Через несколько дней после похорон я начал замечать, как жизнь, будто ничего не произошло, постепенно возвращается к своему привычному ритму. В окружающем мире всё продолжало идти своим чередом: люди спешили по делам, солнце вставало и садилось, как обычно. Это было странным и даже немного пугающим – как будто утрата, которая для меня перевернула всё, для мира оказалась не более чем незаметной деталью. Я начинал успокаиваться, но внутри всё ещё бушевали противоречивые чувства. Родители, заметив моё состояние, однажды сказали мне: "Надо возвращаться в школу. Впереди вступительные экзамены в институт, нужно пойти на подготовительные курсы. Жизнь на этом не заканчивается, как бы тяжело ни было". Эти слова сначала вызвали во мне протест. Казалось, как можно продолжать, когда внутри тебя зияет пустота? Но постепенно я понял, что они правы.
Жизнь, какой бы суровой и несправедливой она ни была, продолжалась. Проблемы, которые стояли передо мной раньше, никуда не исчезли. Их нужно было решать. Я понимал, что глупо будет, если сейчас позволю себе увязнуть в этой боли и позволю ей уничтожить все мои планы и мечты. Это не вернёт Костю, но разрушит меня. Осознавал, что должен найти в себе силы, выработать стержень, который поможет мне двигаться вперёд. Это было нелегко, но я знал, что должен бороться. Бороться за себя, за своё будущее, за то, чтобы жить, несмотря ни на что.
13 апреля нас с Максимом начали таскать в отделение полиции. Мы были подростками, всего лишь детьми, оказавшимися в водовороте трагедии, которую не могли ни понять, ни пережить до конца. Однако это никого не волновало. На нас смотрели не как на людей, потерявших друга, а как на подозреваемых, которые должны что-то знать, что-то скрывать. Каждый день, словно по расписанию, нас вызывали на допросы. Сначала это было просто неприятно, но с каждым разом становилось всё тяжелее. Меня поражала холодность и безразличие людей, которые задавали вопросы. Казалось, что для них это просто очередное дело, очередной случай в их списке. Они не видели перед собой испуганного подростка, чья жизнь буквально рухнула за последние несколько недель.
Они говорили с нами жёстко, иногда грубо. Вопросы сыпались один за другим, не давая передышки. "Почему вы там оказались?" "Кто вас заставил?" "Что вы скрываете?" Каждый раз я чувствовал, что стены кабинета будто сжимаются вокруг меня. Слова застревали в горле, а внутри всё дрожало от страха и непонимания. Максим держался, но я видел, как и он ломается под этим давлением. Мы смотрели друг на друга, и в его глазах я видел тот же вопрос, что мучил меня: "Почему? Почему мы?" Мы потеряли друга, мы переживали свою утрату, а нас сделали мишенью для подозрений. Каждое возвращение домой после очередного допроса было мучением. Я садился на кухне, смотрел в чашку с чаем и не мог ни с кем поговорить. Казалось, что весь мир отвернулся от меня, оставив один на один с этой болью и несправедливостью.
19 апреля всё закончилось так же внезапно, как и началось. Нас перестали вызывать. Просто отпустили, без извинений, без объяснений. Но эти несколько дней остались со мной навсегда, как болезненный шрам. Я не понимал, почему взрослый мир может быть таким жестоким, почему вместо поддержки мы получили обвинения. Эта рана навсегда осталась в моей памяти, напоминая о том, как легко можно потерять веру в справедливость. Моя злость, как тёмный щит, выросла внутри меня, превращая всё, что я когда-то знал, в тяжёлую и безжизненную массу. Это не была просто ярость – это была боль, переплетающаяся с ненавистью, с отчаянием. Я не знал, как с этим справиться, и оно становилось частью меня, как неотъемлемая часть тела, как тяжёлый камень на груди, который я не мог снять.
