Оказывается, это очень неудобно – жить в ожидании неприятностей. Шон не говорит прямо, но я не глупая девочка, чтобы понять: раз Сет решил заполучить мою душу, он сделает всё, чтобы я призвала его. В какой момент это произойдёт – никто не знает. Никто, кроме Бога Хаоса, разумеется. Уверена, что как раз у него есть ошеломляюще коварный план.
Но человеческая душа способна забывать плохое. И моя – не исключение.
Спустя полтора года я стала беспечнее. К счастью, есть Шон, исправно забирающий меня с работы, и не позволяющий случиться непоправимому. Я пыталась обезопаситься всеми возможными способами, к примеру, не ходить под мостами (может же обрушиться), избегать скоплений людей (да всё что угодно может случиться там, где есть люди), не летать самолётами (тут всё просто, работа отнимает всё моё время). Но я не могу запереть себя дома. Я всё ещё жива, и пусть мне страшно, я хочу дышать полной грудью. Пусть и с небольшими ограничениями.
И что меня очень радует – за это время не произошло ни-че-го. Ни одной ситуации, где я могла бы призвать Сета и умолять забрать кусок моей души.
И я расслабилась.
***
– Встретимся через пару часов, Шон.
Я отключаюсь и запихиваю мобильник в карман джинсов. У меня полчаса до смены, и прогулка пешком – именно то, чего не хватает жарким летним днём. К слову, погодка в Копенгагене вполне комфортная. Настолько, что я ни дня не думала о переезде во Францию. Хоть и накопила достаточно средств для этого самого переезда.
Я чувствую себя… дома.
Наконец-то я ощущаю себя защищённой, пусть это звучит нелепо в такой ситуации. Никто не говорит мне о том, какая я глупая, или неловкая, или… бесполезная. Я перестала мучить себя вопросами о своём забытом прошлом, и просто… живу. Я просто живу.
Горячие лучи ласкают кожу, и я поднимаю нос выше, останавливаясь посреди улицы. Люди так спешат, что забывают радоваться простым вещам. А ведь именно они и делают нас счастливыми. Кажется.
Слух улавливает какой-то шум, и я открываю глаза. Прямо на меня несётся девушка с круглыми, словно блюдца, глазами.
– Пожар! Пожар в доме, помогите мне!
Хорошо, что за полтора года Шон хорошенько натаскал меня в датском.
Я не колеблюсь ни секунды. Она показывает мне путь, а я бегу за ней, судорожно прокручивая варианты помощи.
– Вы вызвали службу спасения? – спрашиваю на ломаном языке, пытаясь отдышаться.
– Да, – коротко отвечает девушка. По её щекам текут слёзы, и она размазывает их грязной ладошкой, – Но я не знаю, есть ли ещё кто-то внутри. Надо мной живёт женщина с малышом. Я не видела, чтобы они выбегали.
Мы подбегаем к горящему дому. Огонь рвётся из окон, шипит и пытается перекинуть своё пламя на соседние дома. Я быстро оглядываюсь: кроме нас с суетящейся девушкой из соседнего дома на улицу повылетали древнего вида бабулечки и одна молоденькая мама, прижимающая своего малыша к груди. Службы спасения всё ещё нет.
– Твою мать.
Если они не поспешат, тушить придётся всю улицу.
– Вы слышите это?
Молодая мама с ребёнком на руках тычет пальцем в сторону второго этажа. Из окон валит дым и слышен треск пламени.
И еле уловимый писк.
– Кошка? – я поворачиваю голову к девушке, что привела меня сюда.
– Нет. В этом доме нет кошек.
Её лицо белеет, а глаза становятся ещё больше.
– Может, это малыш?
Ну нет. Мне не может так «везти». Я судорожно оглядываюсь и прислушиваюсь в надежде увидеть хоть намёк на пожарных.
– Что делать? Что нам делать?
Паника нарастает. Писк становится громче.
Я стискиваю кулаки.
Чёрт возьми. Неужели это оно? То, о чём говорил Сет. У меня есть возможность спасти ребёнка, но какой ценой? Всего лишь частью своей души. Не всей.
И вот теперь я колеблюсь. Инстинкт самосохранения вопит не делать этого, здравый смысл резво кивает рядом, но я всю жизнь была той, кто боится. Той, кто не совершил ни одного поступка. Любого: хорошего или плохого.
Возможно, сейчас именно тот момент.
