Ханнеса вызвался учить старый математик из их школы. Фина встретила его у подъезда, когда шла с работы. Старик считал окна дома.
– Тринадцатый раз считаю, – учитель повернулся к Фине и приподнял шляпу. – Привычка у меня такая – все считать, умножать… Я к вам. Если позволите.
Он сказал, что ему не надо денег, но один из родителей должен на занятиях присутствовать. Телль предложил учителю платить хотя бы символически, но тот категорически отказался. Старик объяснил, что живет один, на жизнь ему хватает, свободного времени у него много, а вот мальчику учебу бросать нельзя.
Ханнес был рад учителю. Он тяжело переносил расставание со школой, по привычке собирал вечером к занятиям ранец, готовил форму, рано вставал. Ханнес бы и в школу пошел, но Фина, понимая, какое унижение его там ждет, откладывала ранец, прятала форму, брала сына за руку и шла с ним до своей работы. Там, обняв Ханнеса, она просила его вернуться домой, а по пути – в магазине, который уже откроется, купить хлеба, печенья, молока.
Отпуская Ханнеса одного, Фина волновалась – не обидит ли его кто по дороге, не попадет ли он, задумавшись, под машину. Успокаивалась она только, увидев вечером по дороге к дому свет в окне сына. Поэтому, когда учитель предложил заниматься с Ханнесом, у нее отлегло от сердца.
– Ну, молодой человек, начнем, – бодро говорил, потирая руки, старик.
Он ставил рядом со столом, где сидел Ханнес, стул, садился и открывал свой старый портфель.
– Сегодня давайте мы займемся… – учитель называл тему урока, а Ханнес тут же ее записывал.
Так они прозанимались почти три месяца. Старик приходил в одно и тоже время трижды в неделю. Встречала его Фина, которой с работы до дома было ближе, чем Теллю. Когда учитель входил следом за ней в квартиру, Ханнес уже ждал его у дверей своей комнаты. Так он встречал только родителей.
Телль успевал со смены на занятия учителя с сыном. Обычно он тихо появлялся в комнате и садился на полу у стены. Поначалу старого математика смущала эта привычка Телля, но он быстро принял ее.
– Если у вас есть ко мне вопросы – задавайте, – всегда говорил по окончании занятия родителям старик. – Ханнес всегда задает, а вы – как будто хотите, но не решаетесь.
У Ханнеса действительно было, о чем спросить учителя. Он спрашивал про корабли, о которых читал в книгах; про древних математиков, которые, хоть и жили давным-давно, но знали больше, чем сейчас многие взрослые; про то, почему в школе носят форму только ученики, а учителя – нет, и почему она такая неудобная.
Старик был только рад этим вопросам. Его нисколько не смущало, что они, как бы выразился классный наставник Ханнеса, оказывались совсем по теме. Сложив свои учебники на край стола, учитель откидывался на спинку стула и начинал рассказывать. Не было на свете ничего такого, чего бы он не знал.
Боясь что-то упустить, Ханнес смотрел на старика, не моргая. Тем, что рассказывал ему учитель, он потом делился с родителями. Маме с папой было известно многое, но, конечно, не все.
Однажды, когда старик, перед уходом, по обыкновению спросил Телля, есть ли у того вопрос, Телль решился.
– Мы хотели поговорить с сыном, чтобы он после уроков задавал вам вопросы только по предмету. Можно?
Улыбнувшись, учитель сделал шаг к Теллю.
– Это хорошо, что Ханнес спрашивает, интересуется. Это правильно, – уверенно сказал он.
Поправив очки, старик взял плащ.
– Или, может, задерживаясь, я вас отвлекаю от дел? – в его голосе прозвучала озабоченность.
– Нет, – покачал головой Телль. – Но, честно говоря, я бы тоже хотел быть полезным вам.
Старик поднял портфель, надел шляпу.