Всё, что происходило с нами в тот момент, лишало меня способности понимать мир вокруг. Взрослые, которым я когда-то верил, превращались в нечто чуждое. Полицейские, которых я должен был бы воспринимать как защитников, были для меня теперь лицами, которые задавали жестокие вопросы, не думая о том, что я пережил. Я был для них просто объектом для расследования, а не человеком с болью внутри. Их слова словно обжигали меня, каждый вопрос, каждый взгляд был как плеть, которая продолжала хлестать по мне. Я не мог простить этого. Это было слишком несправедливо. Почему мы, почему именно нас выбрали объектами их подозрений? Мы потеряли друга, мы были свидетелями трагедии, и вместо того, чтобы нас поддержать, они нас ломали, как будто мы были преступниками. Этот мир стал для меня враждебным, чужим и жестоким.
Моя злость росла. И она не была быстрой. Она была мучительной, болезненной, как медленное умирание чего-то важного внутри. Каждый день, каждый взгляд на мир только углублял это чувство. Это было как нарастающая буря, которую ты не можешь остановить. Я хотел крикнуть, но слова застревали в горле, не находя выхода. Не понимал, куда направить эту энергию, этот гнев, который разъедал меня изнутри. Вместо того чтобы найти успокоение, я всё больше погружался в эту ярость. Это была моя защита, мой способ выжить. Я не мог больше доверять никому, не мог открыться. Моя злость стала моим щитом, моим барьером от всего, что происходило вокруг. Но этот щит был хрупким, и я знал, что когда-нибудь он разобьётся, и я окажусь один с этой болью.
Эмоции закипали внутри меня, как огонь, который невозможно потушить. Был на грани, стоял на краю – мне не хватало сил, чтобы продолжать, и одновременно не было сил, чтобы остановиться. Чувствовал, как всё вокруг меня рушится, а я стою, не зная, куда двигаться. Потеря Кости была как тяжёлое бремя, которое я не мог сбросить. Это не было просто горем, это было как пустое пространство. Мне нужно было выразить это, найти выход из всего этого хаоса в голове. Я сидел один в комнате, вокруг тишина, только шум мыслей в голове. И вдруг понял, что должен написать песню. Это было как инстинкт. Музыка была моим единственным способом почувствовать, что я ещё жив. В тот момент я знал, что мне нужно сделать это не только для себя, но и для Кости. Это был мой способ сказать ему "прощай", мой способ провести его туда, где я больше не мог быть рядом. Я не знал, как начать, но слово за словом, аккорд за аккордом, музыка начала появляться. Сначала это было как шепот, но с каждым разом слова становились чётче, мелодия – ярче, и я понимал, что именно это мне нужно. Песня стала тем выходом, которым я могу выразить всю боль, всю утрату и всё, что не мог сказать словами. Эта песня стала моей жизнью в этот момент. Это был мой крик, мой способ справиться с этим кошмаром. Слова и музыка были моими инструментами борьбы, моим способом остаться человеком, несмотря на всё, что происходило. Это состояние было как темный туман, который поглощал всё вокруг. Я не мог отделить себя от этой боли, которая рвала на части. Сердце сжималось от чувства утраты, и мир вокруг казался смазанным, лишённым чёткости. Все яркие цвета, все радости, которые были, исчезли, оставив только пустоту в ловушке своих собственных мыслей и эмоций.
Болезненно и остро ощущалось, что ничего не будет таким, как раньше. Я не мог вернуться к тому, что потерял, и каждый шаг вперед давался с огромным трудом. Это было состояние, когда время и пространство теряли своё значение. Всё вокруг казалось абсурдным. Чувствовал, как боль утраты поглощает меня. Не было слов, чтобы описать, что я чувствовал. Все попытки избавиться от этого ощущения не приводили к результату. В тот момент я оказался как бы между мирами – не полностью в этом, но и не полностью в том. Это было как обрывок сна, который не заканчивается и не даёт покоя. Музыка, которая когда-то была источником вдохновения и радости, в тот момент стала моим единственным путём к спасению. Не мог выразить эту боль словами, но мог попробовать вложить её в аккорды, в мелодии. Каждое движение в музыке стало как будто новым дыханием, напоминанием о том, что всё ещё могу чувствовать, несмотря на всё, что со мной происходит. Это было болезненное, но необходимое состояние – через него нужно было пройти, чтобы продолжить жить.