Тринадцать, именно столько синяков я насчитала на своем теле. Не знаю, что творится у меня на спине, но она тоже болит. Доктор Эмет диагностировал легкое сотрясение мозга, переломов, трещин и прочих проблем с костями, к счастью, не обнаружено. Доктор спросил у меня, почему я ушла из медицины и вступила в ряды черных. Я не знала, что ответить, и по старой доброй привычке солгала, сказав, что нашла в этом свое призвание. За последнее время большей чуши я не произносила вслух. Призвание. Конечно же. Я потерялась и блуждала как слепой котенок, боясь за свою жизнь даже больше, чем в былые времена, когда моя семья бежала из Дрим Сити.
После обследования я пошла в комнату. Скосила глаза на дверь стеклянного царства Дока, но не посмела зайти. Я должна ему лекарство, о котором даже не думала во время вылазки. Также мне интересно, куда делась Роберта.
Было обеденное время, и в комнате я никого не застала, кроме Синтии, девушка уже приняла душ и укладывалась в кровать, я не стала ее беспокоить и, взяв свежую одежду, направилась смыть с себя все воспоминания о первом боевом задании на территории мира после прихода тумана. Неужели так будет всегда?
Этот вопрос я задавала себе, раздеваясь и включая прохладную воду. Кажется, что кто-то сильный и могущественный решил уничтожить всех людей, но что-то пошло не так, и горстка от общего числа каким-то чудом или же проклятием осталась не заражена.
Принимала я душ в одиночестве, в этот раз Келлер не наведывался, но я постоянно бросала взгляды на выключенную лейку, под которой он мылся.
Одевшись, я снова отправилась в комнату, я была наполнена мыслями о подушке, надеялась, что укутаюсь в одеяло и усну без задних ног, но не тут-то было.
У двери стоят Хьюго и Хосе. Они разговаривают о своем, а я вспоминаю, как рыжий ублюдок толкнул меня, а после запер дверь. Неужели я задела его самолюбие настолько сильно, что он был готов оставить меня умирать? Успокаиваю себя и собираюсь пройти мимо, но смех рыжего выводит меня из себя.
Останавливаюсь, так и не открыв дверь.
– Хьюго? – окликаю его я.
Парень переводит взгляд с Хосе на меня, от его улыбки не остается и следа, а во взгляде пробегает неуверенность. Парень быстро берет себя в руки, снова корчит надменное лицо и, смотря на меня, как на букашку, спрашивает:
– Чего тебе?
Но я не букашка и не позволю какой-то там псине подвергать меня опасности.
– Ублюдок, ты толкнул меня, – говорю я, стараясь копировать ледяной тон полковника Келлер.
Парень снова переводит взгляд с меня на Хосе и обратно.
– Не было такого, – лжет он.
Вижу в его глазах страх. Я ведь могу донести, и тогда рыжую морду выкинут отсюда. Но я так не поступлю. Нет. Я сделаю иначе.
Подхожу к нему так же, как уже делала это в комнате в нашу первую встречу. Хьюго отступает и упирается спиной в стену. Ты в ловушке ублюдок.
– Было, – тычу пальцем ему в грудь и сквозь зубы шиплю как змея: – Ты толкнул меня, а потом запер дверь!
Весь страх, что я испытала тогда, снова возвращается. Я отчетливо помню, насколько покинутой себя чувствовала. Я была уверена, что умру там.
– Нет.
– У тебя не хватает смелости даже признать это?
Ты отвратителен.
– Просто ты не являешься ценителем прекрасного, – пытается отшутиться Хьюго. – Предупреждаю в последний раз… – Тебе меня не запугать.
Ах так! Ну ладно, мой рыжий друг. Попрощайся со своими яйцами. Резко опускаю руку вниз, хватаю его за самое ценное, что есть у мужчины, и сдавливаю так, что рыжая псина встает на носочки, а его голос становится тонким, как у младенца.
– Алекс, ты что – сдурела? – пищит он.
Сдавливаю еще сильнее и говорю медленно, с расстановкой. Так, что даже до отсталого дойдет смысл сказанного мною.
