Однажды, когда Фина пришла в детский сад за Ханнесом, его вывела к ней за руку воспитательница. Сын был красным, растрепанным, и, сжав губы, упрямо смотрел перед собой.
– Ваш сын дерется с другими детьми, – не поздоровавшись, сразу сообщила воспитательница. – Примите меры.
– Хорошо, – машинально ответила Фина.
– Ничего хорошего, поверьте.
Ханнес со злостью и обидой в глазах провожал удаляющуюся в группу воспитательницу. Такой взгляд сына не ускользнул от Фины. На вопрос, что случилось, Ханнес твердо молчал. Если бы ни отец мальчика из той же группы, Фина вряд ли бы узнала о произошедшем на самом деле.
Мужчина кричал на своего сына, тот размазывал слезы по щекам и никак не мог успокоиться. Фина помнила этого ребенка: она когда-то угощала его с другими ребятами конфетами.
– Скажи своему щенку, чтобы он не подходил к моему сыну, а то я ему голову оторву, – повернулся к Фине мужчина.
Его перекошенное лицо горело. Фина заслонила собой Ханнеса.
– Я сейчас сама тебе голову оторву, – закипела она. – Ты хоть своего сына пожалей.
Отец мальчика ничего не ответил, только бросил на Фину недовольный взгляд. Она стояла, закрывая Ханнеса, пока мужчина с мальчиком не ушли. Фина какое-то время напряженно смотрела им вслед, а потом повернулась к сыну.
– Что ж вы не поделили-то?
Хмуро поглядев на мать, Ханнес пошел к выходу. Фина поравнялась с ним. Она хотела взять сына за руку, но тот крепко зажал свои кулачки в карманах куртки. Поняв, что к случившемуся в детском саду она имеет какое-то отношение, Фина остановила сына и, присев на корточки, заглянула Ханнесу в лицо.
– Я вижу, что ты на меня обиделся. Мне надо знать, за что. Я попрошу у тебя прощения. Ведь я твоя мама.
– Тогда почему у тебя фамилия не такая, как у нас с папой? – вырвалось у Ханнеса.
Фина улыбнулась.
– Это все?
От улыбки мамы Ханнесу стало больно. Неужели она не понимает?
– Прости, родной, – Фина обняла сына.
Ханнес прижался к ней – маленький, доверчивый. Фине стало его жалко, и она едва не заплакала. Сдержало Фину то, что Ханнес не любил слез. Сам он никогда не плакал. Ей это очень нравилось в сыне.
– Давай сделаем так: я расскажу тебе, почему у меня другая фамилия, а ты расскажешь, что произошло у тебя в садике, – предложила Фина.
Ханнес охотно кивнул.
– Мне очень хотелось жить с той фамилией, которая была у моих родителей, – объясняла Фина. – Папа твой был не против. Так можно.
Она не знала, поймет ли сын ее, примет ли сказанное. Ханнес слушал внимательно и смотрел на маму, стараясь не попустить ни слова.
– И больше ничего? – осторожно спросил он, когда Фина замолчала.
Ханнес ждал чего-то большего – интересного, загадочного, даже страшного.
– Ничего, – пожала плечами Фина. – Теперь ты.
Из рассказа сына она поняла, что воспитательницы обсуждая, почему у нее другая фамилия, назвали Ханнеса неродным ей ребенком.
– Приемный, – заключила одна из воспитательниц.
Игравший рядом сын воспитательницы услышал это. Показывая на Ханнеса пальцем, он закричал: «Приемный! Приемный!»
Ханнеса дразнили до вечера. Сжав кулаки, он кидался на своих обидчиков, но те бросались в разные стороны, и Ханнес не знал, кого преследовать. Когда детей начали забирать домой, стало проще. Поймав одного из оставшихся мальчишек, Ханнес повалил обидчика и колотил до тех пор, пока воспитательница его самого не оттащила за шиворот рубашки. Это тот мальчишка ревел в раздевалке.
До прихода Фины Ханнес стоял в углу.
– Я поговорю с твоими воспитателями, – выслушав сына, решила Фина.
– Не говори с ними. Они плохие. Они злые, – просил Ханнес. – Они только вам улыбаются.
– Они не смогут разговаривать со мной так же, как с тобой. Я взрослая, я даже старше их.
– Все равно не говори с ними.
– Хорошо, не буду, – пообещала сыну Фина, подумав о том, что она уйдет на работу, а Ханнес с этими воспитательницами останется.
Видя, что плохое настроение сына никуда не делось, он недоволен собой, Фина наклонилась к нему, ласково потрепав за плечо.
– Все правильно ты сделал, – искренне сказала она.
Удивленный Ханнес отпрянул от матери.
– Ты мне говорила, что нельзя драться. И папа так говорит.
– Нельзя, – согласилась Фина. – Но иногда нужно подраться один раз, чтобы потом не драться каждый день.
В детдоме всем воспитанникам давали фамилию человека, в честь кого этот детдом был назван, и присваивали номер. Номер пришивался на форму, наносился на тетради, кровать, тумбочку, шкафчики в спальне, раздевалке. По номерам воспитанников и различали.
Фина завидовала тем, кто попал в детдом с рождения. Таким ребятам здесь было проще. «Изъятые на обеспечение государством у не состоявших в браке рожениц», они не успели узнать ни своей матери, ни своей фамилии. И имя им давали уже тут.
