Первый малыш у Фины с Теллем родился мертвым. Случилось это через год после их свадьбы. От горя Фина слегла, и Телль ухаживал за ней, бросив учебу по вечерам.
Спустя несколько лет у них появился Боб. Врачи сразу предупредили Фину: у ребенка больное сердце, лечить его нечем, и предложили забрать Боба.
Телль помнил побелевшее лицо Фины, которая ничего не смогла сказать в ответ, а только помотала головой. С той минуты она не отпускала от себя малыша, пока не вернулась из роддома с ним домой. А к Теллю за эти дни несколько раз приходили из инспекции с бумагой об отказе, которую просили подписать. Если приходили домой, Телль просто не открывал дверь. На работе было сложнее – Телль выслушивал в кабинете у мастера и уговоры, и угрозы, но неизменно говорил «нет».
Боб прожил несколько месяцев. Может быть, он прожил бы чуть дольше, но Фина боялась ходить с ним по докторам. После того, как в роддоме ей посоветовали бросить сыночка, она решила, что больше никогда не обратится ко врачам.
Фина и Телль знали, что Боб умрет. Об этом они никогда друг с другом не разговаривали, хотя все время ждали, что кто-то первым заведет такой разговор. И оба, каждый сам для себя, решили – пусть у Боба в его маленькой жизни будет только самое лучшее. Ему купили лучшую коляску, одевали в лучшую одежду, дарили лучшие игрушки. Фина старалась быть с малышом все время, а Телль бегом бежал к ним с работы. Он с женой ловили каждый вдох, каждый звук сына, и так часто, как в те дни, они больше не улыбались, не радовались никогда. Выросший без матери, Телль не мог подумать, что можно так любить человека, что этот маленький, беспомощный, теплый малыш может стать таким родным.
Боб умер во сне. Тихо, не мучаясь. Телль вернулся с работы, открыл дверь, и из квартиры на него обрушилась тишина. Он вошел в комнату, где неподвижно сидела у детской кроватки Фина. Телль опустился рядом с женой. Личико сына было таким, словно он спал дальше.
Фине все-таки пришлось принять помощь врачей. Так появился на свет их третий сын. Она начала рожать дома, и у нее открылось кровотечение. Телль побежал вызывать «скорую», машина задержалась в пробке, но, все же, Фину с ребенком успели спасти. У малыша не работали ножки с крошечными скрюченными пальчиками, он не переворачивался, не отзывался на протягиваемые погремушки. От назначенного в детской поликлинике массажа толку было мало, сын только кричал от боли.
Мальчика назвали Марком. Понимая, что здесь его малышу не помогут, Телль выяснил, куда отвозили детей с такими заболеваниями. Были несколько стран, где с ними специально занимались. Потом эти дети могли сами ходить, учиться в школе, а, став взрослыми, – работать. Телль написал в инспекцию Нацдетства, чтобы ему разрешили отдать сына в семью в одной из тех стран, и попросил подобрать такую семью. Прежде, чем обращение Телля рассмотрели, Нацпарламент принял закон, запрещающий отдавать детей на воспитание за рубежом, запрещающий получать там медицинскую помощь. Как утверждало Нацвещание, в тех странах приемные родители издеваются над нашими детьми, бьют их, держат на привязи, а в клиниках над ними проводят медицинские опыты.
– Тогда можно нам туда переехать с сыном? – получив вызов на прием, спросил Телль инспектора.
Тот поправил очки, чтобы лучше рассмотреть Телля. С такими вопросами в инспекцию еще не обращались.
– Ну, мы-то Марку не причиним никакого вреда, – объяснял Телль. – Никаких опытов не допустим.
Инспектор смотрел на него и ничего не отвечал.
– Мы защитим его. Мы же родители…
– Хорошо, – неожиданно для себя, произнес инспектор. – Надо написать заявление. Его рассмотрят и дадут ответ.
В ответе, который пришел через два месяца, был отказ. Изучавшая просьбу Телля комиссия свое решение объяснила тем, что заявитель хочет сбежать из страны, прикрываясь больным ребенком.
