2 апреля 2001 года я пришел из школы. В этот день не было курсов в университете, и, казалось, ничто не предвещало беды. Родители попросили меня съездить на дачу, чтобы закидать яблони снегом для подпитки корней на весну. Воспринял это как обычное задание, хотя и не очень охотно, потому что в тот момент меня занимали другие мысли.
Пойдя пешком на дачу, я решил взять с собой одноклассника Максима – чтобы не быть одному и, может быть, немного отвлечься от всех мыслей, которые терзали меня. Мы шли по заснеженной дорожке, болтали о мелочах, стараясь не углубляться в серьёзные разговоры. Всё было как обычно, но в воздухе чувствовалось нечто другое – какое-то напряжение, будто меня ждёт что-то важное. По пути в голову лезли мысли о Косте, о его изменениях и о том, как наша дружба постепенно теряла прежнюю близость. Но с Максимом было легче. Он не знал обо всех этих проблемах, и его присутствие как-то успокаивало меня. Я бросал снег на корни яблонь, и это стало для меня чем-то вроде медитативного процесса. Всё происходило на автомате, а каждый удар лопатой позволял немного забыться и осмыслить происходящее. Я думал о том, что в жизни часто случаются такие моменты, когда мы должны отпустить прошлое и двигаться дальше.
Фокусируясь на этих мыслях, мы с Максимом начали путь обратно в сторону дома. Шаги были размеренные, а вокруг царила тишина, нарушаемая лишь звуками наших шагов по снегу. Мы не спешили, хотя и не было особого желания задерживаться – обоим было не до этого. Я всё больше ощущал, как мои переживания о Косте и нашем изменившемся общении давят, но в то же время какая-то лёгкая усталость от физической работы на даче помогала немного ослабить этот внутренний груз. Максим молчал, иногда перебивая тишину какими-то нейтральными фразами о погоде или о том, что завтра в школе будет контрольная. Его слова словно не достигали меня, потому что я продолжал думать о том, как всё изменилось, как люди, с которыми мы когда-то были так близки, теперь становились всё более чуждыми и непонятными. В воздухе стояло непонятное недопонимание, отчужденность от всего. Каждый шаг как будто уносил меня всё дальше от того мира, который когда-то знал, и приближал к неведомой тени, которую даже не мог понять. Внутри меня задавливал страх, как будто бетонный блок сдавил меня к земле. Этот тяжёлый груз, словно какой-то невидимый камень, давил на грудь, мешая дышать. Всё вокруг становилось чуждым, я не знал, что будет дальше, и каждый шаг ощущался как неуверенность в будущем. Максим продолжал идти рядом, но его присутствие не приносило облегчения. Он не понимал, что происходит со мной, и я не знал, как объяснить. Мы шли молча, и этот момент, несмотря на всю свою обычность, был пропитан чем-то безысходным, как будто все мы, каждый по-своему, были втянуты в какую-то неизвестную бурю, которой не было видно, но она ощущалась на каждом шаге. Такое ощущение, что время начинало тянуться, растягиваться. Как будто всё остановилось. Каждая минута длилась, как час. Дорога оказалась бесконечной. Я не мог понять, почему шаги стали такими тяжёлыми, а каждая мысль – растянутой и запутанной. Вся жизнь, кажется, теперь сводилась к этому пути, и я не знал, куда он ведет.
