Ведьмам в монастыре Праведниц возбраняется колдовать, однако сестер, которые заклинают Хаар или краски, это предубеждение не затрагивает. Они вольны сотворять чары сколь угодно.
Вестибюль суда оказался просторным и по-военному аскетичным. Вверх и затем вправо взмывала широкая лестница. В зале, куда нас в конце концов ввели, была пара-тройка душ вместе с вершителем за головным столом у дальней стены – точнее, вершительницей.
Ее честь Фелиция Оберн. Наслышан. Всей наружностью соответствует образу старой мегеры: усохшая, увядшая, кожа висит на тонких и хрупких костях. Волосы ломкие и угольно-черные. Умные совиные глаза остро смотрят из-за очков на цепочке-бусах, тонкие губы созданы сжиматься в ниточку. Легкая, точно лозинка, и столь же хлесткая, Оберн слыла проницательной, бойкой, неотступной в приговорах и сверх всякой меры честолюбивой.
Повезло, что процесс ведет не Брансон и ему подобные – пузатые, незыблемой глупости, а не убеждений, судьи. Одного слова «ведьма» им хватит, чтобы приговорить Далилу к сожжению или в лучшем случае к темнице.
Я сведущ в законах. Ее честь Оберн – единственный лучик надежды на пожизненное заключение в монастырь Праведниц.
В зале как раз присутствовала монахиня в белой рясе, олицетворяющей непорочность. Также были пристав и одинокая чиновница с пером, чернильницей и свитками в углу.
– Добрый день, судья Оберн. – Эрик тронул невидимую шляпу.
Фелиция в ответ не то прокряхтела, не то угукнула.
– Ступай. – Я легонько подтолкнул Далилу в спину. Она коротко обернулась на меня и подошла к трибуне, расположенной вровень с головой Фелиции.
Мы с Норой сели в последнем ряду, а вот Эрик наблюдал за процессом вблизи. Он закинул грязные сапоги на спинку передней лавки – на что судья Оберн недовольно покашляла.
Далила взошла на трибуну, но оказалась слишком низкой.
– Пристав. – Судья кивком подала знак. Покорный дюжий стражник понял приказ и подставил девочке стул, позволяя выглянуть из-за трибуны.
– Имя? – отрывисто произнесла Оберн.
Далила что-то буркнула.
– Громче. – Судья царапала по свитку пером.
И вновь робкую, не принадлежащую себе бедняжку не расслышали. Вершительница молчала как бы в ожидании третьей попытки. Я на долгую щекотливую минуту затаил дыхание, ожидая, когда царство судьи вновь содрогнется от ее голоса.
– Чуточку громче, дитя, – в конце концов подсказала мать-Праведница – сухопарая, в летах, дама уверенного осанистого вида. Удачно, что от церкви на суд прислали не желчную жабу.
– Далила! – почти вскричала девочка, но ее все равно было едва слышно.
– Фамилия? – Слышалось, как Оберн заводится.
Я поднялся со скамьи.
– Ее зовут Далила Рид. Право, перейдем дальше. Эта девочка невиновна.
Застыла гробовая тишина. Даже изумленный смешок Эрика не развеял напряжения. Я тотчас прикусил язык, страшась не за себя, а за Далилу. Нужно держать себя в руках.
Я до хруста стиснул деревянную спинку скамьи перед собой. Нора в утешение сжала мою руку.
– Эрефиэль Нумьяна. – Судья сняла очки и устремила взгляд на меня. – Не знаю, зачем вы явились, да и, если честно, не желаю знать. У суда свой порядок, свои положения, свои документы. В суде свои законы, которые нужно соблюдать! Эта женщина – ведьма и ответит перед законом.
– Не женщина, а девочка. Она совершенно безобидна.
– Это не вам решать, – парировала вершительница. – Закон гласит, что после обнаружения силы ведьма обязана незамедлительно сообщить о себе властям, в противном случае, если не сознается, будет осуждена по всей строгости.
– Сообщить, чтобы ее разлучили с родными? Чтобы вся жизнь перевернулась? Этот закон – пережиток прошлого!
Не говоря уже о привычной каре за его нарушение, о чем я умолчал.
Оберн опустила перо и с крайне неприязненной улыбкой обхватила цепкими пальцами кулак.
– Эрефиэль Нумьяна. Скажите на милость, я прихожу гадить у ворот вашего гарнизона? Учу командовать войском? Учу хоть чему-то, что не входит в мои полномочия?
Я молчал.