– Хьюго, запомни раз и навсегда, не смей обижать меня, оскорблять и даже смотреть в мою сторону. Иначе…
– Иначе? – пищит он.
– Иначе, – сдавливаю еще сильнее, рыжий шипит сквозь стиснутые зубы, – я кастрирую тебя во сне, а на утро ты найдешь свое богатство у себя под подушкой. Понял?
– Да. Отпусти. Отпусти меня.
– Отпущу сразу же, как только ты скажешь мне правду. Ты толкнул меня в здании суда и запер дверь?
– Да. Да, твою мать!
Краем глаза замечаю, что к нам практически вплотную кто-то подходит. Твою мать! Келлер. Зейн переводит взгляд с меня на Хьюго, а потом опускает ледяной взгляд туда, где до сих пор моя рука душит будущих рыжих детей Хьюго. Брови Келлера взлетают, что является крайней степенью его изумления.
– Брукс, ко мне в кабинет, пообжимаешься с очередным кавалером после разговора.
Отпускаю Хьюго, и он тут же скукоживается в микроскопическую субстанцию. Поворачиваюсь к Келлеру и зачем-то пытаюсь оправдаться:
– Я вовсе с ним не обжималась.
– Уволь меня от этих разговоров.
Уволь меня? Кто в наше время так разговаривает?
Келлер разворачивается и уходит в свою комнату, плетусь за ним, уставшая и изможденная. Укол, который мне поставил доктор, уже начинает действовать, и меня нещадно клонит в сон.
Стычка с Хьюго заставила меня взбодриться, но не до конца. Идя за Келлером, я еще даже не понимала, что Хьюго был только первым камнем, который в меня сегодня бросят.
Оказавшись в комнате Келлера, не спрашивая разрешения, прохожу к его стулу и сажусь.
– Брукс, ты потерялась на задании… – Я не потерялась!
– Вот как, а что произошло? Ты шла последней, а потом тебя не стало.
– Дверь захлопнулась, и я осталась там. Случайность.
Снова ложь, но даже для такого ублюдка, как Хьюго, я не хочу наказания от Келлера, я сама за себя постою. Тем более если Хьюго накажут изгнанием, я буду корить себя за это. Глупо, я знаю, но уж ничего поделать не могу. Я еще не настолько низко пала, чтобы стать окончательной мразью.
– Ты не сдала оружие.
– Я его потеряла.
– Как можно потерять оружие?
– Знаешь, я не очень о нем переживала, когда летела со второго этажа!
Мой всплеск не остается в тени холодности Келлера. Пару мгновений он просто смотрит на меня, а потом спрашивает:
– Как ты?
– Готова убивать.
– Брукс, ты должна понять, что я не желаю тебе зла. Но ты должна знать правила, которые действуют за пределами базы номер восемь. Первое, и самое главное, – выполнять все мои приказы, в случае моего отсутствия или смерти все командование переходит к Хосе, от него к Синтии. Второе – оружие на вес золота. Ты должна следить за ним так же, как за своей жизнью.
Да он издевается надо мной! Неужели Келлер не понимает, что мне пришлось пережить? Мало того, что один из его команды меня практически убил, так потом я летела со второго этажа и прощалась с жизнью второй раз за пару минут. А потом я шла за зараженной с лысым котом. В какой-то момент и вовсе думала, что сошла с ума. А после это идиотское появление еще одного Келлера. Провал задания, следом стычка с Хьюго. И последнее, что мне сейчас нужно, так это разговоры о правилах. Я чудом выжила и хочу спать. Неужели все остальное не может подождать до утра?
Смотря на Келлера и постепенно закипая внутри, я понимаю – ему меня никогда не понять. Он не привык иметь дело с гражданскими. Я ведь не солдат, а обычная девушка. Самая обычная, испуганная до смерти девушка.
– Я поняла. Но ты мог бы рассказать о правилах до того, как мы вышли на поверхность. Я могу идти?
– Иди. Вечером я жду отчет о том, что было.
Это еще что за хрень?
– Отчет?