Улицы в СНТ были безлюдными. Дачный сезон ещё был далеко впереди, и тишина стояла почти мертвая. Никакой активности, ни машин, ни людей – только мы с Максимом, двое подростков, идём по пустой дороге, ощущая себя частью чего-то неподвижного, замороженного во времени. Весь мир казался приостановившимся. Это была странная тишина, не дающая покоя, которая заставляла чувствовать себя, как в каком-то другом измерении. Мы вышли с главных ворот и повернули направо, туда, где начиналась узкая улица, ведущая к мосту. Это был известный путь, но в тот момент он казался каким-то новым, непонятным. Вроде бы всё было знакомо, но всё ощущалось иначе. Шаги эхом отдавались в пустоте, и я ловил себя на мысли, что не мог точно сказать, чего жду от этого пути, куда мы направляемся. Темнело. Сумерки постепенно заполняли пространство, поглощая все вокруг, но мы продолжали идти. Время казалось замедленным, а наш разговор становился громким, чтобы хоть как-то пробить эту тишину. Мы обсуждали всё подряд – от учёбы до планов на будущее, как будто это были последние моменты, когда мы могли быть открытыми друг с другом. Каждое слово звучало отчётливо, словно мы пытались отговориться от чего-то важного, что не хотелось признавать. Заметил, как наша речь стала почти театральной, слишком яркой на фоне мракнувшего мира. И чем больше мы говорили, тем сильнее ощущение, что это были не просто слова, а некие попытки выразить что-то, что давно зрело в нас, но так и не было сказано. Но вот эта громкость разговора, её искренность – всё это начинало казаться неуместным в тени, которая накрывала нас. С каждым шагом тьма становилась гуще, а я всё больше ощущал, как мы будто углубляемся в какую-то пропасть, которую не замечали до этого.
Неожиданно для нас, в этой бездне пространства, полетели искры. Мы с Максимом одновременно замерли, чувствуя, как воздух вокруг стал заряжаться напряжением. Неподалеку от нас стоял трансформатор, а линия ЛЭП тянулась вдоль дороги, почти незаметная в темноте. Искры осветили вечернюю тьму, и на мгновение мир вокруг нас стал почти нереальным. Они казались такими яркими, такими мощными, как будто сама природа решала проверить нас на прочность. В тот момент всё, что мы обсуждали, все наши мысли, вдруг показались чем-то мелким и незначительным. Вижу, как Максим, не ожидавший такого, застыл, его лицо побледнело от неожиданности. Мы стояли, не зная, что делать. Улицы были пустыми, мир вокруг напоминал немую сцену, а искры, казалось, говорили о каком-то скрытом, давно незаметном напряжении, которое было под поверхностью. Время снова остановилось, и казалось, что мы в этот момент застыли в кадре фильма, не зная, что будет дальше.
Вглядевшись в мрак, мы вдруг заметили падающий силуэт, стремительно приближающийся к земле. Это было что-то темное, какое-то движение в ночи, и через секунду я понял, что это человек. Силуэт был одет в темную куртку, его фигура расплывалась в тени, но он летел вниз с трансформатора. Все произошло быстро, без всяких предупреждений. Мы оба замерли, не веря своим глазам. Он падал, как подстреленный, и моментально оказался на земле с сильным звуком удара. На мгновение все вокруг погрузилось в тишину, лишь слабое потрескивание электрических проводов и тихие шаги в темноте поднимали напряжение. Максим первым пришел в себя и подскочил к упавшему человеку. Я не знал, что делать – что-то внутри меня замерло, а потом рвануло наружу. Страх и беспокойство охватили меня одновременно с реальностью того, что произошло. Подбежав к Максу, я увидел, как он, дрожащими руками, пытался повернуть тело лежащего на земле человека лицом к небу. Мы оба не знали, что нас ждет, но действовали инстинктивно, словно во сне. Я наклонился и помогал ему. Куртка упавшего была грязной и пахла паленым. Когда мы наконец повернули тело, свет фонаря озарил его лицо.
Это был Костя. Его глаза были закрыты, лицо бледное, а вокруг виднелись мелкие ожоги от удара электрическим током. Его грудь едва заметно поднималась – он был жив, но в каком состоянии, мы не могли сказать. В этот момент мир вокруг остановился. В голове гудело, ноги подкосились, и дыхание стало тяжелым. Максим, видимо, испытал то же самое, но взял себя в руки быстрее. Он заорал:
– Нужно звонить в скорую!
