Когда Ханнесу было пять лет, родители отправились с ним на Парад мира, который проходил на Нацплощади. Сидя на плечах отца, Ханнес смотрел на плывущие мимо ракеты, танки, пушки, бронемашины. За техникой маршем шли колонны солдат. У каждой была своя одежда, свой головной убор. Ханнес старался запомнить, как называл разных солдат диктор, но их было слишком много, и памяти мальчика не хватало. Море зрителей махало солдатам руками, хлопало, кричало «ура».
– Тебе понравилось? – спросил Телль сына по дороге домой.
Ханнес сосредоточенно кивнул. Было видно – что-то ему не давало покоя.
– О чем ты думаешь, котик? – наклонилась к сыну Фина.
– Если это был парад мира, то зачем там шли солдаты и показывали оружие?
Телль, нахмурив брови, задумался.
– Ну, наверное, считается, что за мир надо бороться, – неуверенно произнес он.
– Брось, – вспыхнула Фина.
Ее лицо пылало то ли от гнева, то ли от стыда за слова мужа. Теллю стало неловко, а Ханнесу – любопытно. Оба смотрели на Фину, ожидая, что будет дальше. Остановившись, она взглянула на мужа с сыном и взяла себя в руки.
– Когда-нибудь на то, что творится сейчас, все посмотрят другими глазами, – спокойно сказала Фина.
– Ты о чем это? – не понял Телль.
Взяв Ханнеса за руку, Фина продолжила путь.
– Давно – тогда я еще была в средних классах – к нам в город приезжал Нацлидер. Когда нам в детдоме сказали об этом, мы месяц готовились. Рисовали плакаты, учили стихи, песни. Один мальчик из нашего класса нарисовал даже портрет Нацлидера. Воспа увидела его, закричала: «Ты что! Меня же посадят!» Забрала портрет и ушла. Мальчик долго рисовал, старался, но непохожим получился у него Нацлидер. В ночь перед приездом мы почти не спали, и, как воспы за нами ни следили, мы репетировали. В темноте, шепотом. Наутро мы все стояли в парадной форме, ждали, что нас поведут туда, где будет он. Но нас закрыли в детдоме и не выпускали. Всех. Многие из нас плакали от обиды, злились на восп. Но потом, когда я выросла, я поняла, что это не воспы нас не пустили. Они и сами хотели увидеть его, но им сказали – сидеть с нами…
Небрежно улыбнувшись своему воспоминанию, Фина крепко сжала руку сына.
– Если бы не Ханнес, я бы никогда не пришла смотреть на это, – бросила она Теллю, кивнув в сторону парада.
Оказалось, смотреть его ходили все детсадовские мальчишки.
– Мне сказали, что, чем больше солдат и оружия, тем крепче мир, – принес сын домой на следующий вечер.
Теперь, приходя из детского сада, Ханнес продолжал играть в войну, в которую играл там с другими детьми. Он забрасывал невидимыми бомбами невидимого врага под диваном, стрелял в окно, устраивал засаду, прячась под подушками. Так продолжалось до ужина, после которого Ханнес, устав и успокоившись, садился за книгу с буквами или раскладывал свои игрушки.
– Пап, купи мне пистолет, – сказал он забравшему его из сада отцу.
– Ты для этого попросил маму, чтобы я за тобой пришел? – догадался Телль.
Он говорил громко, чтобы сын хорошо его слышал сквозь шум улицы.
– Да, и еще – чтобы подольше поиграть, – признался сын.
– В войнушку? – Телль по своему детству помнил, что это – любимая игра мальчишек.
Ханнес кивнул.
– Вы друг с другом сражаетесь? Или как?
– Враг понарошку. Никто не хочет быть врагом, – с некоторым сожалением ответил Ханнес.
– Вообще никто? – удивился Телль.
– Сперва мы считалкой назначали. Потом просто. Но никто не хотел.
– Как это «просто»?
– Есть мальчики, которым мы говорили: «будете врагами». А они не хотят. Они вообще не стали играть с нами.
– И не играли?
– Ну почему же? Играли.
– Вы их заставили? Били? – сейчас Теллю это было важно знать.
Ханнес прищурил глаз и ответил как-то нехотя.
– Не особо.
Телль подумал, что, когда Ханнес только пришел в сад, его там дразнили «глухая тетеря». И сыну приходилось драться. Телль хотел было напомнить Ханнесу об этом, но не решился.
Про пистолет они, пока шли, забыли.
– А толстого забрали? – услышала Фина, как-то придя за Ханнесом в сад.
Это одна воспитательница спрашивала другую. Фина специально после этого зашла в группу, чтобы воспитательницы видели ее. Она думала смутить их, но воспы только холодно поздоровались.