Комиссия предложила Теллю и Фине отказаться от малыша, отдав его, как было написано, «на участие в развитии медицины». Когда Телля вызвали дать ответ на это предложение в инспекцию, Фина отправилась с ним. Дальше дежурного на входе ее не пустили, сказав, что вызывали одного Телля, и пропуск только на него. Но Фина добилась того, что инспектор сам позвонил дежурному, велев пропустить ее вместо мужа. Дежурный не понимал, как это сделать. Пришедшие к нему мужчина с женщиной, хоть и значились супругами, носили разные фамилии.
– А нельзя зачеркнуть мою фамилию, а над ней или рядом вписать фамилию жены? – придумал Телль.
Дежурный ответил, что на это требуется разрешение его начальника. Того в своем кабинете было, дежурный же пост покидать не мог.
Наконец, проблему с пропуском решили. Забрав его, Фина поднялась в кабинет инспектора и бросила ему к столу бланк заявления об отказе от ребенка.
– Никогда, никогда я не отдам вам своего сына! – яростно произнесла она.
После этого Фину с Теллем поставили на учет как неблагонадежных граждан, запретив без особого разрешения выезд из города. Каждое утром им обоим приходилось отмечаться по месту жительства, у коменданта дома, а Теллю – еще и на работе.
– От тебя столько проблем, Тридцатый… Как ты их находишь? – говорил ему мастер.
Не дожидаясь очевидного решения комиссии по Марку, Фина за два месяца до срока его объявления исчезла вместе с сыном. Сказав, что жена приболела, Телль исправно отмечался, пока соседи не пожаловались на подозрительную тишину в его квартире коменданту. Тот, в соответствии со служебной инструкцией, обратился в национальную полицию и инспекцию Нацдетства. За Теллем пришли прямо к проходной. Едва он, закончив смену, вышел с фабрики, его повезли в отдел.
Допрашивали Телля до глубокой ночи, но, куда делись жена с ребенком, он действительно не знал. Ничего не добившись ни просьбами, ни угрозами, дежурный опер велел отвести Телля в камеру. Там, на высоких нарах от стены до стены, лежали бездомный, чего-то не поделившие друг с другом трое работяг да поэт с разбитым носом, которого взяли за чтение стихов на улице. Теллю, как вошедшему последним, пришлось разместиться рядом с бездомным. В камере было душно, а, когда бездомный ворочался, – становилось уж совсем тяжко. С другой стороны от Телля грустно сопел поэт.
Отпустили Телля на следующий день, ничего не сказав.
Фину с Марком вернули через неделю с небольшим. Их привез к зданию народного суда нацполовский фургон. Жена, держа сына на коленях, сидела за решеткой с какими-то подонками, которые всю дорогу лезли к ней, дразнили Марка. Когда Телль помогал Фине выйти из машины, они принялись оскорблять и плеваться в него. То, что Телль не отвечал, а просто стоял, спокойно глядя на них, подонков разозлило. Некоторые из них стали толкать запертую дверь, пытались дотянуться до него руками.
За попытку бегства суд отправил Фину на принудительные работы. Все заседание она не отрывала глаз от сына, который был у Телля. Когда читали приговор, Фина с сожалением улыбнулась мужу. Только перед ним и Марком она чувствовала свою вину.
Чтобы, пока Фины не будет, сидеть с сыном, Телль попросил на работе отпуск. Поначалу ему отказали, ответив, что еще не подошла очередь. Тогда Телль взял с собой на смену Марка. Поскольку постороннее лицо без надлежащего разрешения не имело права находиться на территории предприятия, на проходную вызвали непосредственного начальника Телля. Мастер решил, что проще подписать отпуск Тридцатому, чем каждый день ходить согласовывать и оформлять пропуск на его ребенка. Он ничего не сказал Теллю, но тот понял: мастер зол на него. Правда, Теллю сейчас было все равно.
Он искал новую бутылочку для Марка. Из нее было удобней кормить сына. Остававшиеся с молочной кухни стеклянные бутылочки Фина забрала с собой, когда увозила Марка, и все они разбились или треснули. А простоявшая несколько лет без дела в кухонном шкафу пластиковая искорежилась после того, как Телль в спешке налил туда только-только вскипевшее молоко. Новую стеклянную бутылочку ему тихо продали в молочной кухне, когда кто-то из родителей за ней не пришел.
Пока Фина была на принудительных работах, инспекция прислала предписание по Марку. Материнский отпуск по уходу за ребенком заканчивался, поэтому инспекция требовала решения – либо семья передает Марка ей, либо действует в соответствии с другим вариантом. Эта формулировка показалась Теллю непонятной. Когда его пригласили в инспекцию, он спросил про нее.
