Письмо, которое Фина написала Нацлидеру, называлось «Я не хочу умирать». Ответ на него из администрации главы государства пришел скоро. Это был даже не ответ, а уведомление о том, что письмо получено, и его изучат.
Фина с надеждой показала уведомление мужу, но Телль, помня свои посещения инспекции, лишь едва кивнул.
Потом от администрации Нацлидера пришло письмо, что вопросом занимается инспекция Нацдетства по месту жительства.
– Теперь они придут сюда, – со злобой сказал Телль.
Через несколько дней, вернувшись с работы, он заметил на этаже у квартиры участкового инспектора, разговаривавшего с Финой. Жена стояла перед закрытой дверью, и Телль понял: Фина ни за что не пустит инспектора внутрь. Она смотрела на конверт в его руках, из которого инспектор доставал то самое ее письмо.
– Это вы писали? – перевернув текст письма к Фине, спросил инспектор.
– Да я.
– Вот вы не хотите потерять ребенка. А если бы вам государство предложило компенсацию? Раньше ведь так и было, пока против нас не ввели санкции. Деньги у государства закончились. Давно все по-другому стало. Вот мне просто интересно, согласились бы вы на компенсацию, если бы это случилось тогда?
Телль видел, как край рта Фины дернулся. Инспектор не стал ждать ответа и задал новый вопрос.
– Почему мальчик сам не написал?
Инспектор говорил таким тоном, что Фине хотелось ударить его. Телль тоже себя сдерживал.
– Он у вас умеет читать и писать? – продолжал давить инспектор.
Фина не знала, как ему ответить.
– Умеет! – тихо подойдя к ним, бросил Телль.
Инспектор вздрогнул. Когда он повернулся к Теллю, Фина с облегчением вздохнула.
– Что вам нужно, инспектор? – обратился к нему Телль.
– Здравствуйте. Мне поручили разобраться по вашему письму. Вот оно, – инспектор показал Теллю конверт. – Хотел узнать: если мальчик умеет читать, писать – почему он сам не написал?
– Он не знает еще, – Фине потребовались силы произнести это.
– Как интересно получается.
– То есть, надо было сказать ему? Объяснить, почему он должен умереть? – спрашивал Телль.
Инспектор спокойно выдержал его взгляд.
– Вам придет ответ по почте. Всего хорошего.
Инспектор стал спускаться по лестнице. Телль и Фина смотрели, как он не спеша шагает вниз по ступенькам. Когда открылась дверь подъезда, они зашли в квартиру.
– Мам, куда ты делась? – стоял с книгой в руке в родительской комнате Ханнес.
Фина показала, что выходила встречать отца.
Телль наблюдал за удаляющимся инспектором в окно. «Ведь они придут, и не раз», – думал он.
– Нам надо сказать Ханнесу, – взяв жену за руку, произнес Телль.
– Зачем? – отшатнулась Фина от мужа.
Она не верила, что отец ее сына мог такое сказать.
– Надо, – уверенно повторил Телль. – Мы не можем защитить Ханнеса, но мы можем не врать ему.
– Чтобы он после этого каждый день ждал смерти? Жил в страхе? Мы можем, конечно, не врать и быть честными с сыном, но что ему это даст?
Телль показал на стену комнаты.
– Потише. Соседи услышат.
Фина вернулась к входной двери, закрыла ее на цепочку и на все обороты замка.
– Ты видел его, – сказала она про инспектора. – Зачем он приходил? Что хотел?
– А почему вы разговаривали на этаже? Ты его не пустила? Он хотел войти? – стал расспрашивать Телль.
– Он не говорил, что хочет зайти. Я сама к нему вышла, подумала: если что – буду кричать, меня услышат.
– Да ну… – протянул Телль. – Не вышел бы никто.
– Верно. Но они хотя бы знали.