– Да. Каждый раз после того, как мы возвращаемся, конспектируем все, что было с момента выхода на поверхность.
– Это еще для чего?
– Брукс, иди, я не настроен отвечать на вопросы.
Встаю и направляюсь к двери.
– Брукс, волосы должны быть убраны. Всегда.
Не отвечаю на это, выхожу из комнаты и практически врезаюсь в полковника.
– Здравствуйте, – говорю я и как можно быстрее ухожу в сторону своей комнаты.
Кривляюсь, пародируя Келлера, волосы должны быть убраны. Да что ему до моих волос?! Достал.
Идиот.
И всю дорогу я чувствую на своей спине пристальный взгляд холодных глаз полковника. От этого без моей воли спина выпрямляется, и я стараюсь идти более… красиво, что ли. Возвращаюсь в комнату, скидываю ботинки и заваливаюсь на кровать. Не проходит и пяти минут, как я засыпаю. Мне снится зараженная девушка, она снова помогает мне, и я снова ухожу, не попытавшись помочь ей. Просыпаюсь от достаточно громких разговоров моих соседей по комнате. Синтия и Хосе спорят, и я понимаю это не из-за того, что понимаю их слова, брошенные друг в друга на мексиканском, а по тону, каким они говорят.
Сажусь и наблюдаю, как спокойная Синтия, раскрасневшись, кричит на Хосе. Он же в свою очередь бросает ей короткие фразы, но из-за специфики языка они кажутся довольно агрессивными.
Кроме меня, еще двое зрителей: Рики и тот, кто хотел убить меня. В итоге Синтия указывает Хосе на дверь, и тот уходит.
– Вот это да, – говорит Хьюго. – Столько страсти.
– Хьюго, захлопнись, – говорю я и перевожу взгляд на Синтию. – Что случилось?
Синтия садится на кровать и устало выдыхает, косится в сторону Рики и Хьюго.
– Парни, оставьте нас одних, пожалуйста, – прошу я, смотря только на Рики.
– С чего ты решила, что можешь нами командовать? – спрашивает Хьюго.
Приподнимаю брови в удивлении и вижу, как парень тут же опускает руку себе на промежность. Вот так-то лучше, береги своих птенчиков как зеницу ока.
Рики выходит и тащит за собой друга, и тот все же уходит, хотя и без явного желания.
Синтия пересаживается на мою кровать и говорит:
– Хосе начал ухаживать за Оливией.
– Оливией?
– Это девушка, она жила здесь еще до того, как появился туман, и она встречалась с Келлером. А теперь Хосе воспылал к ней чувствами. Это так глупо и неуместно.
– Так в чем проблема? Если она свободна…
– Проблема в том, что из-за его отношений, которых вообще может и не быть, разладится атмосфера в нашей группе. Все эти встречания вообще давно пора прекратить. А что, если у Келлера есть какие-то чувства к Оливии? Что тогда? А я тебе скажу что: из-за отношений Хосе и Оливии будем страдать все мы. Весь отряд.
– В этом я с тобой согласна. Я немного не поняла, Келлер, Хосе и эта Оливия жили здесь до тумана?
– Да. Они из семей военных. Хосе рассказывал, что он живет здесь с восьми лет, а Келлер вроде как с рождения. Что касается Оливии, я не знаю, но мне известно, что она и Келлер встречались три года. А теперь Хосе решил… да идиот он.
Не думала, что Келлера может кто-то выдержать так долго.
– А ты слышала там, на задании, как парень с базы номер девять назвал Келлера братишкой? – спрашиваю я.
– Да. Но об этом мне ничего не известно. А у Келлера спрашивать я не буду.
Дверь нашей комнаты распахивается, и на пороге я вижу свою сестру. Боже, еще несколько часов назад я думала, что не увижу ее больше. Улыбаюсь, но это длится недолго. Лекса входит в комнату и, закрыв дверь, налетает на меня:
– Ты не пришла! Ты обещала мне, что поговоришь с мамой. Я так на тебя рассчитывала, а ты меня подставила.
Моя челюсть падает, Синтия под шумок смывается из комнаты. Я не могу подобрать слов.