– Что тут непонятно? – медленно и нехотя объяснял человек, на чьей двери кабинета висела табличка «старший инспектор». – Вам предписывается избавиться от неизлечимо больного ребенка. Вы можете сделать это сами. Или – передать его нам.
– А что вы с ним будете делать? – Телль хотел выяснить, есть ли хоть какой-то шанс для сына.
– Мы – ничего, – уверенно ответил старший инспектор. – Мы только его передадим медицине.
– Для опытов? – Телль заставил себя произнести последнее слово.
Инспектору вопрос не понравился.
– Они сами определят, – сдержанно ответил он.
– Но почему сыну не могут помочь? Ведь медицина – она же чтобы спасать человека.
– Кроме вас, ваш ребенок никому не нужен, – старший инспектор не хотел это говорить. – Нужно его сердце, его кровь…
Телль был потрясен.
– Ведь это же самое настоящее убийство, – нашел он в себе силы возразить.
– Государство подходит с другой стороны к проблеме неизлечимо больных граждан.
Старший инспектор протянул руку к полке, достал оттуда книгу законов и положил на край стола перед Теллем.
– Читайте, – он назвал номер закона. – Закон принят Нацпарламентом, подписан главой государства.
Открыв нужную страницу, Телль стал читать. «В целях экономической целесообразности», «проявление гуманизма», «рекомендуется вывести из учета»… Кто это только придумал?
– Вам все понятно? – с надеждой завершить разговор спросил старший инспектор.
– Нет, – честно ответил Телль.
Старший инспектор открыл папку, на которой было написано имя и фамилия Марка. Пробежав глазами несколько страниц, он поднял глаза на Телля.
– Ваша жена когда выходит на работу в сентябре. С кем будет ребенок? Сам он дома один находиться не может – он недееспособен, да еще и мал. В обычный сад он пойти не может. Специальных садов и интернатов для таких детей у нас нет.
– Так надо сделать, – Телль считал, что проблему можно легко решить. – Они же были.
– Они были, когда у государства были на это деньги. А теперь денег нет.
– Если бы нам разрешили увезти Марка в другую страну? – попросил Телль. – Там у Фины были родственники…
– Вам уже ответили на такую просьбу. Кроме того, родственники вашей жены (причем, неизвестно – живы они или нет) находятся в стране, которая придерживается враждебной политики в отношении нашего государства.
– Тогда пусть Фина с сыном дома сидит. Нам хватит моей зарплаты, – предложил Телль.
– Не хватит. Подсчитано, что ваш заработок не позволит обеспечить семью из трех человек. Тем более – где ребенок-инвалид.
Это слово, которое никогда не произносилось дома, которого не было даже в мыслях у Фины и Телля, больно задело его.
– Тогда у вас изымут ребенка как у неимущих, – добавил старший инспектор.
Телль больше не знал, что еще сказать. Все оказалось бесполезным.
– Ваш ребенок обойдется нам дороже, чем, если его не будет. И лучше, если вы сами позаботитесь об этом.
Взглянув на блестевший у старшего инспектора на лацкане пиджака значок Нацпартии, Телль вышел из кабинета.
Он несколько дней думал о том, что ему предстояло совершить. О том, нужно ли это делать, Телль даже не спрашивал себя. Он просто понял, что, когда не станет его с Финой, о Марке никто заботиться не будет. И то, что тогда придется Марку пережить, окажется гораздо страшнее.
Предъявив предписание инспекции, Телль купил в аптечном пункте специально приготовленный для таких случаев препарат. Сладкий сироп, который лишь требовалось перелить из пузырька в бутылку, закрыв соской.
Тяжесть, свалившаяся на него за эти дни, прошла, когда Марк заснул. Телль вытер ему слюну, привычно стекшую на подушку, поправил одеяло. На смену давившей безысходности пришла жалость к маленькому мальчику, который не мог сам ходить, есть, не умел разговаривать. Но ведь – он мог расти.
Никому, кроме родителей, не будет жалко Марка. И никто, кроме них, о нем не будет помнить.
Принудительные работы Фины закончились в день кремации Марка. Телль встречал жену у ворот спецприемника. Увидев мужа, Фина остановилась. Она смотрела на него и ждала ответа. Опустив глаза, Телль кивнул.
