Ханнес у них появился на свет здоровым. Еще в роддоме древняя акушерка, со старушечьей грубоватостью качнув малыша на руках, сказала: «Уух, крепыш!»
Фина показала сына Теллю через несколько дней после рождения, когда врачи разрешили ей вставать. Она поднесла Ханнеса к окну. Малыш спал, закутанный пеленками, из которых торчала только макушка.
– Не тяжело тебе его держать? – спрашивал Телль, стесняясь кричать жене на четвертый этаж.
Фина мотала головой, показывая, что не понимает. Сложил руки рупором, Телль повторил вопрос.
– Нет. Он же мой, – улыбнулась Фина, прижав к себе малыша.
За нарушение рекомендаций комиссии от Телля потребовали написать объяснительную. Сделал он это механически – голова была забита другим.
На работе Телль попросил отпуск. Как и в случае с Марком, Теллю ответили, что его очередь еще не подошла. Тогда он попросил просто несколько дней, чтобы побыть с Финой и малышом, когда их выпишут. Но фабрика готовила продукцию к новогодним дням, поэтому работы было слишком много. Единственное – мастер предложил Теллю заканчивать чуть раньше, чтобы выходить из проходной сразу после гудка. Это давало целых 10 минут.
Темнело рано, иногда Фина не могла разглядеть Телля внизу под окнами, открывать которые в палате ей не разрешали. Но она слышала голос мужа и, когда он что-то спрашивал, кивала в ответ или качала головой.
Дома Телль застелил детскую кроватку, достал распашонки с пеленками. Он вытер везде пыль, перестирал одежду, вымыл полы, проверил краны, проводку и газовую плиту. Вокруг все было сделано, приготовлено, но Телль все равно искал, чем заняться. Успокоился он после того, как утеплил окна в квартире, перебрал замки в двери и вымыл этаж.
В выходной, навестив Фину с малышом, Телль поехал на кладбище. Убрав листья и сухие ветки с могильных плит, он сел на скамейку возле могил. Телль вкопал ее после смерти Боба. Когда у них был Марк, Телль с Финой приносили его сюда и рассказывали ему о братьях. Теперь Марк лежит рядом с ними.
Кто сядет на эту скамейку, когда не станет Телля с Финой? Кто вспомнит об их детках? Получится – будто не было их никогда. И любовь к детям, которая живет, пока есть Телль и Фина, – ее тоже не станет. Только это место на земле будет знать, что они жили.
Пошел снег. Телль поднял голову, и снежинки превратились в капельки на его лице.
– Боб, был такой же снег, когда я вышел с тобой гулять. Я сказал тебе, что это твой первый снег. А ты засмеялся – снежинки щекотали тебе личико, – вспоминал Телль.
Он провел рукой по могильной плите Боба. Тающий снег остался в его ладони.
– Сыночки мои, родные… Сейчас вы бы подросли, изменились…
Словно самих детей Телль гладил надгробия, смахивал с них снег, вытирал таблички с именами. Потом он еще долго сидел на скамейке, засунув в рукава озябшие руки. А снег шел сильнее, заметая его и его сыновей.
– У вас появился брат, – Телль решил сказать это перед уходом. – Ваш младший брат. Мы с мамой обязательно придем к вам вместе с ним.
Весной Ханнес заболел. Врачи выходили его, но из-за осложнения малыш стал хуже слышать. Полностью слух Ханнес потерял в шесть лет – после очередной простуды.
– Папа, я не слышу тебя. Говори громче! – эти слова пронзили Телля.
Он наклонился к Ханнесу, заглянул сыну в лицо.
– А так слышишь? – громко, медленно спросил Телль.
Глядя, как шевелятся губы отца, Ханнес мотал головой. Телль обнял сына и зажмурился, не выпуская наружу воющее внутри отчаяние.