К присвоенному номеру Фина отнеслась спокойно. А на чужую, навязанную фамилию, не отзывалась. Фина не понимала, зачем ей другая фамилия, если у нее есть своя, если она – мамина и папина.
Воспитательницы говорили, что никому не позволено нарушать порядки детдома, и что они не допустят упрямства одной непослушной девчонки.
– Как твоя фамилия? – задавала вопрос воспа, занося над ее вытянутыми ручками деревянную линейку.
Фина зажмурилась в ожидании удара. Опускать руки было нельзя, за это оставляли на весь день в углу, без еды и туалета. Хотелось скорее вырасти, стать выше, сильнее этой строгой, каменной тетки, чтобы показать ей, как бить детей.
Фина хорошо помнила, как прятала от всех заплаканное лицо, как прислонялась им в угол, вдыхая запах сыреющей побелки, – лишь бы никто не видел ее слез. Чтобы не пролить на пол и не вытирать потом лужу полотенцем, Фина сжимала ножки. Намокшие колготки сразу прилипали, сандалии становились горячими и тяжелыми. Сзади хохотали, дразнились, но зато уже никто больше не пытался стянуть с нее колготки.
По ночам Фина, с головой накрывшись одеялом, шепотом повторяла свою фамилию. Противнее всего было, когда воспы, отчитывая какого-нибудь воспитанника, говорили, что он недостоин носить фамилию детского дома.
За все время там Фину не похвалили ни разу, считая трудной и своевольной. В первый год учебы она завела тетрадку, где выполняла разные задания, а потом писала под ними: «молодец», «умница», «замечательно». Еще Фина писала себе слова, которые говорила ей мама – милая, любимая, родная. Листы с этими словами приходилось мелко рвать и выбрасывать, пока никто не увидел.
Ей, наверное, с удовольствием ставили бы плохие оценки, но Фина училась так, что не было даже малейшего повода придраться. Получив аттестат, она зачеркнула в нем детдомовскую фамилию, аккуратно выведя над ней «Гумбольдт».
В заявлении на регистрацию брака Фина сразу указала, что хочет оставить свою фамилию. Потом стало неловко перед Теллем, и Фина осторожно спросила, не против ли он.
– Ведь ты так захотела. Ты же захотела за меня выйти, вот и это такое желание, – ответил Телль.
После его простых, неуклюжих слов Фина поняла, что Телль ее действительно любит. И она почувствовала себя по-настоящему счастливой, какой была когда-то с родителями.
Через несколько дней после свадьбы Фина, проводив мужа до проходной на смену, отправилась на вокзал.
Стоя на перроне, где она последний раз видела родителей и куда возвращалась их ждать, Фина рассказывала маме с папой про то, что вышла замуж, про Телля.
– Я обязательно приду с ним сюда, и мы вместе будем ждать вас, – пообещала она.
На обратном пути, возле билетных касс, Фина заметила, как плачущая женщина просовывала в окошко кассиру деньги.
– Продайте! Мне надо ехать! Пожалуйста!
Голос из окошка просил ее отойти и не мешать стоящим за билетами пассажирам. Зажав деньги в протянутой руке, женщина побежала к другой кассе. Небольшая очередь сочувственно отступила перед ней.
– Паспорт, – словно ни в чем не бывало, раздалось из кассы.
– У меня мама умирает, поймите… – просила женщина.
– Паспорт давайте. Без паспорта билеты не продаем.
Фине было невыносимо наблюдать горе женщины. Не зная, что делать, она протянула ей деньги, но та лишь с болью повела головой. Паспорта с собой у Фины не оказалось.
Когда объявили поезд, женщина в отчаянии бросилась к пассажирам, умоляя продать ей билет. Она металась от вагона к вагону, падая на колени перед проводниками, а потом билась в руках тащивших ее по перрону нацполов. Шедший следом за ними полицейский остановился возле застывшей, побледневшей Фины и сказал, что она будет свидетелем.
– Нами установлено, что лицо без гражданства пыталось дать взятку ответственному лицу, чтобы незаконно проникнуть в поезд, – рассказывал вызвавший Фину следователь.
Лицо без гражданства… Фине даже слышать это было неприятно. Как будто речь не о человеке, а о коробке с нитками.
– Женщина хотела купить билет. Она хотела заплатить за него деньги, – уверенно говорила Фина.
Ей казалось, что здесь достаточно просто здравого смысла, не говоря уже о человеческом сочувствии.
– У нее мама умирала, ей нужно было ехать.
Сложив руки на столе, следователь холодно глядел на Фину.
– У нее нет права свободного перемещения. Поэтому ее действия оцениваются так. Будучи лицом без гражданства, о чем она не могла не знать, она также не могла не знать о наложенных в соответствии с этим ограничениях. Она не с другой планеты.
Фине оставалось только спросить, что теперь будет с этой женщиной.
– Статья не тяжкая, поэтому, – тут следователь сделал паузу, – ничего страшного.
Фина готова была выступить в суде, но ее туда не вызвали. Дальнейшую судьбу той женщины она не знала.
Могла ли подумать тогда Фина, что через несколько лет у нее самой отберут паспорт, сделав лицом без гражданства, навсегда приковав к этому душному угрюмому городу?