Вы познакомились на вечере исполнения Дебюсси. Ничего особенного, не какой-то гала-концерт, просто музыкальный вечер, где непрофессионалы исполняли одни и те же произведения, показывая разные грани музыкальной истории. Кто-то лучше чувствовал одну, кто-то яснее ощущал другую. Кто-то отдавался технике, кого-то увлекала гармония. Для многих других прозвучавшие в тот вечер сочинения казались почти одинаковыми, и в чём-то они были правы, ведь ноты, написанные Дебюсси, едины для всех. Но каждое исполнение было особенным.
В тот вечер выбрали пять прелюдий, и на каждую приглашалось от трёх до пяти исполнителей. Кто-то вызвался играть одну, кто-то – все пять, в зависимости от своих предпочтений, знания текста либо способности чтения с листа. Музыка Дебюсси была тебе не близка, но ты уже пришла и хотела отвлечься от тяжёлого рабочего дня и от навязчивых мыслей о том, что тебе пора уволиться. В прошлый раз был Рахманинов, которого играть ты не могла, так что тогда просто наслаждалась вариациями прекрасной музыки. В позапрошлый ты играла Флориана Кристла: любимые «Тайный сад» и «Реминисценцию» (жаль, не было струнных). Что ж, Дебюсси так Дебюсси, хотя его педализация всегда давалась тебе тяжеловато. Из пяти предложенных прелюдий ты выбрала «Прерванную серенаду» и постаралась сыграть более-менее прилично.
Он выбрал искрящиеся «Холмы Анакапри». Он играл так легко, словно не касаясь клавиш, так прозрачно и при этом так уверенно, что ты не могла оторваться от его исполнения, пронизанного солнечным светом. Он играл гораздо лучше тебя, хотя здесь никто и никогда не сравнивал исполнителей категориями «лучше». Это произведение исполнили ещё два раза, но оба тебя не впечатлили.
Ты была слишком впечатлена им.
В перерыве слушатели и исполнители обычно обсуждали услышанное и сыгранное, кто-то сравнивал отдельные элементы техники или части пьесы, кто-то обращал внимание на выражение лица и эмоции играющих. Он сел рядом с тобой – других свободных мест не было.
Провидение, не иначе.
Он начал разговор явно из вежливости, потому что ты сидела молча, вжавшись в стул, не зная, куда себя деть и совершенно не понимая, почему у тебя так сильно бьётся сердце. Вы обсудили несколько пьес и нескольких исполнителей. Ты горячо хвалила его исполнение; он с улыбкой отмахнулся от похвалы. Те двое, что играли после него, не впечатлили его так же, как и тебя. Поверхностно и бездушно. Один слишком упивался отточенной техникой, другой слишком витал в облаках, теряя суть произведения.
Ты помолчала, ожидая, что он скажет о твоей игре.
– Могу сказать, что Дебюсси – не ваш любимый композитор.
Ты усмехнулась. Он был прав.
– Но вы чувствуете музыку.
Звучит как комплимент.
– Спасибо, – сказала ты. – Я её обожаю.
– Но если не Дебюсси, то кто?
– Фридерик Шопен.
Его потрясающе красивая, часто печальная, порой трагическая музыка проникала тебе прямо в душу. Ты им восхищалась. Тебе было нелегко играть его произведения, но ты старалась, как могла. Ты была в музее Шопена в Варшаве и осталась в полнейшем восторге от посещения. Ты могла бы там жить.
– В следующий раз собираются играть Шопена.
– О, это здорово!
– Вы придёте?
Лучше бы он никогда этого не спрашивал. Лучше бы ты ненавидела Шопена, музыкальные вечера, музыку вообще. Но это было твоей судьбой.
– Да, – ответила ты. – Да, я приду.
– Тогда, может, ещё увидимся, – сказал он, вставая и слегка кланяясь.
– Ага, – пробормотала ты, чувствуя себя малолеткой.
Он ушёл, но его образ остался с тобой. После перерыва играли ещё два произведения, но ты даже не могла вспомнить, какие. Всё, что ты помнила, – это его длинные пальцы, легко извлекающие из податливых клавиш волшебные звуки, загадочную улыбку, бархатистый баритон. Но вы чувствуете музыку.
Они сказали: он часто приходит. Они сказали: он отлично играет. Они сказали: его все здесь любят. Но они не сказали: он одиночка. Не сказали: он немного странный. Не сказали: никто о нём ничего толком не знает.
Он отличался от других. От всех, кто был на этом вечере. От всех, кого ты когда-либо встречала. Он был особенным. Только потом ты узнала, насколько. Отточенный образ. Дружелюбная маска. Многослойная броня. Грандиозный трюк, лучшее выступление фокусника. Прирождённый лжец, покорявший своей харизмой.
Но ты влюбилась не в утончённость, не в дружелюбие, не в харизму, не в вежливость, не в эрудированность, не в холодные карие глаза, прикрытые пшеничной чёлкой. Не в часть образа. Ты влюбилась в душу, касающуюся клавиш. В ту часть, что была скрыта ото всех. В ту часть, что была настоящей.
А потом и в ту, что была настоящей.
У тебя уже не было выбора.