Доктор, к которому носили еще Марка, считал, что у Ханнеса все само собой пройдет. Другие врачи выписывали Ханнесу одни лекарства, потом отменяли их, назначали вторые, третьи, советовали делать компрессы. Но ничего не помогало, и когда Фина говорила об этом докторам, те отвечали, что это она неправильно лечит сына.
А слухового аппарата, даже самого старого, самого простого, нигде не было.
По вечерам Фина садилась на край кровати и думала, как еще можно помочь Ханнесу. Она сидела так до глубокой ночи.
– Ничего не поделать, – от безысходности у Фины опускались руки.
Оставалось лишь смириться, принять случившееся.
Ханнес же был только рад, что ему перестали бинтовать уши, подкладывая под бинт обжигающе пахнущую мокрую марлю, из которой текло на шею. Еще стали не нужны противные, горькие, застревающие в горле таблетки. К новому своему состоянию Ханнес привык быстро, ведь он и до этого неважно слышал.
– Пап, ты перестал мне рассказывать сказки перед сном, – сказал как-то после ужина Ханнес.
От стыда Телль не знал, куда смотреть. Вышло так, что, переживая из-за недуга сына, он забыл про самого сына.
– Расскажешь? – с надеждой спросил Ханнес.
Для Телля это значило больше, чем, если б сын просто простил его.
– Обязательно, – пообещал он.
Воодушевленный Телль собирался придумать сыну самую лучшую, самую добрую сказку. Но, когда по привычке он окликнул Ханнеса, а тот, не видя его, не отозвался, Телль сдулся. Его опять накрыло отчаяние. Сказка, которую он хотел рассказать, не получалась.
– Проводив солнце, бабушка легла на кровать и закрыла глаза, – Телль сидел на полу у двери, обхватив ноги руками.
– Папа, включи свет. Я не вижу, что ты говоришь, – попросил Ганс.
Уже пробил отбой, зажигать свет было нельзя, но Телль плотно завесил окна толстыми шторами. Нажав клавишу выключателя, он снова опустился на пол. Ханнес щурился после темноты. Подождав, пока сын привыкнет к свету, Телль стал рассказывать сначала.
– Бабушка погасила свет и легла в кровать. Она долго не могла уснуть, лежала на спине с открытыми глазами.
Бабушка вспоминала, как была маленькой девочкой. Она любила играть в классики, прыгать по нарисованным на дорожке у дома квадратикам, а, когда наступало время обеда, из окна выглядывала и звала ее мама. Бабушка вспоминала свою маму, она видела, как шла с ней за руку в магазин, как мама, сев на корточки, наряжала ее в платье. Упавшие волосы закрывали маме глаза, девочка поправила их, и мама, улыбнувшись, обняла ее. Бабушка вспоминала, как она простудилась, а мама сидела у ее кровати, трогала ей лоб и поила лекарством. Как прижимала ее к себе, покачивала и говорила: «моя родная, моя любимая». Никто больше не любил ее так, как мама, и только мама могла бы сейчас любить ее, такую старую.
Бабушке очень хотелось поговорить с мамой, взять ее за руку. Но мамы уже давно не было на свете.
Расстроенный Ханнес, сдвинув брови, глядел на губы отца.
– Пап, это очень грустная сказка, – сказал он, когда Телль замолчал. – Твои сказки всегда были веселыми, и интересными.
– Даже самая одинокая, самая дряхлая бабушка когда-то была маленькой, – задумчиво продолжил Телль. – Она видела деревянные домики, которые тонули в снегу, а она шла мимо них из школы. Было уже темно, ее дорогу освещал свет окошек тех домиков. На улице был мороз, а в окнах стояли цветы. Девочка приходила домой и ждала маму.
– А где был ее папа? – вдруг спросил сын.
– Папа? – переспросил Телль. – Не было папы у девочки. Мама никогда о нем не рассказывала ей.
– Я не хочу такую сказку, – недовольный Ханнес отвернулся к стене, где висел старый гобелен с оленями.
Телль подошел к сыну, сел на край дивана и погладил Ханнеса по голове. Когда сын уснул, он лег на пол рядом.