Я делаю глубокий вдох и достаю из кармана телефон. Снимаю блок, вхожу в записную книжку и отдаю в руки ошарашенной девушке.
– Позвоните Шону. Скажите, что его подруге нужна помощь.
Она ошарашенно кивает и забирает телефон. Я разворачиваюсь, прикусываю щеку и бегом направляюсь к горящему входу. Наверное, чтобы не было времени передумать.
Слышу крики людей, чувствую приближающийся жар, и в голове пульсирует лишь одна мысль: Фэйд, ты совсем рехнулась.
Но, как только я переступаю порог и оказываюсь внутри горящего здания, всё отходит на второй план. Жар врывается в тело, пот льётся по лбу, попадая в глаза, и я тру их, пробираясь по пока ещё нетронутой пламенем лестнице. Звук идёт со второго этажа. Малыш, если это, конечно, он, должен быть там. Что стало с его матерью я даже представлять не хочу.
Наверху всё куда хуже – пламя облизывает потолок и стены, но пол пока остаётся нетронутым. Я заслоняю лицо локтем – глаза печёт так, что хочется их закрыть, но мне нужно открыть чёртову дверь и убедиться, что с ребёнком и его матерью всё в порядке. Во всяком случае, я надеюсь на это.
Я не успеваю распахнуть дверь, как с потолка на меня обрушивается горящий кусок фанеры. Мне удаётся отпрыгнуть, но ткань майки мгновенно вспыхивает. Я вскрикиваю от боли. Срываю горящую футболку и кидаю её на пол. Кожа на плече покрывается пузырями, и я ловлю горячий воздух ртом, наблюдая, как они вырастают и лопаются. Мне кажется, что проходит вечность, но на самом деле меньше пары секунд. Боль невыносима, и желание вернуться обратно пинает меня из всех сил.
Но я направляюсь обратно к двери и наконец открываю её.
Посреди комнаты стоит маленькая колыбель, из которой доносится плач, и, кажется, это единственное место, ещё не тронутое пламенем, кроме лестницы. Огонь лижет стены, сжирает шторы и мебель, пробираясь к потолку. Пол потихоньку заполняется пляшущими огненными языками.
Я дважды обвожу комнату глазами, не обращая внимания на пульсирующее плечо. В комнате никого, кроме маленького существа в люльке. Значит, его матери не было дома. Стараюсь не размышлять о морали и порадоваться, что мне не придётся тянуть за собой бездыханное тело женщины, а лишь забрать крохотного человечка.
– Ну-ну, малыш, всё будет хорошо.
Я произношу вслух утешающие фразы скорее для себя, но ребенок перестаёт кричать так отчаянно. Теперь он хнычет, и я беру его на руки. В комнате нечем дышать, температура достигает просто невыносимых значений, и нам надо срочно убираться.
Я обматываю тельце пелёнками из люльки. Теперь ребёнок напоминает мумию, но лучше завернуть его полностью, чем подвергнуть вероятности получения ожога. О чём мне напоминает нестерпимая боль в плече, которую я пытаюсь игнорировать. Можно было позаботиться об одежде, покрывающей максимальное количество тела, заранее.
Ну да, как же. Заранее.
Аккуратно прижимаю малыша к груди. Он ворчит, но уже не кричит, и я шепчу ему, что теперь всё будет хорошо. И это положительно работает в обе стороны.
Разворачиваюсь по направлению к двери и делаю шаг. Крадусь, согнувшись, закрывая телом сверток у себя в руках. Впереди длинный путь, и я бы многое отдала за кусок ткани на свою голую спину, но вокруг всё полыхает.
– Ничего. Мы уже почти на свободе.
Прижимаю кулёк к грудной клетке, освобождая одну руку. Обхватываю ладонью ручку двери и тут же одёргиваю – металл обжигает до костей. Можно попробовать плечом. Толкаю плоскость здоровой частью спины, и дверь поддаётся.
В нас врезается пламя, и я едва успеваю развернуться, чтобы жар не полыхнул на младенца. Закашливаюсь, сгибаясь пополам.
Это плохо. Это очень, очень плохо.
Чёрт, сколько прошло времени. Неужели пожарные ещё не приехали.
Мотаю головой, отпрыгивая подальше от открытого пламени.
Мне нужно время, чтобы что-то придумать, но времени нет.
