– Ур-р? – произнесла горничная, глядя на графиню так, словно та была едой.
– Фроська, ты чего? – сонно приподнялась с покрытой травой росы Ольга Анваровна.
Вторые сутки после побега запомнились графине бесконечной ходьбой по лесам, от которой сводило судорогой мышцы ног и жутко болела спина. Никогда ещё графине не приходилось столько ходить, да ещё и не по натёртым воском паркетным полам мужниного дома или столичной брусчатке, а по натуральному бурелому, в котором запросто можно в любой момент подвернуть или, того хуже, сломать ногу. Но Ольга Анваровна терпела. Мысль о свободе от ненавистного супруга, его побоев, запаха изо рта, дряблого, по-старикански вонючего уже тела и скверного во всех смыслах характера придавала ей сил. Однако под утро она всё-таки не выдержала и взмолилась о пощаде.
– Барыня, идти надыть, – пробасил конюх Степан.
– Куды идти-то? – тут же набросилась на него горничная Ефросинья. – Не видишь, барыня на ногах едва держится! Устала она, привал нужен. Далече уж ушли, можно и передохнуть до рассвета.
– Ну ежели до рассвета токмо, то пусть, – не особо охотно согласился конюх.
Ольга Анваровна, как ей показалось, упала прямо там, где стояла. Простое шерстяное платье без кринолинов и корсета, позволявшее свободно двигаться, тут же пропиталось холодной росой, но графиня этого даже не заметила. Свернулась клубочком прямо в траве, подложила под щёку ладонь и заснула так крепко, как не спала даже на самой мягкой перине в мужнином доме.
Ну а утром проснулась от необъяснимого чувства тревоги и тут же услышала странное горловое урчание, словно бы кошачье, но на вдохе, а не выдохе.
– Ур-р? – немного более настойчиво повторила Ефросинья.
– Фроська? Ты чего это, а? – проснулся и Степан. – А ну брось мне дурака валять!
Судя по голосу, конюх тоже почуял неладное. Иначе с чего бы вдруг дюжий молодой парень с косой саженью в плечах, легко останавливавший паникующего коня, вдруг заговорил так испуганно.
– Ур-р. У-ур-р! – радостно сообщила ему Ефросинья и оскалилась.
– Фрось, болит что-то? – сглотнув, сумел выдавить из себя конюх. – Может, приболела? Ты только скажи, а я уж придумаю, как помочь…
Но горничной помощь уже не была нужна. Заурчав ещё громче, она вскинула руки с растопыренными пальцами и помчалась на Степана.
– Фрося, голубка мо… А-а-а! – только и успел выдать конюх до того, как то, что ещё недавно было Ефросиньей, вцепилось зубами ему в горло.
Ольгу Анваровну охватил непередаваемый ужас. Громко завизжав, она вскочила и, забыв о ноющих ногах, бросилась прочь.
Что ещё она могла сделать? Графиня сначала была украшением отцовского дома, потом стала собственностью и игрушкой мужниного. Добрым девицам не полагалось уметь себя защищать, их уделом было хозяйство да вышивка. Жене графа тем более не к лицу было интересоваться опасностями мира, что начинался за пределами поместий. Поэтому что делать в такой ситуации, Ольга Анваровна понятия не имела совершенно. Всё, что она могла так это бежать, сломя голову. Просто бежать, подхватив повыше мешающиеся юбки и не разбирая дороги.
Но сил у графини было немного, да и те закончились уже вчера, так что далеко убежать не вышло. И на обрывистом берегу широкой полноводной реки с Ольгой Анваровной, наконец, произошло то, что удивительнейшим образом не случилось раньше. Графиня зацепилась за выступающий корень и всё-таки потянула лодыжку и с криком полетела с обрыва в реку.
Вода оказалась ледяной. Плавать Ольгу никто не учил, так что графиня, рухнув в неё, сразу погрузилась с головой. В панике замолотила руками в попытке всплыть. И даже смогла приподнять голову и сделать крохотный вдох прежде, чем река снова сомкнулась над ней.
До слуха графини во время этого короткого мига снова донеслось урчание Ефросиньи, намного более близкое, чем ожидалось. А затем течение понесло графиню вдаль.
Умирать, едва только обретя свободу, было обидно до слёз. И именно в этот момент во всегда благоразумной и почти всю жизнь послушной Оленьке, наконец, проснулся характер, истребить который, как оказалось, не смогло ни воспитание, ни годы подчинения сначала отцу, а потом и мужу-тирану. И графиня, вопреки усталости, вопреки страху, вопреки всему принялась бороться.