Мы не могли просто убежать домой, оставив его здесь. Это было бы предательством. Несмотря на страх и панику, мы остались рядом. Время словно растянулось, каждое мгновение казалось бесконечным. Максим пытался как-то привести Костю в чувство, хлопая его по щекам и выкрикивая его имя, а я судорожно пытался дозвониться до скорой. Но в дачном массиве связь была плохой, и гудки не проходили. В этот момент я чувствовал себя беспомощным, как никогда раньше.
– Он дышит? – прошептал Максим, с трудом сдерживая панику.
Я наклонился ближе, стараясь услышать, как поднимается его грудь. Дыхание было слабым, но оно всё-таки было. Это вселяло хоть какую-то надежду.
– Да, дышит, но мы ничего не можем сделать! – ответил я, борясь с удушающим страхом.
Я опустился на колени рядом с ним, чувствуя, как дрожат руки. Холодная земля пробивалась сквозь джинсы, но я этого не замечал. Его лицо было бледным, глаза закрыты. Дыхание едва уловимое, словно ветер, который мог утихнуть в любую секунду. Поднял его голову своими руками, чувствуя, как липкая кровь оставляет следы на пальцах. Горло сдавило так, что не мог говорить, но из меня вырвался крик:
– Не смей! Не смей умирать, ты слышишь меня?!
Голос дрожал, срываясь от отчаяния и ужаса. Я смотрел на него, пытаясь поймать хоть малейший знак жизни. Мои пальцы пробирались к его шее, нащупывая слабый пульс. Он был там. Это была надежда, но такая хрупкая, словно готовая сломаться в любую секунду.
– Ты обещал! – закричал я, забывая, что он ничего мне не обещал. – Мы не можем закончить всё так!
Максим стоял рядом, растерянно перебирая телефон, снова и снова пытаясь набрать номер скорой помощи. Его лицо было серым, как пепел. Он бросил на меня взгляд, полный беспомощности.
– Дышит? – спросил он срывающимся голосом.
– Да, но этого мало! – выкрикнул я, крепче прижимая Костину голову к себе.
Слёзы застилали глаза, но я продолжал кричать, словно мог своим голосом вытянуть его обратно, вытащить из этой пропасти. Вся наша жизнь пронеслась у меня перед глазами: детство, смех, споры, планы. Всё это не могло закончиться здесь, в этом чёртовом СНТ, под темнеющим небом.
– Ты слышишь меня?! Ты не имеешь права так просто уйти! – орал я, чувствуя, как боль сжимает грудь.
Время остановилось. Минуты тянулись, как вечность. А я продолжал держать его, боясь отпустить, боясь, что он исчезнет, как тень в ночи. В какой-то момент все изменилось. Его тело, которое до этого хоть и слабо, но всё же дышало, стало совершенно неподвижным. Я держал его голову на своих руках и вдруг понял, что больше не чувствую тепла. Его грудь не поднималась, дыхание исчезло.
– Нет… Нет, только не это… – прошептал вслух, а затем крик вырвался из моей груди, словно это был последний звук, который мог издать своим телом.
Максим стоял рядом, но его голосов, его слов я не слышал. Всё растворилось. Только тишина, в которой слышал своё собственное дыхание и дикий стук сердца.
– Ты не можешь уйти! Ты не можешь оставить нас! – я тряс его за плечи, как будто мог встряхнуть его жизнь обратно.
Смотрел на его лицо, ещё совсем недавно живое. Оно стало бледным, глаза закрыты, губы посинели. Это не мог быть конец. Это не могло случиться с ним.
– Вернись… пожалуйста… вернись… – шептал я, не в силах поверить в то, что происходит.
Слёзы катились по моим щекам, падали на его лицо, оставляя на нём крошечные мокрые пятна. Казалось, что если я просто буду плакать сильнее, кричать громче, то он услышит меня. Что это только ошибка, сон, из которого он вот-вот проснётся.
