Толкаю дверь и вхожу в комнату к маме. Ее тут нет, как и Лари, который сейчас на очередной тренировке вместе с командой Оливии. В помещении только Лекса с животом, который кажется вот-вот лопнет, на ее кровати сидит Габи и вроде как ковыряет в носу. Лекса, положив одну руку себе на живот, разглядывает девочку и даже не замечает, что я пришла. В последнее время сестра очень рассеянна, а порой мне вообще кажется, что она немного поехала головой.
– Как ты? – спрашиваю сестру, и она, моргнув, выныривает из своих мыслей.
– Зачем она это делает? – шепотом спрашивает Лекса.
Перевожу взгляд на Габи, потом на сестру.
– Что именно?
– Габи уже минут пять ковыряется в носу, девочки так себя не ведут.
– Боже, Лекса, ей около трех лет, чего ты от нее хочешь? Чтобы она пила чай из миниатюрной кружки, оттопырив мизинец или вышивала крестиком?
Сестра переводит на меня серьезный взгляд и спрашивает:
– То есть мой малыш тоже будет ковырять в носу?
Ну вот, об этом я и говорила, очередные странные размышления.
– Безусловно.
– Ужас какой.
Опускаюсь на край кровати и смотрю на сестру с улыбкой.
– А еще поговаривают, что малыши какают, писают, срыгивают и еще много интересных вещей вытворяют.
Лекса отодвигается от Габи и тут же морщится.
– Это ужас, я даже не знаю, как справлюсь со всем этим.
– Ты сильная.
Сестра печально улыбается и говорит, смотря на меня:
– Ты так не считаешь, но спасибо за поддержку.
Ничего не отвечаю, но с болью смотрю на сестру, которая заметно округлилась не только в животе, от ее точеной фигуры не осталось и следа. Лекса пытается усесться поудобнее, но каждое движение дается ей с трудом, она морщится и тихо стонет.
– Доминик уже отпинал мне все внутренности, скажи мне, за что он меня так не любит?
– Ты придумала имя?
– Да, вчера с мамой долго разговаривали об этом и решили, что малыша будут звать Доминик. Когда он будет маленьким я буду называть его – Доми. Когда вырастет и станет непослушным, буду кричать – Доминик.
– Отлично придумано.
– Я так устала, постоянно хочу спать, но уснуть не могу. Хочу есть, но не хочу. И вообще все очень странно, и я часто стала думать о том, что что-то пойдет не так. Я в этом уверена и мне… мне страшно от этого.
Подсаживаюсь ближе к Лексе и говорю:
– Все будет хорошо.
– Ты этого не можешь знать.
– Но ведь лучше думать так, чем терзать себя вымышленными проблемами.
– Что это у тебя с лицом?
Прикасаюсь к скуле, и меня моментально уносит в воспоминания о прошедшей вылазке, которая закончилась только вчера. Это было тяжело. С каждым разом зараженные становятся все яростнее и сильнее. Дождь, которому я была свидетелем четыре месяца назад, изменил их. Тела зараженных словно покрылись броней цвета аметиста. И теперь, спустя столько времени, они стали охотиться на незараженных. Раньше они просто бросались на нас из-за какой-то ярости, что сидела у них внутри. А теперь они голодны. Я не думала об этом, пока на Пантифика не напал один зараженный, он не пытался нанести ему вред как раньше, но тут же вцепился зубами в руку, благодаря только плотной куртке зараженный не добрался до тела.
И с каждым разом, что мы выходим за периметр, то находим не просто тела погибших, а обглоданные до костей останки. Человек больше не является самым опасным хищником, теперь мы – те, кто не заразился, – стали едой, которая необходима для зараженных.
– Так что с лицом? – спрашивает Лекса и вытаскивает меня из воспоминаний.
– Ничего. Упала.
– Ты каждый раз так говоришь, – недовольно причитает беременная мадам.