В соседней комнате слушала мужа, думая о своих родителях, Фина. Она была еще маленькой, когда ездила с мамой к бабушке и тете Диане – сестре мамы. Фине с мамой пришлось полночи провести на вокзале в чужой стране, чтобы сесть на другой поезд, который шел в город к бабушке. Люди вокруг разговаривали на непонятном языке, и радио тоже говорило на нем. Фина их не понимала и боялась. Но не потому, что они казались ей страшными, а просто они были для нее слишком чужими. От усталости Фина чуть не плакала. Мама обняла ее и стала качать, тихо напевая. Фине хотелось спать, но она думала – а как же мама? Фина обхватила ручками ее шею, прижалась к маме и спросила: «мама, мы всегда будем вместе?»
– Да, доченька, – нежно отвечала мама.
А обратно на вокзале их встречал папа. Подхватив Фину, он стал щекотать ей личико небритой щекой.
– Папа, отпусти меня! – смеялась Фина.
Она тогда думала, что у каждого ребенка есть мама и папа. И еще Фина думала, что ее мама с папой были всегда взрослыми. А бабушка – всегда старенькой.
– Ты зачем сердце рвешь себе и нам своей сказкой? – сказала утром Фина мужу.
Телль взглянул на жену – ночью она плакала.
Выяснив, что врачи не подтвердили Ханнесу диагноз, Фина с Теллем решили никому не говорить про случившееся с их мальчиком. В детском саду Телль забрал документы, сказав, что отдаст сына в школу пораньше, и про часто болеющего Ханнеса там быстро забыли. Телль с Финой надеялись, что все обойдется, ведь Ханнес хорошо читал по губам, знал буквы, а со стороны вообще не отличался от обыкновенных детей.
Когда Ханнесу исполнилось семь, пришел вызов из школы.
– Надо отдать, – считал Телль.
– Как? – Фина не ожидала, что муж решит предложить такое. – Как он там сможет учиться? Ты сам подумай? Мы же его потеряем!
– Если мы его не отдадим, мы потеряем его раньше, – объяснил Телль. – Давай подождем год. Но в восемь нам придется отдать Ханнеса в школу.
Фина купила прописи, азбуку, карандаши, авторучки четырех цветов, тетрадки в клетку. Пока отец с матерью были на работе, Ханнес занимался сам. Поначалу рука не слушалась и быстро уставала выводить палочки, кружочки, крючки. Ханнес сопел, старался, и вскоре в прописи появились уже ровные, не вылезающие за образцы для обведения и строчки, знаки.
Фина узнала, какая форма будет в школе Ханнеса. Готовые пиджаки и брюки в магазине стоили дешевле, чем на пошив, но Фина сказала, что надо подбирать костюм под ребенка, а не ребенка под костюм. Она отправилась в ателье. Костюм, который там сшили для Ханнеса, получился удобный. Сыну в нем очень нравилось, однако в школе заявили, что это не форма ученика, форму надо брать только в магазине. Пришлось Теллю купить ее. Магазинная форма была некрасива, неудобна, но Ханнес видел, что другие дети тоже ходят в ней, и перестал жаловаться.
Привыкшему за два года жить дома, только рядом с родными людьми, ему было непросто оказаться среди чужих. На торжественном открытии учебного года, где собрались все ученики, учителя, родители, Ханнес чувствовал себя неуютно. Втянув голову в плечи, он молчал, с опаской озираясь по сторонам.
Ходить в школу, учиться Ханнесу нравилось. Он очень старался, писал все, что видел на доске, что диктовал классный наставник, но не мог понять, когда наставник вызывал его, склонившись над классным журналом. Когда так Ханнеса вызвали в первый раз, он догадался об этом по тому, что на него смотрели все остальные ученики. С испуга Ханнес рассказал даже больше, чем было в учебнике.
– Откуда ты это знаешь? – удивился наставник.
– Вы это рассказывали перед тем, как мы перешли к этой теме, – ответил, смутившись, Ханнес.