И единственное, что я могу сделать, это…
Ну уж нет. Сет будет неслыханно рад тому, что я его призову.
Я не доставлю ему такого удовольствия.
В отчаянии сажусь рядом с люлькой, приоткрывая лицо малыша. Он шумно сопит и хмурится.
Он беззащитный и слабый, а я…
Кого я обманываю.
Я такая же.
– У меня нет выхода, правда? Мы попытались, дружочек.
Я не хочу повторять то, что чувствовала тогда, в самолёте. Но на моих руках ребёнок, и если я не потороплюсь, то через пару минут в комнате будет два трупа, умерших мучительной смертью.
Лучше лишится части души.
И воспоминаний.
Поднимаю глаза вверх, с покорной обречённостью разглядывая набегающие волны пламени. А потом зажмуриваюсь и зло шепчу сквозь зубы.
– Ты мне нужен, Сет.
И он не заставляет долго ждать.
Огонь в комнате вспыхивает сильнее, и тут же затихает. Чёрные тени заполняют пространство, сражаясь с языками пламени, пока красноволосый Бог склоняется надо мной.
– Асфодель.
Его голос проникает в самую душу, он тихий и спокойный, но отчего-то мне хочется выть во всю глотку. Возможно, потому что я знаю, что последует за нашим спасением.
– Полагаю, тебе нужна помощь.
– Как видишь! – огрызаюсь, глядя в его чёрные глаза, – Не говори, что ты не знал, что я тут.
Сет ухмыляется на одну сторону, и мне хочется съездить по его божественной физиономии, но мои руки заняты.
– Сделка, Цветочек, – он выпрямляется и поигрывает бровями.
– У меня на руках младенец, а вокруг нас пожар. Тебе не кажется, что сперва нас нужно убрать отсюда?
Он опускает взгляд на пыхтящий кулёк, и по его лицу пробегает тень… сомнения? Но он быстро берёт себя в руки.
– Я подержу малыша.
Округляю глаза и прижимаю свёрток к себе.
– Ну нет, – горячо мотаю головой, – Я не дам тебе в руки ребёнка!
– И что же с ним станет, Цветочек? Думаешь, я заберу его душу?
Я щурюсь и перехватываю малыша поудобнее. И покрепче.
– Откуда я знаю!
– Мне не нужна его душа… пока что.
Он перестаёт ухмыляться и смотрит на меня почти жестоко.
– У тебя не так много времени. Решай, Асфодель.
Я судорожно мотаю головой.
– Я не дам тебе ребёнка.
Возможно, я обрекаю нас обоих на смерть. Но Сет уже тут, и, насколько я поняла, ему не нужна такая моя душа. Он хочет закалить и вырастить её, сделать сильной.
– Своим упрямством ты сделаешь хуже, Асфодель. Сейчас от тебя зависит не только твоя жизнь. Разве тебе не жалко этого ребёнка?
Он давит на мою совесть, и я злюсь. Потому что у него это прекрасно получается. Я почти сдаюсь, и уже открываю рот, чтобы согласиться и отдать малыша Сету, а затем совершить ритуал, как слышу знакомый голос. Голос Шона.
– Фэйд! Фэйд! Ты жива?
Я закрываю рот и с ухмылкой смотрю на Бога. Его взгляд устремлён вперёд, желваки на челюсти взлетают вверх, а радужки заполняются красным. Он рассержен, потому что его план валится ко всем чертям.
Я снова открываю рот, чтобы крикнуть другу, но Сет вскидывает руку и едва заметно качает головой. Голос Шона замолкает, а тени исчезают, и пламя вспыхивает с новой силой.
– Что ты сделал?
Мой голос срывается, но Сет не смотрит на меня.
– Я перенесу вас вниз, ты отдашь ребёнка, и вернёшь мне долг, Асфодель.
Истерично киваю, прикрывая маленькую голову малыша. Нас обдаёт жаром всё сильнее, и становится нечем дышать. Я с трудом держу себя в сознании.
Сет присаживается и обхватывает мой подбородок, заставляя посмотреть в глаза.
– Только посмей обмануть меня, Асфодель.
Непонимающе смотрю на него и хмурюсь, и в его взгляде мелькает удовлетворение. Он хмыкает и подхватывает нас на руки. Я прижимаю затихшего ребёнка, молясь, чтобы с ним всё было в порядке.