– Я не хочу пугать и расстраивать тебя.
– Я расстраиваюсь каждый раз, когда ты уходишь.
В последнее время наши разговоры постоянно приходят к тому, что Лекса просит меня прекратить выбираться наружу. Но я отказываюсь. У меня есть на это веская причина. Дело в том, что я уверена, рано или поздно база станет непригодной для жизни. Не знаю, почему я так уверена в этом, но мои мысли довольно часто кружат около этой параноидальной идеи. Что-то может пойти не так, на нас нападут люди или же зараженные. Что-то случится с электричеством, и тогда кислороду будет довольно-таки проблематично попасть в подземный бункер. И если я не буду выходить на поверхность, то, что мы увидим после выхода с базы, снесет нам крышу, мы будем максимально неподготовленными и погибнем.
Все, кто не носит черное или же белое, даже не подозревают, что стало с миром на поверхности. Ведь черные не могут рассказывать то, что происходит на заданиях, а медики все как один подписали документ, благодаря которому все, что они узнают для лечения раненых или же для поиска вакцины, остается под строгим запретом на распространение. Наше правление решает, что желтые должны знать, а чего им знать не следует. Поэтому мама и Лекса продолжают жить в неведении. И пусть пока все так и остается. Мама и так напереживалась за свою жизнь, а Лексе нервничать вообще нельзя.
– Боже, я снова хочу писать, – говорит Лекса и с трудом поднимается с кровати, смотрит на Габи, которая прекратила копать тоннели у себя в носу и говорит: – Габриэла, я скоро вернусь.
Девочка кивает ей и тоже сползает с кровати. На базе мы уже больше семи месяцев, а Габи так и не заговорила. Наблюдая за маленькой красоткой, невольно улыбаюсь ей. Она безмерно милый и покладистый ребенок. Мама говорит, что если бы мы с Лексой были такими в детстве, то она родила бы по крайней мере футбольную команду, но мой спесивый нрав отбил у мамы подобное сумасшедшее желание.
Крик из ванной приводит меня в чувство. Подлетаю к двери и стучусь.
– Лекса?
– Алекс, помоги!
Открываю дверь и… вот черт! Лекса стоит в середине небольшой комнаты, ее свободные серые штаны в крови.
– Алекс, так не должно быть. О боже, с Доми что-то не так! Я знала. Я это знала.
– Стой здесь, я приведу медика.
Выбегаю из комнаты и тут же возвращаюсь. Беру Габи на руки и бегу так быстро, как только могу, за спиной слышу очередной крик сестры и ускоряюсь. Не дожидаясь лифта, отправляюсь на лестничную площадку и бегу на нужный этаж. Нахожу доктора Эмета в своей палате. Запыхавшись, говорю:
– Там человеку плохо. Беременная, срок восемь месяцев. Кровотечение.
Эмет быстро скидывает нужное в свой чемоданчик и окликает девушку-ассистентку, которая теперь работает на моем месте. Отдает указания ей, и мы бежим обратно. Габи маленькая, но нереально тяжелая. Оказавшись в комнате, замираю на пороге, а доктор отправляется к кровати, на которой лежит Лекса, мама сидит возле нее и держит за руку, сестра кричит и корчится, на лице выступил пот, вокруг все в крови. Отворачиваю Габи от неприглядной картины и в итоге сама, не выдержав воплей Лексы и боли, что написана на ее лице, выхожу за дверь.
– Габи, пойдем, я уведу тебя в комнату с игрушками.
Девочка кивает и берет мою руку. Отвожу Габи в комнату, которая по большей части напоминает пятиминутный детский сад. Родители приводят сюда детей на небольшой промежуток времени, Мира – девушка, что работает здесь, – с улыбкой принимает Габи, обещаю вернуться за ней через час и бегу обратно к Лексе.
О боже, я за нее так никогда не боялась! А что, если она не выживет? А ребенок? Почему пошла кровь? Все ведь было в порядке. Еще не дойдя до двери, замечаю маму.