– Хорошо, – сказал он, взглянув на Телля. – Тогда пойдемте, проводите меня. Это недалеко, у школы.
Быстр одевшись, Телль вышел с учителем на улицу. Уже стемнело, и окна квартир, витрины магазинов, кафе пришли на помощь тусклому свету уличных фонарей. До отбоя было более двух часов, а до школы – всего минут десять.
– Я, признаться, люблю гулять в темноте, среди домов с горящими окнами. Свет в окне – жизнь, тепло, надежда. Когда я смотрю на свет окон, чувствую умиротворение, – говорил учитель.
Старик шел медленно, что для Телля оказалось неудобно. Он привык спешить – домой, на работу, заскочить в магазин. В темноте всегда смотрел под ноги, чтобы не споткнуться, а из всех окон города для него имели значение только окна его квартиры.
Телль думал о ненужности такой прогулки, о том, что лучше бы учитель попросил его отремонтировать кран или плиту в своей квартире, починить обувь, в конце концов. Для Телля это было бы понятно и правильно, но как-то обижаться или сердиться на старика, единственного, кто не отвернулся от Ханнеса, он не мог.
Через два дома должна была показаться школа.
– Вы не в ней ведь учились? – спросил старик.
– Нет, я не отсюда, – мягко ответил Телль.
– Многие взрослые, кто живет в этих домах, учились в ней. И их родители в ней учились, и их дети учатся сейчас. Дома те же, школа та же. Магазины, парикмахерская, аптека – все на том же месте. Меняются только люди.
Остановившись, учитель повернулся к дому на той стороне улицы.
– Давным-давно в том доме жила пожилая женщина с дочкой. У дочки – совсем еще девушки – было немного перекошено лицо: нос и рот чуть сдвинуты в сторону, один глаз больше другого и навыкате. Я всегда видел их с матерью вместе, слышал, как они разговаривали. Именно слыша их общение, можно было понять, что дочка – нормальный человек. Девушка правильно произносила слова, ясно выражала мысли. Прошло несколько лет – она стала совсем взрослой, ждала ребенка. У нее родилась девочка. С нормальным лицом. Эту девочку из-за матери дразнили другие дети. Она потому и не играла во дворе со всеми. И я понял, что это взрослые так называли ее мать, так говорили про нее. От них дети переняли те оскорбления. Одни смотрели на ту женщину с жалостью, другие с отвращением. А любила ее только дочка. Она пошла в нашу школу… Женщина приходила ее забирать после уроков. Девочка шла с ней, держала за руку. А кругом все смотрели на них, и хорошо, если просто молчали. Те минуты для девочки были самыми тяжелыми, но она не отпускала руку мамы.
– Что стало с ними? – Телля тронул рассказ учителя.
Старик задумчиво вздохнул.
– Девочка доучилась. В последних классах на собрания к нам приходила ее бабушка. Она сильно постарела, но была такая же полная, как раньше. А ее дочь, маму той девочки, больше не видели. И не знали ничего о ней. Сама девочка никогда о ней не рассказывала. После школы девочка уехала.
– А ее бабушка?
Учитель рукой пригласил Телля продолжить путь.
– Не знаю. Не помню, чтобы потом я ее встречал или что-то о ней слышал… Вот и школа.
В здании не горело ни одного окна. Света фонарей хватало только чтобы увидеть школьный забор.
– Дальше не надо провожать, я почти пришел, – устало сказал учитель. – Сейчас витрины погаснут, станет темнее добираться… Ну, всего вам доброго!
– До свидания, – от души пожал ему руку Телль.
Подождав, пока учитель скроется в темноте за школой, он повернулся и не спеша пошел домой.
Однажды пришел не учитель, а нацполиция и инспекция Нацдетства. Фина простодушно открыла дверь, думая, что это старый математик. Она не успела опомниться, как в квартиру зашли два инспектора с нацполицейским. Еще один нацпол остался на этаже.