Фина прошла мимо него. Догнав жену, Телль дотронулся до руки Фины, которую она отдернула и тут же спрятала в карман.
– Не в ту сторону, – почти шепотом произнес Телль.
Движение для пешеходов на этой стороне улицы было вправо, а они с женой шли влево. Но Фина даже не взглянула на стрелку указателя. Попадавшиеся навстречу прохожие отступали перед ней, удивленно оглядываясь.
Телль был на полшага позади жены. Он хотел что-то сказать – теплое, хорошее, но не находил нужных слов. Все, вертевшееся у него в голове, казалось ничтожным в сравнении с тем, что Фина переживала сейчас.
У перекрестка их остановил патрульный.
– Вам туда, – показал он жезлом на другую сторону улицы.
– Что? – не поняла его выдернутая из своих мыслей Фина.
Телль обнял жену и, едва загорелся зеленый свет, повел через дорогу. Фина по-прежнему молчала, но Телль заметил, что шаг ее стал уверенней.
– Ты мог меня хотя бы дождаться? – не поворачивая головы к мужу, сказала она. – Мне нужно было всего два дня.
– Я не хотел, чтобы ты видела, – тяжело ответил Телль.
Фина взглянула на мужа. Когда он так постарел? Он даже шел, согнувшись – словно было ему не тридцать лет, а вдвое больше.
– Хорошо. Пусть так, – приняла его слова Фина.
Они успели к самой кремации. Марк лежал в светло-сером костюмчике, который купил для него отец. Фина склонилась над сыном. Привычно вытерев ему ротик, она провела пальцами по щеке Марка. Телль, держа жену под руку, не отрываясь, смотрел на своего сыночка. Пройдет всего несколько минут, и он больше никогда его не увидит.
Когда гробик с Марком поставили в печь, Телль взял ладонь жены своей ладонью.
– Нам с тобой это просто надо пережить, – тихо сказал он.
Вскоре им с Финой пришло новое предписание. Специально созданная рабочая группа комиссии по вопросам материнства и детства, изучив ситуацию супругов, рекомендовала им больше не заводить детей. Как информировала комиссия, рекомендация была разработана и утверждена на основе изученной биографии супругов, их медицинских карт, а также медицинских карт их детей.
Продравшись сквозь казенный, нечеловеческий язык до смысла написанного, Телль задумался. Он знал, что были случаи принудительной стерилизации многодетных родителей, которых признали малоимущими.
– Дай! – жестко сказала Фина и, не дожидаясь, пока Телль протянет ей предписание, выдернула его из рук мужа.
Пробежав написанное, Фина порвала лист. Она рвала его до тех пор, пока документ со штампом, печатью и подписями не превратился в горстку белых клочков. Вдогонку Фина хотела еще что-то сказать, но сдержалась.
Для нее было важно другое письмо. Его из почтового ящика вытащил Телль. Конверт со штампом Нацминистерства внутренних дел предназначался Фине.
– Я знаю, что там, – сказала Фина, прежде чем открыть конверт и вытащить оттуда заполненный министерский бланк.
Она читала внимательно, долго. Закончив, Фина показала письмо мужу.
– Когда нас с Марком поймали, у меня забрали паспорт, а потом так и не отдали. И вот, – кивнула она на письмо.
В нем было всего три строки – уведомление о лишении гражданства.
– Как же теперь без паспорта? – с зарождающейся тревогой спросил Телль.
– Он всего лишь бумажка, – парировала Фина.
– Но по этой бумажке ты есть, – Телль не мог успокоиться. – Без гражданства что делать будешь?
– Слушай, сына не стало, а тут – какой-то паспорт, гражданство… Я знала, что делала. Неприятно – да, но жить можно.
Фина подошла к окну и отодвинула штору.
– Медкарта, пропуск на работу? – продолжал Телль.
– Нет, это все у меня, – глядя в окно, ответила Фина.
Она смотрела на скрывающуюся в темноте улицу. Потом открыла форточку, вдохнув наполняющий комнату холодный вечерний воздух.
– Хорошо сейчас на улице… – грустно произнесла Фина. – А Марк сам, ножками, ни разу не вышел из дома.
Она так никогда и не рассказала Теллю про то, как пыталась спасти Марка.