– То-то же. Если вы так неравнодушны к судьбе девочки, выскажетесь позже, а до тех пор потрудитесь уяснить, что здесь мой тронный зал. – Оберн как ни в чем не бывало вновь водрузила очки на острый нос.
Эрик безуспешно пытался давить в себе смех. Стиснув зубы, я сел.
– Все будет хорошо, – подбодрила Нора.
Далила поняла ошибку и на третий раз четко представилась как Далила Рид, дочь Роберта и Мириам Рид.
– Отлично, – смягчилась судья. – Итак, мисс Рид, вы привлечены к суду священного города Клерии по обвинению в колдовстве. – Театральная пауза. – Что скажете в свою защиту?
Девочка не отвечала, тупо уткнув глаза в пол. Секунды складывались в минуты, хрупкая тишина твердела, но Далила все не решалась подать голос.
– Если будете молчать, я вынужденно констатирую отказ сотрудничать и вынесу приговор, – сухо пригрозила Оберн.
Когда уже казалось, что чаша терпения вот-вот переполнится, послышался голос Далилы, больше похожий на отдаленный хрип.
– Я не знаю, за что здесь оказалась. В чем моя вина?
– Вы – ведьма, – улыбнулась судья так, словно весь мир об этом уже знает.
– Я понятия не имела. Хотела помочь. Вылечила друга, только и всего.
– И выкорчевали деревья голосом, – нарочито строго добавила судья.
– Чтобы защитить друзей! – воскликнула девочка. Дерзко, бойко, даже осмысленно.
Оберн хмыкнула под нос, не отдавая себе отчета, что детям грозила гибель.
– Закон есть закон, моя милая. Закону не важно, зачем вы колдовали, важен сам факт. Если дар и правда пробудился в лесу, следовало в тот же день сообщить об этом, а вы все утаили. Да и, может статься, уже давно скрывали свою натуру.
Я опять стиснул спинку, гася негодование. Ясно же: Далила – невинное дитя с трудной долей и не собирается чинить козни, не помышляет предать мир огню.
Она было хотела что-то сказать, но передумала и закрыла рот. Я больше не выдержал этого издевательства.
– Все из-за меня, – вскочил я с места. Нора на это встревоженно запричитала. Поразился даже Эрик – то ли из-за внезапной правды, то ли из-за того, как глупо я ее выдал.
– Сядьте вы! – шипела Нора, дергая меня за руку.
Оберн второй раз прижгла меня взглядом. Я стоял на уровне ее глаз.
– Объяснитесь.
– Я все знал с первой встречи: Далила мне открылась. Это я велел держать язык за зубами, чтобы избежать тяжких последствий.
Тонкая ложь. Я умолчал о рапорте Норы и что чете Рид тоже все известно.
Оберн сощурилась и так сжала губы, что они напомнили иссохшую трещину в земле.
– Если вы не лжете, ваша тайна может дорого обойтись. Так что же, Эрефиэль Нумьяна, сын Белого Ястреба и госпожи Имри? – Ее слова падали мерно, выверенно. Вершительница словно советовала передумать, пойти на попятный, а именами родителей намекнула на мое положение.
Я не отступлюсь.
– Не лгу. – В моем голосе звучала сталь.
Да, этим я действительно брошу тень на репутацию семьи, но такова плата. Отец осудит, мать – огорчится. Я давно дал слово добиваться желаемого самостоятельно, но сейчас придется обратиться к их именам.
– Смелое упорство, Эрефиэль, – вздохнула она. – Но безрассудное. Вы не оставляете мне выбора. Я вынуждена призвать вас к ответу за утаивание сведений государственной важности.
– Он лжет, – еле слышно произнесла Далила. – Я никому ничего не сказала. – Удивительно, но ее удрученный голос не дрогнул, не выдал и намека на страх. Слова сотрясли зал неожиданным весом. Однако не мужество в ней говорило, а скорее смирение перед судьбой.
Оберн прикрыла уставшие глаза и потерла переносицу.
– Советую подумать. Если Эрефиэль говорит правду, приговор можно смягчить.
– Врет, – холодно отрезала девочка. – Он ни при чем.
– Но…
– Довольно! – одернула меня Фелиция. – Подсудимая сказала свое слово, генерал-лейтенант Эрефиэль. Будьте любезны помолчать. – С какой издевкой она процедила мое имя, с какой неприязнью к званию и наследию. – Еще раз заговорите без разрешения – прикажу вас выпроводить.
Как можно не подчиниться судье? Я подрубленно, поверженно осел на скамью.