– Учитель к вам больше не придет, – сказал первый инспектор.
Он спросил у Фины, зачем старый математик ходил к ней домой.
– Занимался с больным ребенком.
Фина поначалу не могла понять, для чего эти люди интересуются учителем. Ей казалось, что они явились из-за сына.
– С ним можно и не заниматься, – махнул рукой в сторону стоявшего в дверях детской комнаты Ханнеса второй инспектор.
Фина взглянула на своего мальчика. Ханнес, вышедший по обыкновению встречать учителя, видел, что сказал инспектор. От обиды опустив голову, он зашел в комнату и закрыл дверь.
– Вы зачем пришли? – жестко спросила Фина.
– Мы хотели поговорить… – начал первый из инспекторов.
– Не буду я с вами разговаривать, – резко перебила Фина. – Вызывайте к себе, если нужно.
– Подождите. Здесь речь не о вашем сыне. К нему же приходил учитель? – пытался объяснить первый инспектор.
Фина поглядела на нацполицейского. Тот не спускал с нее глаз.
– Тогда вам надо ждать, пока муж вернется с работы, – нашлась Фина. – Это он был в комнате с ними каждый раз, когда учитель занимался с Ханнесом.
– Долго ждать? – спросил второй инспектор.
Фина пожала плечами.
– Конец года. Они там план гонят…
Нацполицейский посмотрел на первого инспектора. Тот покачал головой. Все трое вышли из квартиры, не сказав ни слова.
Фина набрала воды в ведро, взяла тряпку и стала мыть за ними полы.
Телля вызвали в Нацкомитет безопасности. Телль, которому приходилось иметь дело лишь с инспекцией Нацдетства да с нацполами, не знал, что думать. Нацкомитет занимался врагами, а на врагов ни сам он, ни Фина вроде как не тянули.
Время явки по повестке было 14.00 – разгар рабочего дня, поэтому о предстоящем походе в Нацбез пришлось сообщить мастеру. Телль поначалу думал отпроситься под предлогом, что его вызвали в школу, но в конце года, когда фабрика не останавливалась, в школу могли и не отпустить. Нацбез – дело другое. И лучше пойти туда, чтобы потом не пришли оттуда.
– Что ж ты такого сделал Тридцатый? – говорил мастер, выписывая пропуск Теллю.
– Пока не знаю, – пожал тот плечами.
Огромное серое здание с большими деревянными дверями выглядело как неприступная крепость. Телль никогда не видел, чтобы туда кто-нибудь заходил или выходил, даже стоящих рядом людей там никогда не было. Подойдя к двери, он показал в глазок камеры повестку. Дверь медленно открылась. За ней сразу находилась рамка металлодетектора, которая противно запищала, едва Телль шагнул в нее.
– Что у вас там металлического?
Дежурный протянул Теллю пластиковую коробку, в которую тот положил ключи.
– Пряжка ремня еще, – сказал Телль.
– Кладите.
Когда Телль повторно прошел через рамку, она промолчала.
– Кабинет 210, это второй этаж. Лестница справа, – дежурный вернул Теллю повестку, отметив в ней время.
Внутри Нацбеза тоже было безлюдно. Ни на лестнице, ни на этаже Телль не встретил ни одного посетителя. Только дежурные сидели за столами. Протянув дежурившему у правой лестницы повестку, Телль направился к кабинету. Как ни старался он ступать тихо, шаги его раздавались на весь коридор.
На часах оставалась минута до назначенного времени. Телль хотел постучаться, но дверь сама открылась. Голос из кабинета позвал: «заходите!»
Между тяжелыми коричневыми шторами висел портрет Нацлидера. Под ним, за столом, на котором не было ничего, сидел человек.
– Первый раз здесь? Волнуетесь? Не стоит, – снисходительно произнес он.
Каждое его слово задевало Телля. Хотелось спросить, зачем он здесь, ведь он ничего не сделал.