Отчаяние придавало сил. Ольга била руками по воде, выныривала на долю секунды, чтоб сделать коротки судорожный вдох. Платье отяжелело и тянуло её ко дну, в голове мутилось от недостатка кислорода, сознание то и дело пыталось уплыть за горизонт разума. Но всё же эти попытки позволяли прожить ещё немного, пусть даже жизнь эта была мучительной, как никогда.
Ольге Анваровне повезло. В один прекрасный момент она нащупала руками нечто длинное и шершавое, вцепилась в него, словно рак, подтянулась, и окончательно вынырнула. Кашляя, легла грудью на неожиданный предмет и минут пять просто хрипло дышала. Потом, наконец, огляделась и поняла, что наткнулась на дрейфующее по течению гнилое бревно. Под кем-нибудь тяжёлым эта трухлявая деревяшка наверняка ушла бы под воду, но в Ольге веса было всего ничего, так что бревно выдержало его вполне уверенно.
Довольно долго графиня, трясясь всем телом от холода, просто лежала на бревне и отдыхала. А когда солнце стало клониться к горизонту, начала предпринимать попытки грести к берегу. Выгребла, выбралась. Кое-как отжала платье. Подумала, огляделась и принялась его с себя стаскивать. Оставшись в исподней сорочке, свернулась клубочком в корнях огромной раскидистой ели и попыталась уснуть.
Надо было разжечь костёр, но графиня не умела и этого. Да и чем бы она его разожгла? Всё потребное для дальней дороге осталось в котомке у несчастного Степана, который теперь наверняка уже был мёртв. К тому же, от затраченных усилий у графини до того сильно разболелась голова, что не могло быть и речи о том, чтоб ещё что-то делать до утра, как отдыхать.
Наутро, правда, стало ещё хуже. Голова разболелась настолько, что стала напоминать пустой чугунок, гудящий от малейшего движения или прикосновения. Появилась тошнота и слабость, живот свело от голода. Каждое движение отзывалось невыносимой тянущей болью в мышцах, а повреждённая лодыжка опухла и полностью онемела.
Предприняв несколько попыток подняться, графиня вдруг осознала, что вся вчерашняя борьба была бессмысленной. Накатившее отчаяние неожиданно придало сил, и Ольга Анваровна всё же смогла подняться. Ежесекундно рискуя свалиться то от слабости, то от дурноты, то от боли, захромала, стараясь держать направление по солнцу. Конечно, падала, царапая об отломанные сухие ветки ладони, рвала платье об кусты, ударялась локтями и коленями. Всякий раз думала, что уж на этот-то раз – всё, конец. И снов поднималась, сама не понимая, как.
А к вечеру вышла к охотничьей хижине, приютившейся посреди небольшой лесной прогалины, по периметру густо заросшей кустами дикой малины. Сначала не поверила своим глазам – мало ли что ей, уставшей до изнеможения и непонятно как всё ещё стоящей на ногах могло почудиться. Однако, доковыляв до сложенных из бруса стен и ощутив пальцами шероховатую структуру дерева, очищенного от коры, Ольга Анваровна не сдержала слёз.
Хижина оказалась настоящей и сулила хотя бы одну ночь пусть не на перинах, к которым была привычна графиня, но хотя бы в сухости и безопасности. Ольга Анваровна не помнила, как добралась до двери и оказалась на жёсткой скамье, сколоченной из досок.
Сон пришёл тут же, на удивление спокойный и глубокий, что, впрочем, было неудивительно – вымоталась непривычная к нагрузкам графиня более чем изрядно. Но он не принёс ожидаемого отдыха. Напротив, к утру графине стало ещё хуже. Подняться со скамьи она уже не смогла, воспалённый разум погрузился в бред. Графине чудилось, что она в хижине не одна, что рядом с ней находится кавалер, внешностью и сложением похожий на древнего грека из поэмы Гомера про осаду Трои, которую Ольга читала втайне от мужа.
Звали кавалера, кстати, тоже весьма красноречиво – Патрокл. Он поил обессиленную графиню каким-то напитком, имевшим отвратный вкус, и обещал, что скоро всё пройдёт, и несчастная Ольга встанет на ноги.
Ольга Анваровна послушно пила пойло – доктора, которым показывал её мечтавший о наследниках муж, выписывали ей ещё не то, хоть и знали, что проблема не в графине. Слушала речи кавалера, не особо вникая в смысл. Но по большей части всё же спала.
И, к её удивлению, теперь с каждым пробуждением чувствовала себя всё лучше и лучше.