– Почему ты здесь? – спрашиваю я.
Сейчас место мамы рядом с Лексой и только с ней.
– Доктор прогнал меня, – всхлипывает мама.
Неуместная тишина давит на нервы.
– Почему она больше не кричит? – спрашиваю я и не замечаю, как сжимаю пальцы в кулаки.
– Я не знаю, она… она, кажется, потеряла сознание.
Пытаюсь обойти маму, но она преграждает мне путь.
– Детка, не надо, не мешай докторам. Мы будем только мешать.
– А если…
– Нет! – отрезает мама, и я вижу за пеленой слез решимость, которую видела лишь однажды, когда мама ворвалась в дом с ружьем, чтобы спасти меня. – Они знают, что делать, а мы только будем их отвлекать, а сейчас все их внимание должно быть направлено на одно. Они обязаны спасти мою дочь и внука.
Дверь открывается, и оттуда выбегает невесть откуда взявшаяся ассистентка доктора Эмета, она сломя голову несется прочь. Сажусь рядом с дверью и прислушиваюсь к тому, что происходит в комнате. Ничего не слышно. Я успеваю трижды отговорить сама себя от похода в комнату, как ассистентка возвращается. Кроме нее, еще трое белых.
Дела плохи.
Столько врачей в одном месте. Это очень-очень нехорошо.
Боже, Лекса, только выживи.
Я повторяю это десятки раз, но когда вижу, как еще двое белых везут какую-то аппаратуру, то начинаю терять надежду. Не знаю, сколько проходит времени. Даже предположить не могу. В голове вата, а во рту привкус горечи.
– Моя девочка, – причитает мама и снова закрывает себе руками рот.
Подсаживаюсь к ней и обнимаю. Мама наклоняется мне на плечо, до боли сжимает мою руку и начинает плакать. У меня же слез нет. Но взамен их у меня есть одно из самых отвратительных чувств на свете – беспомощность.
Я ничего не могу сделать. Ничем не могу помочь.
Мама продолжает тихо ронять слезы, прохожие смотрят на нас, но я не обращаю на них внимания. Я не знаю ни одной молитвы, но сейчас я сочиняю свою и повторяю ее раз за разом. Снова и снова прошу Всевышнего спасти Лексу. Она еще так молода. Ведь ей только через две недели исполнится семнадцать. Она не может испытать такой боли и умереть. Это несправедливо. Она должна, обязана жить.
Когда выходит доктор Эмет, его лицо – маска скорби.
– Нет, – говорю я и сжимаю маму еще крепче.
Мама вскидывает голову и, увидев доктора, тут же начинает рыдать еще громче, это больше не тихий плач, это вой волчицы, у которой отняли ее волчонка.
– Что…
– Миссис Брукс, ваша дочь спит, ребенка мы сейчас заберем, с ним все в порядке, но мы должны провести все необходимые…
Дальше я доктора не слышу, упираюсь затылком в стену и, смотря в потолок, улыбаюсь.
Спасибо, Господи.
Лекса жива, ребенок тоже.
Поблагодарив всевышнего, снова возвращаюсь на землю.
– Нам пришлось сделать кесарево, вы сейчас очень нужны Алексии, ведь первое время ей просто необходима помощь, я не могу выделить вам людей, у нас их просто нет. Позже я напишу, какой уход нужен пациентке и малышу.
Доктора начинают выходить из комнаты, и я вижу на руках у ассистентки доктора Эмета слишком сильно замотанный комок.
– Подождите, – просит мама.
Девушка останавливается и с улыбкой открывает нам дверь в новый мир. Лицо ребенка. Вот черт, я думала, что они более милые. Розовый, скорее красный ребенок, сморщенный и не похож на тех, что показывали в рекламе подгузников.
– Какой милый, – говорит мама.
Кошусь на нее и понимаю, она действительно так считает.