Мы беспрепятственно покидаем комнату. Языки пламени поглощаются мрачными тенями, следующими за Сетом, словно верные псы. Я кидаю на Бога быстрые взгляды, но не могу распознать его настроения. Цвет глаз из красного вернулся в чёрный, губы плотно сомкнуты, а взгляд сосредоточенный.
Подавляю желание спросить про Шона. Не могу не думать про друга, но у него тоже сделка с Сетом, и Бог вряд ли ему навредит… Вряд ли, правда же? Неуверенно качаю головой, погружаясь в свои мысли, и Сет вопросительно смотрит на меня. Открываю рот, но не успеваю задать вопрос, как вокруг нас начинают суетиться вбежавшие в здание пожарные.
Как «вовремя».
– Отдай им ребёнка.
Я встречаюсь взглядом с Богом. Он выглядит, как обычный человек в костюме пожарного. Его глаза снова серого цвета, а красные, словно пламя, волосы, спрятаны под каской. Медленно качаю головой.
–Я не отпущу его, пока мы не окажемся снаружи.
Сет не отвечает, но я вижу, как его ноздри раздуваются от негодования.
Мы выходим через парадную дверь под торжественные вопли зевак. Вокруг дома народа теперь целая куча, и ещё две пожарные машины, и скорая. К нам подбегают сотрудники служб, но Сет не выпускает меня из рук, а я крепко держу ребёнка онемевшими ладонями.
– Фрау, вы в порядке? Вы говорите по-датски? Мисс? А по-английски? У вас в руках малыш! Нам нужно осмотреть вас обоих!
Они говорят и говорят, но я могу лишь ошарашенно смотреть на них. Мы выбрались. Мы не погибли, хотя были близки.
– Кладите их сюда, – человек в костюме врача обращается к Сету, указывая на носилки, – Дальше мы сами.
С тревогой смотрю на Бога, но на его лице не дёргается ни один мускул. Он опускает меня и малыша на твердую поверхность, и на мгновение наклоняется к моему уху.
– Помни о сделке, Асфодель.
Он не называет меня цветочком, и его голос не лениво-издевательский. Сет напряжён и зол, и я могу лишь догадываться, почему. Он так или иначе заберёт часть моей души, так чего волноваться. Может, потому что Шон пришёл мне помочь? Ослушался хозяина? А разве он не должен мне… помогать?
Позади нас раздаётся шум, и я поворачиваю голову. Из дома выбегают пожарные с человеком на носилках. Мужчина явно без сознания, его руки безжизненно свешиваются, а тело норовит упасть.
– Шон!
Крик вылетает из моей глотки раньше, чем я могу что-то осознать.
Сет сжимает челюсть и оглядывает толпу, что-то просчитывая.
– Помоги же ему, – шепчу, дергаясь в сторону друга. Малыш на моих руках пугается и начинает кричать.
Всё происходит так стремительно, что я теряюсь. Сет срывается с места и исчезает в толпе. Из моих рук мягко забирают малыша, и мой взгляд, провожающий Бога, теряется в лицах, склоняющихся надо мной. Я растерянно хмурю брови, пока врачи осматривают моё тело, то и дело пытаясь проследить взглядом то за малышом, то за Шоном.
– Вы отчаянная девушка. Очень храбрая, – голос врача чёткий и подбадривающий, – Вы спасли ребёнка! Это, конечно, было безрассудно, но… – его голос обрывается, когда он доходит до плеча.
Я кидаю быстрый взгляд и мои глаза расширяются: ожог выглядит отвратительно. Кожа потемнела и покрылась пузырями, наполненными жидкостью. Какие-то из них разорвались, и теперь по руке тянутся желтоватые струйки. И, только мой взгляд цепляется за это зрелище, боль возвращается в полной мере. Я шиплю сквозь зубы, даже когда доктор, не касаясь, осматривает предплечье.
– Кладём её. Фрау, может кто-то привезти ваши документы?
Я рассеянно хлопаю глазами. Единственный друг, который может это сделать, сейчас лежит на носилках в паре метров от меня.
– Мне не так больно, – стараюсь улыбнуться как можно искренней, – Я приду на перевязку в ближайшую больницу.
Доктор сдержанно улыбается и качает головой.
– У вас ожоги второй и третьей степени. Тут простыми перевязками не ограничишься.
– Мне нужно узнать, что с моим другом.
Я пытаюсь слезть с каталки, но передо мной вырастает женщина. В её руках безмятежно сопит уже знакомый мне малыш.