Телль согласился. Они с Финой жили замкнуто, не общались с соседями, не ходили ни к кому в гости, никого не звали к себе. У них вообще не было ни друзей, ни хороших знакомых. С коллегами по работе их интересы и общение заканчивались сразу же за проходной. А с соседями они только здоровались. Фина боялась, что, пустив в семью чужих людей, они с Теллем станут отдавать им то время, которое могут провести со своим сыном. Тогда у них еще был Боб.
Фина прикрыла дверь в комнату Ханнеса, который был увлечен книгой, и повернулась к задумавшемуся Теллю.
– Неужели больше, чем легкую смерть, мы для нашего Ханнеса ничего не сможем сделать?
После смерти первого ребенка Телль хотел переехать с Финой в другой город, но им отказали. Им отказали даже в деревне. Фина, как дочь нацврагов, должна всегда быть под присмотром.
Телль знал, что жена с четырех лет росла в детском доме. Когда ее, забрав от бабушки, туда привезли, Фина сбежала через несколько дней. Нашли девочку на вокзале. Она стояла и смотрела вдаль в ожидании поезда, на том самом месте, где их с мамой когда-то встречал папа. Шел дождь, Фина промокла насквозь, но не сделала даже шага назад. Она готова была стоять там всю жизнь, веря, что с одного из вагонов сойдут родители.
Тогда Фина простудилась и заболела. Это спасло ее от наказания. Потом она несколько раз убегала на станцию. Находили Фину всегда на одном и том же месте, затаскивали в машину, привозили обратно, били, ставили в угол, не давали еды. Перестала убегать Фина, когда из-за такого ее побега наказали весь класс.
Она рассказывала, что в детдоме тяжелее всего было не поддаться, начав ненавидеть родителей.
– Они тебя бросили и смылись, – говорили Фине.
Многие воспитанники были детьми тех, кого забрали, выслали из страны или, как у Фины, – не пустили обратно. Многие отказались от своих родителей, став считать их врагами нации, и даже сменили данное при рождении имя.
Тех, кто не отказывался, выводили после занятий перед остальными воспитанниками и начинали «ломать». Так говорили сами воспитательницы.
– Ты не любишь свою родину? – спрашивала воспа.
– Люблю, – отвечал испуганный ребенок.
– А твои родители любят родину?
Если воспитанник отвечал, что любят, у него спрашивали: почему тогда родители не здесь?
– Не знаю, – не поднимая головы перед остальными детьми, говорил ребенок.
– Как думаешь, твои отец с матерью любят тебя? – спрашивали у него, разобравшись с любовью к родине.
– Наверно, – ребенок боялся произнести слово «любят».
– Если они тебя так любят, то почему ты не с ними, а здесь? Почему не они заботятся о тебе, а родина?
Когда все заканчивалось, и воспы отпускали детей, остальные били ребенка, из-за которого устраивали собрание.
У Фины после детского дома остались несколько шрамов на руках и один – над правой бровью. Она всегда молчала, когда ее вызывали. И потом ее перестали вызывать.
– Когда я вышла оттуда и поняла, что больше никогда туда не вернусь, мне стало так легко, так хорошо, что я скакала по улице от радости, – рассказывала Фина мужу. – Я радовалась, что никогда больше не увижу этих людей, не услышу их голоса, что они больше никогда не прикоснутся ко мне.
Телль знал, о чем говорила Фина. Когда он сам ребенком ходил в детский сад, в младшую группу пришел мальчик. У него была заячья губа, и дети били его за это. И Телль тоже бил.
Он помнил, как звали того мальчика. Телль часто думал о нем. Что с ним стало? Где он сейчас? Жив ли? О том мальчике Телль никогда не рассказывал Фине.
Фина почти не вспоминала о детском доме. А, если мысленно и возвращалась к нему, то словно вытаскивала из памяти что-то лишнее, ненужное, которое потом будет снова спрятано далеко-далеко и надолго забыто. Она с любовью вспоминала своих родителей, детей, прожитое с Теллем время. И все – с такой нежной грустью, что у Телля сжималось сердце. Хотелось накрыть плечи жены пледом и обнять ее. Он часто думал: как назвать то, что произошло за эти годы с Финой. Она изменилась, сам Телль стал другим. Ему не нравилось слово «постарели». Он говорил вслух и в мыслях произносил – «устали».