Все уходят, а мы отправляемся к Лексе.
Сестра лежит на соседней кровати, которая застелена больничными простынями, кровать, на которой она лежала ранее, нужно будет сжечь, потому что смыть всю кровь с нее невозможно. Лекса лежит с закрытыми глазами. Лицо бледное и неумиротворенное, кажется, что она зла. Конечно, из нее только что вытащили ребенка. Из ее левой руки торчит катетер, к правой прицеплен какой-то пикающий аппарат.
– Она молодец, – говорит мама и убирает прядь волос со лба сестры.
– Безусловно, – соглашаюсь я.
Вот и все, больше моя маленькая сестренка не является маленькой, теперь она мама настоящего, хоть и не самого красивого, но все же ребенка.
Позже приходит доктор и рассказывает маме, как заботиться о Лексе. Оставляет лекарство и все, что пригодится сестре, сообщает, что ребенка принесут только завтра. С ним все в порядке.
Я так и не дожидаюсь, когда Лекса проснется, ухожу за Габи, привожу ее и укладываю в постель. Отправляюсь к себе в комнату, понимая, что сегодня был один из самых странных дней в моей жизни. Я, черт возьми, стала тетей. Настоящей, взрослой тетей. Жесть.
Остаюсь в комнате какое-то время, мои соседи приходят и уходят, а я все никак не могу прийти в себя. Больше никогда не подумаю о том, что Лекса слабая, она выдержала то, что я бы точно не пережила. Твою мать, да из нее только что вынули ребенка.
– Что с тобой? – спрашивает Кит.
Поднимаю взгляд от своих рук и только сейчас замечаю хмурого парня.
– Я стала тетей.
– Ты? Поздравляю, – без особого воодушевления говорит он, мнется пару мгновений и добавляет: – Так мы идем?
– Куда?
– Сегодня моя очередь, я хочу себе тигра.
Вот черт, я совсем забыла об этом.
– Да, конечно.
Поднимаюсь с кровати и направляюсь на этаж, где расположены спортивный зал и стрельбище. Именно там, в спортивном зале, за рингом находится неприметная дверь, которую в первые несколько раз я даже не замечала, а за нею хранится мое сердце, мое спокойствие и радость. Моя тату-мастерская.
Добыть ее пришлось с трудом, а точнее, с новым шантажом с моей стороны. Келлер целых две недели футболил меня, но я была очень настойчивой. Я поклялась, что даже не задам ни единого вопроса по поводу его брата, а он найдет мне место для тату-салона. Келлер сказал, что я идиотка, раз решила, что кому-то сейчас это будет нужно. Он ошибся. Оказалось, что это нужно многим, и тем, кому я делаю тату, в большей степени, нежели мне. Самое популярное, что у меня просят, – это… даты. За эти несколько месяцев я набила огромное количество чисел, и за каждым из них кроется своя история, и в основном эта история грустная.
Вот дошла очередь и до Кита, он уже месяц ходит за мной и просит тату, но до сегодня я даже не знала, чего именно он желает. Тигр? Пусть будет он. Мне неважно, что делать, главное, на время забыть обо всем. Держа жужжащую машинку в руках, я забываю о том, что туман навсегда изменил наши жизни, я перестаю думать о последнем конфликте с мамой и Лексой, из головы улетучиваются все мысли об отце, который неизвестно где находится, и жив ли он вообще. Набивая тату, я представляю, что каморка на базе номер восемь – это моя бывшая мастерская в баре. Иногда я даже слышу, как в воображаемом баре идут дела, музыка, смех и запах табака. Но стоит очередному обладателю новой отметки на теле уйти, вся тяжесть измененной жизни снова обрушивается на мои плечи. Возвращаются переживание и злость на папу, натянутые отношения с мамой и сестрой тут же дают о себе знать, а зараженные и их черные тела машут мне руками в приветственном жесте на задворках моего сознания.