня не больше чем преданием, пустой сказкой, – и вот я стояла перед тем, что даже не чаяла когда-нибудь увидеть.
– Это же… – конец фразы повис в воздухе.
– Хаар, – договорила она за меня.
Я опять бросила взгляд на сосуд, где волокна тумана пресмыкались по-змеиному.
– А это чернила. – Старушка показала на миску. – Для магии красок.
– Зачем это здесь?
– Проверить твои силы.
Я недоуменно посмотрела на обеих монахинь.
– Мне же запрещено колдовать.
Мать Винри кивнула.
– В последний раз можно. Мать Люсия поможет тебе, даст указания и удостоверится, что ты правда владеешь магией. Ей в виде исключения тоже позволено колдовать, чтобы все прошло гладко. Сначала посмотрим, можешь ли заклинать краски и Хаар, а затем проверим твою врожденную силу.
Я покосилась на загадочные и грозные фигуры ангелов по углам. Начало доходить, для чего они здесь на самом деле.
– Не бойся, – заметив мой страх, шепнула мне на ухо Люсия. – Я тебя от них защищу.
Да, верю. Защитит.
Я нерешительно подступила к столику и взялась за холодный мрамор, наморщила лоб.
– Что мне делать?
– Заклинать.
Люсия повернула задвижку снизу цилиндрического сосуда. Тихо, как будто издалека, зашипело, затем угрожающе засвистело. Из отверстия с булавочную головку вытекал и собирался в комья белый туман.
Меня захлестнула необъяснимая паника.
– А что делать-то? – тупо повторила я, осознав вдруг, что в голове совсем пусто.
– Ваять, – без тени волнения сказала Люсия.
Я сосредоточилась на тумане. Кот, стул, орел, колодец, цветок, олень, паук. Вспыхивали в уме образы и мысли, но туман упорно отказывался принимать форму, клубясь и вспухая все беспокойнее с каждой секундой.
– Дитя, ваяй, – надавила престарелая монахиня: время утекало.
Я вглядывалась в белую пелену, напрягая ум, – даже стиснула зубы и закряхтела от натуги. Тщетно.
И вдруг по краям облако обросло четкими гранями, в него просочились цвета. Неужели получается? На минуту от сердца отлегло, но Хаар все бурлил, перевивался, на миг в нем сплелась тварь с круглой шеей, чья морда прижалась изнутри к облаку в немом вопле. Когти скребли из-за преграды тумана, вырисовался вьющийся хвост, и тварь стала переменять коренастые обличья. Вдруг на ее месте возникло око. Оно уставилось на меня с жутким любопытством, моргнуло – и вот глазное яблоко уже будто слеплено из живого месива червей.
Натиск ужаса окончательно меня сломил. Я спасовала и с визгом отвернулась.
Вмиг растаял чудовищный образ, и на моих глазах клубок тумана собрался в небольшое яблоко в руке Люсии.
– Видимо, не твое. – Старушка впилась в мякоть.
Я спряталась за матерью Винри и без поддержки Люсии не подступилась бы к чернилам. Синий цвет воплощает гармонию, исцеление и заботу – так она сообщила, окуная мой дрожащий большой палец в порошок. Тщетно: магия не пробудилась.
– Она точно ведьма? – В голосе Люсии послышалась недовольная нотка: вдруг все напрасно?
– Так гласит отчет, – заверила мать Винри.
Старая монахиня перевела на меня взгляд.
– Что же ты умеешь, дитя?
Я с минуту думала, затем взяла ее руку и занесла свою, излила сияние – без малейшего усилия, точно подала голос.
– Невероятно, – пробормотала мать Винри.
Золотые лучи обволокли руку Люсии. Она вздрогнула при виде того, как подтягивается и молодеет обвисшая кожа на пальцах, как округляются резкие костлявые очертания. Старушка одернула похорошевшую руку и обхватила второй, старой.
– Поразительно, – вторила она сестре.
Столь же быстро рука вернула положенный по годам вид.
– Прямо как госпожа боли… – Люсия завороженно кивнула и с невообразимой прытью схватила мои ладони. Упала трость, стук разлился позабытым эхом. – Тебе ниспослан высший дар, дитя. Пусть им нельзя пользоваться, но это знак! Предзнаменование чего-то великого! – восторгалась моя наставница.
От лучистого восхищения в ее широко распахнутых глазах мне стало не по себе.