Многим позже я буду думать, что небольшая перепалка с Келлером была вторым маленьким камнем, брошенным в меня в тот день. Третьим и очень ощутимым камнем стали слова сестры.
– Ты не хочешь поинтересоваться, как у меня дела? – спрашиваю я у Лексы.
Сестра дышит, словно пробежала марафон и выиграла его с большим отрывом.
– Что? К чему ты это спрашиваешь? Алекс, ты была нужна мне, я ждала тебя.
Встаю с кровати и чувствую, как слезы выступают на глазах. Я устала со всеми бороться. Хьюго, который почти убил меня, Келлер с вечно недовольным лицом и всевозможными приказами, с Лари, которого я почти потеряла, с полковником – она, кажется, не очень довольна моим пребыванием здесь.
– Не все крутится вокруг тебя, Лекса.
– Речь не обо мне! – переходит сестра на крик и кладет ладонь себе на живот. – Речь о малыше, которого ты оставила без отца, и меньшее, что ты можешь сделать, так это помочь мне сообщить маме.
Разве я много прошу?
От былого ангела не осталось и следа.
Я больше не в силах сдерживать слезы, и они стекают по щекам, я их не утираю, смотрю на сестру с таким презрением, которого она от меня никогда не видела.
– Я помогу тебе, но это будет последнее, что я сделаю для тебя. Ты поняла?
Губы Лексы образуют идеальную букву «о».
– Ты еще и злишься на меня? – спрашивает она.
Беременность снесла сестре голову, раньше она никогда не была такой вспыльчивой. Кажется, придется позабыть о покладистой Лексе.
Но я в отличие от нее ангелом никогда и не была, злость берет верх, и я говорю:
– Лекса, да я чуть не умерла из-за того, чтобы у тебя всегда были лекарства, я летела со второго этажа и думала, что больше никогда не увижу свою семью, я лгала ради тебя, я подставила Дока, который является одним из немногих, кто хоть как-то принял меня. В отличие от тебя я хожу в общий душ, сплю по соседству с парнем, который строит мне козни. Если ты думаешь, что тебе тут сложно, поверь, ты не одна такая.
– Я ведь не знала.
– Ты даже не спросила.
– Ты пообещала мне и не пришла! Что я должна была делать?
– Могла бы и сама попробовать решить проблему. Не я ложилась с Зари в кровать, а ты!
– Если бы он был здесь, да я бы никогда в жизни не попросила тебя о помощи! Он бы достал мне лекарства и помог поговорить с мамой и не упрекал бы меня по мелочам!
По мелочам…
– Ты… самовлюбленная дрянь.
– Не говори так.
Сглатываю ком, все же утираю слезы и говорю.
– Идем к маме, я скажу ей, помогу тебе, и дальше ты будешь справляться сама, или с помощью мамы, или с помощью духа Зари. Меня твоя жизнь больше не касается.
Поведение сестры меняется на глазах. Плечи опускаются, и она кажется уставшей и разбитой.
– Алекс, прости, я… это все гормоны.
– Как легко, когда есть на что спихнуть ответственность. Раньше была я, теперь гормоны.
Выхожу из комнаты, а внутри бушует буря. Заходя в лифт, я вспоминаю, что сегодня двадцать шестое августа. День моего рождения. Отличная вечеринка, Алекс. Лучше не придумаешь. Сестра даже не вспомнила об этом. Да всем плевать на меня и какой-то дурацкий день рождения.
Вплоть до самой комнаты Лекса пытается мне что-то объяснить, но я не слушаю. Сейчас ее слова не имеют никакого значения, а звук голоса сестры раздражает. Я словно сжатая пружина. Если кто-то еще запустит в меня камень, я сорвусь.
Вхожу в мамину комнату и вижу идеальную картину, мама и Габи сидят на полу и строят какие-то башни из идеально ровных кубиков разной формы. Лари в комнате нет. Возможно, это и к лучшему, в данный момент выяснять отношения с ним я не хочу.
– Алекс, девочка моя.
Мама отвлекается от занятия и обнимает меня.
Обнимаю ее в ответ, но быстро отстраняюсь.