Наставник задумался, кивнул и поставил высшую оценку.
После того случая Ханнес попросил соседа по парте, чтобы тот всякий раз тыкал его в бок, когда Ханнеса будут вызывать к доске.
В классе он учился не лучше всех, но хорошо, шумным и озорным не был, поэтому пристально за ним в школе не следили. Телль, а чаще – Фина, исправно ходили на родительские собрания, помогали убирать закрепленный за классом участок территории, сам классный кабинет. Словом, родители делали все, чтобы сыну о них никто ничего не мог сказать осуждающего.
В начале третьего года учебы у Ханнеса поменялся классный наставник. Новым назначили учителя, который в школе возглавлял отделение Нацпартии, вел школьную политинформацию по вторникам перед занятиями, а также каждый год весной водил старшие классы на соревнования, где те маршировали и пели вместе с учениками других школ. Преподавал он родной язык. Каждый урок у нового наставника начинался с записи предложения, обязательно – с патриотическим содержанием. Потом это предложение разбиралось на подлежащее, сказуемое и все остальное.
Новый наставник был злой. Он злился, что его не приняли по возрасту в нацдружину, что старшие классы, отучившиеся у него, шутили при встрече с младшими «ну как, разбирали сегодня патриотизм?» Ему не нравилось, что младшие классы шумят и бегают, а старшие перестали слушаться. Его раздражали коллеги, которые не ходили на митинги, не состояли в Нацпартии или игнорировали собрания ее школьного отделения.
После первой недели учебы с новым наставником Фина решила перевести Ханнеса в другой класс. Когда она принесла заявление, оказалось, что таких родителей уже половина класса. В результате не перевели никого.
Конечно, новый наставник узнал, что от него хотят перевести учеников. И теперь каждый из них проводил у доски по половине урока, рассказывая темы, которые проходили с начала учебного года, отвечая на множество дополнительных вопросов. Новый наставник называл это «повторением».
Ханнес был готов, что его вызовут. Он правильно рассказал задание, верно ответил на дополнительные вопросы, но тут наставник встал из-за стола и шагнул к окну. Глядя в окно, он задал Ханнесу еще один вопрос. Ханнес понял это по ожиданию, с которым смотрели на него одноклассники. Он стал думать: о чем еще мог спросить наставник? По теме Ханнес ответил все. Может, его спросили по тому, что проходили ранее? Наставнику надоело ждать, и он повернулся к Ханнесу.
– Ты долго будешь молчать?
Это Ханнес прочел по губам. Он не знал, что ответить. Наставник подошел к нему вплотную. От его взгляда хотелось спрятаться.
– Иди на место, – кивнул наставник.
Ханнес нес на себе его взгляд, пока не сел за парту.
– Ну хорошо, – произнес наставник, не решив, как оценить ответ ученика.
– У тебя же высший балл был в кармане, почему ты молчал? – спросил на перемене Ханнеса сосед по парте.
– Я не слышал, что он спросил, – просто ответил Ханнес.
Одноклассник хотел еще что-то сказать, но вдруг стал испуганно-серьезным и отодвинулся от подоконника. Ханнес обернулся – на него надвигался наставник.
– Ты что, не слышишь меня? Или специально игнорируешь?
И опять Ханнес не знал, куда ему деться от этого взгляда.
– Простите. Я не слышал вас, – сказал он.
Ему на лицо попали брызги слюны. Ханнес зажмурился, а, когда открыл глаза, – рот наставника произносил слово «дисциплину».
С тех пор Ханнес на переменах старался не упускать наставника из виду. Но он ничего не мог поделать, если тот на уроке диктовал, объяснял или спрашивал, глядя в окно. У Ханнеса появились по предмету средние и плохие оценки. Наставнику казалось, что ученик их получает специально.
Однажды, выйдя из школы, он заметил Ханнеса, который уже был за школьными воротами. Наставник пошел за ним. Он звал ученика по номеру, фамилии, но ученик не останавливался и не оборачивался. Даже когда наставник уже почти догнал его, требуя объяснения, он не оглянулся.