Каким будет их последний день вместе? Они прожили так долго семьей, что не могли теперь представить жизнь друг без друга. А ведь такой день обязательно настанет.
Телль смотрел, как Фина, сидя на полу и подобрав под себя ноги, что-то писала, положив тетрадь на кровать.
– Что пишешь? – спросил он скорее механически, чем с интересом.
– Письмо родителям, – не отрываясь, ответила Фина.
Она часто им писала. Фина рассказывала папе и маме о своих детях, о Телле, о том, что стало с детьми. Письма она отправляла на старый адрес бабушки за границей. Все они возвращались обратно.
По конвертам было видно, что их вскрывали, а по пятнам на исписанных Финой листах – что, если не читали, то держали в руках – точно.
Теллю казалось: эти письма делают только хуже их семье, родители Фины, скорее всего, уже умерли. Но сказать обо всем этом жене он не мог. Сидя, как обычно, на полу возле двери, Телль наблюдал за Финой и молчал.
Волосы ее упали на лист бумаги. Фина заправила их за ухо, что-то проговорила губами, написала, отодвинулась и посмотрела на написанное. Потом она снова склонилась над листом. Перо под ее пальцами зашуршало. Фина писала медленно, долго и вдруг, прислушавшись к тихо сидевшему Теллю, повернулась к нему.
– Я знаю: ты думаешь – я зря пишу, и нам аукнутся мои письма, – отложив авторучку, Фина вытянула затекшие ноги. – Мои мама и папа потеряли меня – своего ребенка. Я потеряла трех деток. И вот с Ханнесом… Мне нужно им рассказать. Они бы меня поняли, если бы узнали.
– Но твои же письма читают, – не отрываясь от стены, произнес Телль.
– Читают. Там нет ничего такого, о чем бы они не знали, – уверенно ответила Фина.
– Они не знают, что у нас в голове, – Телль приложил палец к виску.
Фина свернула письмо и опустила его в конверт.
– Если я перечту его, то никогда не отправлю, – с грустью сказала она.
Положив руки на колени, Фина смотрела перед собой в пол. Телль знал эту привычку жены, она была с детдомовских времен. Так – глядя в пол, со сложенными на коленях ручками, маленькая Фина часами сидела на стульчике.
– То, что пережили папа и мама, когда потеряли меня, – совсем не то, что у нас с тобой.
Говоря это, Фина чуть наклонила голову влево. Она так всегда делала, когда говорила о чем-то родном и дорогом.
– Им мучительнее от того, что они обо мне ничего не знают. Жива ли я? Есть ли у меня крыша над головой? Не голодаю ли? Не болею? Кто рядом со мной? Не обижают ли меня, не бьют? Они с этим живут. Потерять ребенка и не знать ничего о нем много-много лет… Засыпать – и думать о том, как он, где он? Просыпаться – и думать о нем… И так – каждый день. Всю жизнь. Может быть, лучше уж так, как у нас с тобой…
Теллю тяжело это было слушать. Он часто представлял себе Фину маленькой, как у нее были мама и папа. Как папа качал ее на руках, и как Фина, схватив ладошкой его указательный палец, училась ходить. Как мама кормила ее, одевала, расчесывала. И еще Телль думал о том, как Фина осталась без мамы и папы, как ждала их, как просила их вернуть.
– Ты жива. И твои родители верили в это. И ты думаешь о том, что они живы. А у нас – не будет надежды, – покачал головой Телль.
– То, что я жива – мои папа и мама не знают. А наша история с Ханнесом закроется.
Фина медленно поднялась с кровати. Взяв конверт с письмом, она посмотрела вниз на Телля.
– Может, они жили с мыслью о том, что я думала – они меня бросили. Нет – это не так, как у нас с нашими детками.