– Вы!
Я испуганно вжимаюсь спиной в край каталки, но она обхватывает затылок ладонью и прижимается лбом к моему лбу.
– Вы спасли его, – быстро шепчет, – Вы спасли его. Я не знаю, как вас отблагодарить.
– Фрау, отойдите, пожалуйста, вы можете сделать девушке больно…
– Всё в порядке, – быстро кидаю доктору и перевожу взгляд на женщину. На её щеках грязные разводы, – С ним… с ним все хорошо?
– Он жив благодаря вам! И… да, с ним всё замечательно! Это… это моя вина… я выбежала в магазин буквально на пять минут, он спал, и я… и я… – она захлёбывается собственными словами и не может договорить.
– Всё хорошо, – я успокаивающе киваю, приобнимая её одной рукой, – Уже всё позади.
Для неё. Для её малыша.
Но не для меня.
Воспользовавшись замешательством врача, я отрываюсь от женщины и растворяюсь в толпе. Пробираюсь к каталке, на которой лежит Шон и молюсь о том, чтобы он был жив.
Потому что иначе…
Я не знаю.
Иначе…
Стук сердца заглушает шум вокруг. Зубы сжимаются так сильно, что, кажется, сейчас раскрошатся друг о друга. Мир летит ко всем чертям, потому что я его не вижу. Я не вижу его на чёртовой каталке.
– Фэйд! Фэйд, я тут!
Я разворачиваюсь на пятках и впечатываюсь в друга.
– Ты жива, ты жива, ты жива, – Шон прижимает меня к себе и шепчет слова по кругу, как мантру. Плечо жжёт от прикосновений, но я стискиваю друга, заливаясь слезами.
– Я так испугалась, Шон, я думала, что тебя больше нет…
– Я тут, Фэйд. Всё хорошо. Всё хорошо.
Он тяжело дышит мне в макушку, и я успокаиваюсь. Шон легко отстраняется, вглядываясь в мои глаза.
– Ты сошла с ума туда лезть.
Он не ругается. Я знаю, чувствую, что он сделал бы то же самое. Его взгляд мечется по моему телу и упирается в месиво на плече.
– Твою мать…
– Там был малыш, – я дёргаю плечом и почему-то начинаю улыбаться, – С ним всё хорошо.
Шон качает головой, а затем снова, уже аккуратно, притягивает меня к себе.
Он выглядит не лучше, чем я: его одежда порвана и обуглена, волосы всколочены, а под глазами залегли мрачные тени.
Но мы оба живы. Мы всё ещё живы.
Люди вокруг нас расступаются, впуская в толпу врачей, отправившихся на наши поиски. Мы отстраняемся друг от друга, но не разжимаем сцепленные пальцы.
– Всё будет хорошо, Фэйд, – Шон сосредоточенно смотрит на меня, когда бригада заходит ко мне за спину, – Я заберу документы и приеду в больницу. Сейчас тебе нужно выдохнуть и поехать с доктором.
Он переводит взгляд выше моего плеча и устало кивает.
– Нет! Нет-нет-нет! Я никуда не поеду!
Я пытаюсь вырваться, но один из медбратьев обхватывает мои руки в районе локтей и прижимает к телу.
– Фэйд, все хорошо, я рядом. Мне нужно только забрать твои документы, и я тут же вернусь к тебе.
Я не хочу оставаться одна. Страх липкой субстанцией растекается по позвоночнику, и мне хочется орать, чтобы заглушить его внутри себя. Потому что… когда я останусь одна… придёт он. И заберёт часть моей души вместе с памятью. И если я снова не вспомню Шона и всё, что происходило последние полтора года…
Я не переживу.
Я просто этого не переживу.
– Шон, я не могу, пожалуйста! Не оставляй меня одну!
Срываюсь на нечеловеческий крик, и чувствую, как в шею втыкается что-то острое. Пытаюсь вырваться, но попытки тщетны: руки всё ещё крепко держат меня.
– Мне надо сказать тебе, Шон, он… у него не вышло. Он придёт за мной… Не оставляй меня… не оста…
Мои веки наливаются свинцом, а в голове появляется блаженная пустота. Если бы не взгляд Шона, я бы провалилась в исцеляющий сон с радостью.
Но его глаза размером с планеты, и я падаю во тьму с тяжёлым сердцем.