– Мам, нам нужно серьезно поговорить.
Хочу покончить с обещанием раз и навсегда.
Лекса, как призрак, стоит у двери, еще пара мгновений, и она даст деру. Мама становится серьезной, подвожу ее к кровати и усаживаю. Располагаюсь рядом и пытаюсь подобрать слова.
– Что случилось? – спрашивает она.
– Мам, ты скоро станешь бабушкой.
Вот. Я подобрала слова.
Никогда не забуду лицо мамы в этот момент. Удивление и шок.
– О боги, Алекс, я думала, что это когда-то произойдет, но ты должна была быть осторожной… – Нет, мама, не я принесу тебе внука.
– А кто?
Словно выбор велик.
– Лекса.
– Нет, Лекса не такая…
Ну все, хватит с меня. Мама может предположить, что залетела я, но только не ее драгоценная Лекса.
– Какая «не такая»? – спрашиваю я и уже ощущаю, как последний камень летит в мою сторону.
Я даже не буду уворачиваться.
– Лекса не легкомысленная, она себя так не ведет…
Поднимаюсь с кровати и пытаюсь улыбнуться, но губы дрожат.
– Ну тогда я оставлю тебя с твоей нелегкомысленной дочерью, которая залетела в шестнадцать лет.
И да, спасибо за поздравления.
Вылетаю из комнаты, мне срочно нужно место без людей. Но они повсюду. Везде эти люди. Взрослые и дети. Их слишком много. Они шумят, кто-то смеется, другие разговаривают, они все куда-то идут. Расталкиваю всех, практически наступаю на какого-то ребенка, его мать вопит мне в спину, но я не слушаю. У меня внутри своя боль, которая через мгновение вырвется наружу. И сейчас мне плевать на всех и каждого. Плевать на маму и ее отношение, на неблагодарную сестру, на рыжего идиота, на чувства Лари и ненависть Келлера. Пошли они все лесом. Ненавижу их. Всех их вместе и каждого по отдельности.
Это срыв. Я понимаю это по звону в ушах и частоте биения моего сердца. Руки трясутся, а дыхание вырывается рваными свистами.
Не понимаю, как я оказываюсь в зале, где, кажется, целую жизнь назад я училась стрелять. Тут никого нет. Сажусь в угол, под навесной шкаф, обхватываю ноги руками и начинаю плакать. Плакать так, как никогда раньше не оплакивала себя. Свою никчемную личность, которая никому не нужна. Я одинока. Одинока так сильно, что, даже будучи с семьей, я не чувствую поддержки и единства. Слезы не заканчиваются, и я начинаю кричать. Долго и протяжно. Зачем я кричу? Не знаю, просто видела в одном фильме, что это помогает. Ложь. Не помогает. Крик только убивает мои голосовые связки, и я начинаю рыдать уже не как истеричка, а как побитая хриплая собака.
Проклятые слезы не кончаются, я даже не сразу замечаю, что я тут больше не одна. Какой-то мужчина пытается поднять меня, но я отбиваюсь и толкаю его так сильно, что он падает на задницу. Его старое лицо искажает маска ярости. Он что-то кричит. И я кричу. Снова. Вижу, как он подносит к лицу рацию и что-то говорит.
Встаю и пытаюсь сбежать из зала, но меня кто-то хватает и держит. Так крепко, что мои кости хрустят, а слезы наконец-то заканчиваются. Перестаю плакать и оседаю в руках поймавшего меня. Больше меня не держат, обмякшее тело оседает на пол. Не знаю, сколько времени проходит, но за моей спиной начинают стрелять, оборачиваюсь и вижу, что это какая-то группа, как и наша ранее, учится управлять оружием. Мужчина, которого я толкнула, командует ими. Кажется, я нажила себе новые неприятности, но так я думаю до того момента, пока в зал не приходят двое в черном и не уводят меня в темную камеру, которая находится неизвестно где. Карцер, так назвал это место один из тех, кто притащил меня сюда. Что это значит, я не знаю, но мне известно одно – сегодня я потеряла куда больше, чем приобрела.