Стоя у светофора в ожидании зеленого, Ханнес посмотрел налево – и испугался. Возникшее рядом лицо наставника было краснее красного сигнала.
– Я за тобой что, бегать должен? Почему ты не отзываешься? Я от школы за тобой шел и все время звал тебя. Ты даже не обернулся! – кипел наставник.
Брызги из его рта падали на нос, щеки Ханнеса. Не выдержав, Ханнес вытер лицо.
– Простите, я задумался, – он не чувствовал за собой никакой вины.
Наставник смотрел, как ученик, не отрывая от него глаз, шагнул на проезжую часть. В этот момент зеленый свет пешеходам уже мигал и загорался красный.
На лице наставника мелькнула тревога. Повернувшись туда, куда глядел наставник, Ханнес увидел перед собой грузовик, который из-за него не мог тронуться с места. Быстро вернувшись на тротуар, Ханнес заметил, что из кабины на него ругается, стуча кулаком по лбу, водитель.
Грузовик уехал, а взгляд классного наставника так и застыл на Ханнесе.
На следующий день в дневнике Ханнеса появилась запись. Родителей вызывали в школу.
Прийти Фина и Телль смогли только в субботу после короткого рабочего дня. В медкабинете, где была обычно лишь медсестра, градусники да зеленка, сгорбившись на кушетке, ждал родителей встревоженный Ханнес. Возле него стоял врач из поликлиники, а сзади на стуле сидел классный наставник.
– Сынок, оставь нас, – ласково сразу попросила Фина. – Подожди в коридоре, пожалуйста.
Наставник хотел возразить, но Фина тут же дала понять, что иначе разговора не будет.
– Хорошо, – согласился наставник. – Можешь выйти.
Ханнес не мог видеть, что он сказал.
– Тебе разрешили, – пришла на помощь сыну Фина.
Проводив Ханнеса до двери, Телль подмигнул ему.
– Ваш сын не говорил, что произошло? – спросил наставник.
– Нет, – ответила Фина, настороженно косясь на врача.
– Позвольте тогда в вашем присутствии осмотреть его, – сказал тот.
– Для чего это вам нужно? – шагнул вперед Телль.
– Мы уже вчера уже провели осмотр, – встав с кушетки, начал объяснять классный наставник. – Он был как плановый – всего класса. А сейчас просто хотим показать вам – чтобы избежать с вашей стороны к нам претензий.
– Что показать? – осторожно спросила Фина.
– Насколько хорошо слышит ваш сын. В среду – да, в среду – грузовик сигналил ему с двух метров, а он никак не отреагировал. А перед этим я шел за ним от ворот школы и звал все всю дорогу – и тоже безрезультатно, – наставник пытался расхаживать по медкабинету, но не хватало места.
Остановившись у окна, он повернулся к родителям Ханнеса.
– Вашего разрешения на осмотр не требуется.
– Не надо осмотра. Ханнес плохо слышит, – призналась Фина.
– Он вообще не слышит. И не будет слышать, – уверенно заявил врач.
Он направился к двери, но на пути его стоял Телль.
– Вы позволите? – показал на дверь врач.
– Нет, – Телль не сдвинулся с места.
Наставник поглядел в окно.
– Что ж. Сделаем заключение на основе уже имеющихся данных. И укажем отказ родителей от осмотра. Вопрос в том, как давно он не слышит? Сколько лет вы это скрывали?
– Я не знал, что так будет. К нам просто в класс пришел врач, подошел к каждому, посмотрел глаза, горло, послушал – и все, – сказал виновато Ханнес, когда родители вышли из медкабинета.
– Ты не сделал ничего плохого, – присев, Телль положил руки на плечи сына.
Фина повела Ханнеса домой, а Телль отправился к директору школы.
– Вы не могли не знать, – по дороге злобно шептал почти на ухо Теллю классный наставник. – Вы обманули школу. Вы обманули всех нас! Вы обманули страну!