– Не оставляй нас… Костя… я не могу…
Но его тело оставалось неподвижным, тяжёлым, мёртвым. Это слово резало сознание, как нож. Я не мог смириться, не мог отпустить. Боль внутри стала невыносимой. Тишина, такая плотная и вязкая, что казалось, воздух нельзя было вдохнуть. Мы стояли, поглощённые собственным ужасом, когда вдруг, словно из другой реальности, раздались торопливые шаги. В эту безысходность ворвалась сторож СНТ – женщина в возрасте, с испуганным взглядом и обветренным лицом, знакомым всем дачникам. Она остановилась за спиной Максима, замерла, будто наткнувшись на что-то необъяснимое. Её глаза расширились от увиденного: я стоял на коленях с телом Кости на руках, а Максим, словно каменный истукан, молча смотрел на нас.
– Что… что здесь происходит?! – наконец, выдавила она, но голос её дрожал, будто боясь потревожить эту пугающую картину.
Её взгляд метался между нами. Я срывался, тяжело дышал, мои руки всё ещё поддерживали голову Кости. Максим пытался что-то сказать, открыть рот, но у него словно отнялись слова.
– Он… он… – начал было Максим, но замолчал, потрясённый происходящим.
Сторож СНТ женщина подбежала к нам, но её движения были медленными, осторожными, как будто она боялась того, что видела перед собой – её глаза наполнились дикой смесью страха и шока.
– Господи… да вы что наделали?! – почти выкрикнула она, хватаясь за голову.
Её руки дрожали, губы беззвучно шевелились, как будто она пыталась что-то сказать, но не могла найти слов.
– Это… это он… упал с трансформатора… мы пытались… – произнёс я, задыхаясь, словно каждое слово требовало невероятных усилий.
Она вскинула руки, то ли отмахиваясь от реальности, то ли не зная, как ей быть дальше. Лицо её исказилось гримасой ужаса.
– Что ты говоришь? Господи, это же… это же мальчишка! Как же так?! – её голос сорвался на крик, который эхом разнёсся по пустым улицам.
Она, шатаясь, отошла на шаг назад, будто хотела уйти, но что-то удерживало её на месте. Секунды растянулись в вечность. Казалось, мир замер, впитывая весь ужас того, что случилось. Эта сцена словно запечатлелась в моей памяти: я, сидящий на земле, Костя, который уже ушёл, Максим, потерявший дар речи, и сторож, сжавшая голову руками, как будто могла таким образом сдержать поток мыслей и эмоций, захлестнувших её. Все это казалось сюрреалистичным кошмаром, который не мог быть реальностью. Однако реальность была беспощадной. В какой-то момент вокруг начали собираться люди: врачи из скорой, полицейские, все с каменными лицами, от которых веяло холодной отчужденностью. Они осмотрели тело, молча обменялись несколькими фразами и, словно по отработанному сценарию, запаковали Костю в черный мешок. Это зрелище окончательно выбило меня из реальности. Глаза, наполненные слезами, смотрели на то, как его, моего друга, моего брата по духу, погружают в машину, которая увезет его навсегда.
Полицейский подошел к нам с Максимом, взглянул пристально, словно выискивая в наших глазах вину.
– Руки за спину, – коротко бросил он.
– За что?! – выдавил из себя Максим, но его голос звучал неуверенно.
Он не ответил. Щелчок наручников эхом разнесся по пустым дачным улицам. Я не сопротивлялся, мои руки сами повиновались. В голове была пустота, только одно слово звучало: «Почему?» Нас посадили в старый, потрепанный УАЗик. Внутри пахло пылью и сыростью, на полу валялись окурки, как будто машина только что закончила перевозить подвыпивших задержанных.
– Сидеть тихо, – бросил водитель, заводя мотор.
Мы с Максимом переглянулись, но слов не было. Кажется, я даже не мог думать. Голова кружилась, мир сужался до замкнутого пространства УАЗика. Каждый поворот казался слишком резким, каждый звук двигателя – слишком громким. Это был не просто конец дня. Все изменилось, и я еще не понимал, насколько глубокими будут эти перемены.