Нора сжала мне руку. Хотелось приободрить ее, обнадежить, но, что поразительно, вместо печали я увидел в ее глазах свирепый огонь. Она не опустила рук. Теперь вспоминаю, за что так ее ценил под своей командой: за неистощимый запас заразительной отваги. Бой еще не кончен, дала она мне понять – так же, как однополчанам на поле брани.
Начался допрос. Далила отвечала по мере сил. Дар ее проявился в день, когда звонил Утренний Колокол.
Она пересказала, как исцелила перелом, издала крик, как потеряла любимого. Нора якобы не застала ее колдовства, а друзья пребывали в обмороке. Все знали, как обстояло дело, но молчали. Закрыли глаза на то, что выдал Джеремия и пересказали страже его родители. В конце концов, правосудие жаждет лишь крови ведьмы.
– Мать Винри, – коротко произнесла судья Оберн.
Прежде молчащая мать собранно, уверенно смотрела на Далилу.
– Я считаю, что она действовала не со зла, – рассудительно, как пристало набожной и праведной монахине, заключила она.
– А я не спрашивала. Мне нужна только оценка ее сил. Все остальное к делу не относится.
Умела Оберн в минуту недовольства вырвать ковер из-под ног. Уважаю эту способность всегда отстоять свое – однако сейчас ее выпад встретил отпор.
– Еще как относится! – завелась мать Винри. – Мы оцениваем не только силы, но и нрав. Не знаю, открылась ли девочка господину Эрефиэлю, но это и не важно. Важно, что не оболгала невинного ради снисхождения, а самоотверженность считается у Праведниц высшей добродетелью. Мы счастливы самоотверженно исполнять свой долг. – Конец фразы она произнесла не без благоговейного придыхания.
Вершительница кивнула. Своим уколом она проверяла монахиню на прочность, и та не подвела.
– Что же до сил, – продолжала Праведница, – девочка обладает даром Вдохновенной – конечно, колдуя без сторонних средств, а посему является ведьмой.
– Примет ли ее церковь?
Забрезжил лучик надежды. Жить как прежде Далиле точно не суждено – а просто жить?
– Это возможно, – заключила мать Винри. – Остался вопрос ответственности: нужен подходящий представитель. Раньше ведьму представляли родные, но Далила выросла вдали от взора Клерии, так что нужно подыскать благонадежного кандидата. Лишь тогда мы сможем преподать ей учение Праведниц.
– Это лишнее.
– Не поняла?
– Далила Рид, будучи ведьмой, вы не сдались власти в отведенный срок. Избрать для вас представителя невозможно, посему я обвиняю вас в колдовстве и намерении учинить заговор против державы. Я с прискорбием приговариваю вас к сожжению на костре.
Старая змея! Недооценил ее. Этот процесс покроет ее славой и продвинет по службе – а значит, ей нужна кровь.
Позабавленный Эрик протяжно свистнул.
– Нет! – Самообладание монахини дало трещину.
– Я стану ее патроном! – вскочив, судорожно выпалил я. С одышкой?
– В каком смысле? – настороженно уточнила Оберн.
– Возьму эту девочку под свое начало.
– Ее нельзя удочерить, – усмехнулась судья.
– И не собираюсь. Лишь связать со своим именем, именем дома Нумьяна. Ее поступки отразятся на моей репутации.
– И ваших родителей, – добавила судья.
Я на мгновение замолчал, крепко стиснув кулаки. Пришлось переступить через себя и коротко кивнуть.
Фелиция Оберн перевела взгляд на мать Винри – не менее потрясенную.
– Это можно устроить?
– Чтобы Праведницу – ведьму! – представлял некто столь высокого положения… Чтобы сам Белый Ястреб!.. Такое впервые. – Она задумалась. – Устроить можно. Представителя лучше, чем приближенный Владык, и быть не может.
Может, мне показалось, но с ударом молотка у судьи как будто груз с души упал.
– Решено. Под покровительством дома Нумьяна, оказанным Эрефиэлем Нумьяна, Далила Рид приговаривается к удалению в монастырь Праведниц в качестве послушницы на следующих условиях: все ее поступки отразятся на доме Нумьяна; если она проявит неповиновение, суд призовет к ответственности дом Нумьяна. По согласию сторон Далила Рид будет в допустимой мере представлять вышеозначенный монастырь и дом Нумьяна. Также отныне и навсегда Далила Рид обязуется не прибегать к колдовству, иначе приговор теряет силу и осужденная незамедлительно подвергается сожжению на костре.
Зал объяло молчание.
– Есть возражения? Возражений нет.
Финальный удар молотка определил судьбу девочки.