– Как зовут того мальчика? – спросила Фина сына по дороге домой. – О котором ваши воспитательницы говорили, когда я зашла.
– Денис, но его так мало кто называет, – не понимая, зачем мама спрашивает, ответил Ханнес.
– Сынок. Я хочу тебя попросить: всегда зови Дениса по имени, и никак по-другому. Это очень важно, – ласково сказала Фина. – Я не спрашиваю, как ты называл его вчера, мне важно, чтобы ты впредь Дениса звал только по имени.
– Я его почти всегда так звал, – удивился просьбе мамы Ханнес.
– Ну вот и хорошо. Вот и зови дальше, – обняла одной рукой сына Фина. – А кто этого мальчика приводит и забирает?
– Мама приводит. А приходит за ним бабушка или папа.
– Как ты думаешь, они любят его?
– Да, – снова удивившись словам мамы, ответил Ханнес.
– Почему ты так думаешь?
– Маме грустно, когда она оставляет Дениса и уходит. А папе и бабушке его жалко, – подумав, ответил Ханнес.
– Ну вот, видишь. Даже у самого, как всем кажется, нелюбимого у вас человечка – есть люди, которые его любят. И, приводя его в сад, мама волнуется – не обидит ли кто ее мальчика, не сделает ли ему больно? И мама будет переживать за сына, чувствовать его боль, его обиду сильнее его самого.
– Откуда ты это знаешь? – глаза Ханнеса стали большими.
– Я ведь тоже мама, – наклонившись к нему, произнесла Фина.
– Мама, для чего мы живем? – Ханнес только что пришел из сада и сидел на кухне за столом в ожидании ужина.
– Откуда такой взрослый вопрос? – от неожиданности Фина повернулась к сыну с кастрюлей и тарелкой в руках.
Она еще в саду увидела, что сын о чем-то думает, но решила подождать, пока Ханнес сам расскажет. Фине казалось – сын просто пытается подобрать нужные слова, чтобы она его поняла.
– В детском саду нам сказали, что мы живем, чтобы служить отечеству, – объяснил Ханнес, зажав в руке ложку.
Фина наложила сыну кашу, поставила ему тарелку, дала хлеб и села рядом.
– Кто вам такое сказал?
– Приходил военный. В форме и с медалями, – ответил сын, не отрываясь от каши.
– Ты бы взял ложку правильно, – предложила Фина. – Вам в саду так разрешают ее держать?
– В саду нет. А здесь можно? – Ханнес поднял на мать глаза от тарелки.
– Можно, – кивнула Фина.
Глядя, как сын ест, она вспоминала большие сумки, с которыми выходили с работы домой детсадовские поварихи. У нее в детском доме было точно так же.
– Мам, ну скажи, – остановив ложку над тарелкой, повернул к ней голову Ханнес.
Брови Фины нахмурились, взгляд остановился на узоре клеенки стола. Подумав, Фина посмотрела на сына.
– Я думаю, что мы живем для того, чтобы оставить о себе память. Своими делами, своими поступками. Своими открытиями, изобретениями, книгами. Или своими детьми, – Фина улыбнулась краешком рта, ее ладонь мягко легла на держащую хлеб руку Ханнеса.
Вдруг лицо матери стало серьезным.
– И лучше не оставить о себе вообще никакой памяти, чем стать виновником гибели даже одного человека. Как будут вспоминать о том, после кого остались матери, у которых отняли детей?
Ханнесу показалось, что мама это сказала не ему, а кому-то другому. Он даже поглядел по сторонам, но больше никого не было.
– Мам, а кому ты это сказала?
Фина подняла Ханнеса на руки, посадила себе на колени. Она погладила сына по голове, обняла и начала тихо качать.
– Это я сама с собой.
Ханнес взял ладонь матери, провел по ней пальцами. Потом потрогал морщины на подушечках пальцев Фины и посмотрел на свои пальчики.
– У тебя такие же полосы, как у нашей уборщицы в саду, – задумчиво произнес он.
– Это просто руки часто в воде, – ответила Фина. – Помнишь, как ты сидел в ванной, и у тебя от воды тоже сморщились пальчики? Ты тогда еще подумал, что они так навсегда останутся.
– У меня после ванной они были мягкие. А у тебя твердые.
– Так ты еще маленький. А я – большая, – прислонившись губами к волосам сына, ответила Фина.
Она поцеловала его в макушку. Ханнес закинул голову и посмотрел на мать.
– А ты не болеешь? – заботливо спросил он.
– Нет, – мягко сказала Фина.
– Честно?
– Честно, – ответила Фина и, крепко прижав сына, провела носом по его голове.