Телль совсем не слушал его. Он думал, что ему, наверное, пришлось бы убить этого человека, если бы, кроме него, сейчас никто не знал о Ханнесе.
– Вам туда! – пропустив Телля в кабинет директору, наставник добавил: – Надеюсь, больше вас не увижу здесь.
Телль обернулся. Дверь за ним уже закрылась. Кроме директора, который тонул в огромном кресле по ту сторону длинного стола, на него смотрели Нацлидер, Нацпремьер и глава Нацобра. Даже у начальника цеха не висело столько портретов, как здесь. Телль думал, что ему предложат сесть. Сам он не решился – из-за Ханнеса.
– Ваш сын не может учиться дальше в нашей школе, – объявил директор.
Его руки лежали на столе ладонями вниз. Он как будто опирался на них.
– Почему? – Телль не удивился этим словам, но от директора хотелось услышать не только их.
– Вы сами знаете, – директор не желал разговора и надеялся, что родитель сейчас уйдет.
– Но Ханнесу нужно учиться. Он хочет учиться, и у него получается, – пытался объяснить Телль.
– Мы не имеем права учить таких детей, как ваш сын, – скрестил руки на груди директор.
– Каких «таких»? – приставив к себе стул, Телль сел.
Ему хотелось, чтобы директор произнес слово, о котором думал. Тот молчал.
– Так каких? – не отпускал Телль директора.
– Не таких, как обычные дети, – наконец, нашелся у того ответ.
– А каких?
Поправив пиджак со значком Нацпартии, директор стал уверенней.
– Пожалуйста, со всеми вопросами обратитесь в инспекцию Нацдетства. Как они решат, так мы и сделаем, – качнувшись креслом назад, сказал он.
В инспекции Телля ждали. Несмотря на отсутствие повестки, дежурный на входе ему сразу оформил пропуск.
– Вот вы опять к нам пришли, – встретил Телля из своего кресла все тот же старший инспектор. – Если вы были членом Нацпартии, с вас спросили бы строго.
– Мой сын преступник? – спросил Телль.
– Нет, – уверенно ответил старший инспектор.
– Тогда почему?
– Таков закон, – словно сочувствуя Теллю, произнес инспектор.
За эти годы он поседел, стал по-другому зачесывать волосы.
– Вообще, вы сами виноваты. Вам потери трех детей было мало? Я бы после второго уже задумался. Вас предупреждали. Вам не рекомендовали…
– Ханнес всего лишь не слышит, – не стал дослушивать Телль.
– Ваш сын относится к категории неизлечимых, – серьезно смотрел на него старший инспектор. – Неизлечимых, понимаете?
– Почему вы не подумаете о том, что, может, из таких детей вырастут ученые, которые и создадут лекарства от неизлечимых сегодня болезней? Или там…
– Да бросьте вы, – уверенно прервал инспектор. – Не вырастут. Условий обучать их нет. Средств на лечение и реабилитацию тоже. Мы окружены санкциями, в стране нет денег.
– Ну, парады военные проходят же, – пытался понять Телль. – На вооружение деньги есть.
– У нас должно быть, чем себя защищать, – объяснил очевидную вещь инспектор.
– А аппарат для слуха? – вспомнив, как его искала в аптеках и магазинах Фина, спросил Телль.
– Нашего производства – нет, – немного подумав, ответил инспектор. – А зарубежные ввозить нельзя – санкции ведь, запрещен ввоз всего.
– Эти запреты ввело само наше государство, – не выдержал Телль. – И на лечение наших детей за границей, и на ввоз лекарств оттуда. А лекарств, которые могли спасти моего Боба, у нас как не делали так и не делают.
Инспектор взглянул на него с сожалением.
– Вы для чего мне это сейчас говорите?
Телль не ответил. Он думал о другом.
– Все же, если найти где-нибудь слуховой аппарат…
– Поищите, – кивнул старый инспектор, словно пожелав Теллю удачи.