– Мы позвали вас, чтобы вы помогли нам разобраться, – хозяин кабинета, опять снисходительно, показал на стул.
Телль сел.
– Вам? – спросил с недоверием он.
Телль весь напрягся. Руки, которые он не мог засунуть в карманы штанов, держали друг друга под свернутой курткой. Спина уперлась в спинку стула.
Но человек не услышал вопроса. Он положил на стол лист бумаги, ручку, потом еще один лист.
– Вы знакомы ведь с… – наклонившись над вторым листом, человек прочел неизвестное Теллю имя.
– Я никогда не слышал о нем, – немного покопавшись в памяти, ответил Телль.
Незнакомое имя озадачило его.
– Это тот учитель, который ходил к вам домой, – подняв глаза на Телля, пояснил хозяин кабинета.
– Да, к нам приходил учитель, заниматься с сыном, – теперь Телль догадался, что приход к ним домой нацполов с инспекторами, и его вызов сюда – связаны.
– Вы оставляли этого человека наедине с вашим ребенком?
– Они занимались в комнате сына, – ответил, как было, Телль.
– Под вашим присмотром? Вы были дома в тот момент? Или жена? – настойчиво спрашивал человек.
– Конечно! Как бы тогда учитель смог попасть к нам в квартиру?
И тут Телль понял, что сказал лишнее. Руки под плащом сжали друг друга еще сильнее. Главное, чтобы сейчас человек с той стороны стола не задал вопрос про то, почему Ханнес сам не мог ему открыть дверь. Но человека эта деталь не интересовала.
– То есть, вы находились в квартире во время занятий? Или прям в одной комнате? – уточняя, спросил он.
– Ну, с самого начала учитель сказал, что станет заниматься с сыном только в присутствии меня или жены. Кто-то из нас всегда был во время занятий рядом.
– Понятно. И ничего странного не заметили?
– Я в математике не очень, – Телль ответил так, как понял вопрос.
– Вы слышали, о чем учитель говорил с вашим сыном? Что он делал?
– Да, – Телль все хорошо помнил, но не мог уяснить, для чего все эти вопросы. – Учитель держал учебник или тетрадь и объяснял Ханнесу какие-то задачи, решения.
– Понятно.
Значит, дело таки не в Ханнесе. Телль чуть расслабился и даже сам задал вопрос.
– Что он сделал?
– Он гей.
Телль отпрянул назад. Геи – одни из тех, кого считали врагами нации. Телль беспомощно посмотрел в сторону – и столкнулся взглядом с портретом главы Нацбеза. Вокруг не было ничего, за что он мог бы зацепиться. И тогда Телль стал смотреть на свои колени.
– Значит, его признают врагом. Но почему? – не поднимая головы, спросил он.
Такого вопроса человек с той стороны стола не ожидал. Разжевывать подобные вещи, тем более – взрослому мужчине… Ну ладно.
– Нашей нации нужно здоровое потомство, сильные дети, которые вырастут, окрепнут и займут наше место. А от геев какое потомство? Они живут противоестественной половой жизнью. Они разрушают нацию.
Видя, что Телль принял его ответ, человек придвинул к нему лист бумаги с большими печатными буквами – «Протокол допроса свидетеля».
– Вам надо написать… – человек положил рядом с листом авторучку.
– Что написать? – напрягся Телль.
– Показания. Напишите, как учитель к вам приходил, что делал. Этого достаточно.
– Достаточно для чего?
Человек на той стороне стола смотрел на него и молчал. Он ждал, что Телль поймет сам. И Телль понял.
– Я не буду, – покачав головой, Телль отодвинулся вместе со стулом.
От звука царапающих пол ножек лицо человека чуть дернулось. Когда стул остановился, оно снова стало спокойным.
– А вы подумайте, – тихо сказал человек и уточнил: – О сыне подумайте.
Телль стиснул зубы. Они заскрипели.