Милосердие

Стук в стекло. Едва заходился рассвет, воздух был холодным и влажным. Звёзды теряли свою яркость, все больше уступая лучам солнца.

– Проснись и пой! – бодро раздался голос за окном.

Дункан поежился в постели, проклиная тот час, когда согласился ехать на рыбалку. Но он знал, что спустя пару часов сидя на берегу реки под тёплыми лучами солнца, ни за что не захочет вернуться в постель. Осилив себя он перевалился на край кровати и открыл глаза.

– Проснулся! – недовольно прохрипел он, вставая на ноги и растирая глаза. Теперь уже стучали в дверь, так же бодро и настойчиво.

– Давай быстрей, я тут окоченел! – раздалось из-за двери.

Молодой ирландец переминался с ноги на ногу на пороге рабочего домика, где жил погонщик Дункан. Дверь открылась, Леон ввалился в дом загребая в медвежьи объятья сонного друга.

– Тебя только за смертью посылать! Если бы не я, спал бы как боров до обеда.

Дункан вяло и недовольно вырвался из объятий, пробухтел под нос что-то вроде приветствия и пошёл обратно в комнату. Леон, все с тем же энтузиазмом, разжег небольшую печь в углу кухни и поставил греться кофейник. Дом наполнился ароматом кофе. К этому времени из комнаты вышел Дункан уже в дорожной одежде и с кроткой улыбкой на губах. За десять лет, казалось бы невозможной дружбы, двух настолько разных людей, Леон узнал несколько способов развеять угрюмость товарища.

Кофе допивали уже у конюшни. Дункан седлал своего рабочего мерена. Стоило ему затянуть подпругу, как пегий ударил задним копытом в воздух, показав своё недовольство.

– Злится каждый раз, как в первый, – буркнул Дункан, заправляя ремни подруги.

Леон в это время наблюдал со стороны, облокотившись на стену конюшни и потягивал кофе. От услышанного он довольно хмыкнул, подметив, что в этом они с хозяином очень похожи. Его же рослая гнедая кобыла с примесью тяжеловозов, сладко дремала у дерева перед домом, где он ее оставил. На сколько позволяла длина веревки, она вышла из тени дерева подставив круп тёплым лучам солнца и прикрыла глаза. Из ноздрей еле заметно поднимались витиеватые клубы пара, ночи были все ещё по зимнему холодными.

Выехали они чуть позже, чем планировали, солнце уже поднялось из-за леса, растопив иней на траве. Путь лежал через долину к подножью Щербатой горы. Там, в двух часах езды от ранчо протекала горная река, где водилась жирная осетрина.

– Как твоя спина? – спросил Леон, когда они уже выехали с ранчо.

– Уже лучше.

– Хорошо тебя рыжий приложил об забор, тебе надо поберечь себя.

– Надо, только ты сам знаешь, что не могу.

– Завязывай с этими глупостями, ты ничего не должен отцу. Он хочет, что бы ты был жив и здоров, как и любой из его сыновей.

– Тебе меня не понять, давай не будем об этом.

– Опять ты… Ладно, давай сменим тему. А что хочешь дальше делать на ранчо?

– А что еще я умею так же хорошо, как объезжать дичков?

– Я могу показать тебе бухгалтерское дело. Будем вместе сидеть в кожаных креслах, а не на хребте этих зверей! – он хлопнул по холке свою кобылу, та была такой сонной, что даже не повела ухом.

– Бухгалтерское дело, тоже скажешь, это для таких пронырливых как ты.

– Не спорю, с твоей замкнутостью будет непросто, но может тогда ты выберешься из панциря и люди к тебе потянутся.

– Не надо ко мне тянуться, у меня и так все хорошо.

– Кроме ноющей спины от очередного падения.

Леон ехал чуть впереди и обернулся к другу. Он правда переживал за его здоровье, Дункан сидел в седле немного сместившись в бок, чтобы приглушить боль.

– Это не впервой, пройдёт, лучше следи за своей спиной, ты же сейчас не в кресле, – он хлестнул поводом гнедую кобылу друга по крупу, чтобы та взбрыкнула, но она лишь повернула голову и остановилась.

– И я еще пронырливый? – Леон засмеялся раскатистым смехом.

Дальше, до самого подножья горы Дункан ехал молча. Леон напевал ирландские песни, местами вставляя слова на английском, потому что начал забывать родной язык. Поднявшись на холм образующий обрывистый берег реки с одной стороны, Леон достал бинокль, что-то привлекло его внимание на другом берегу.

– Кобыла пришла на водопой одна, наверное отбилась, чтобы ожеребиться, хотя бока не сильно округлые. Точно, вон и жеребенок под деревом.

– Это Уилсона?

– Скорее всего. Не знаю никого в округе, кто держит аппалузу.

Дункан достал свой бинокль. На берегу жадно пила холодную горную воду белая кобыла с леопардовыми крапинами на крупе. Кобыла была рослой и изящной, вместо левого глаза у нее была пустая впадина. Инфекция или травма лишили ее спортивного или выставочного будущего, теперь она была трофеем Уилсона и приносила хороших полукровных жеребят. На этот раз под деревом спал ее бурый жеребенок трёх дней от роду. Они возвращались к табуну и кобыле нужно было набраться сил.

– Бурый, от Жнеца наверное.

– Жнеца?

– Да, Уилсон под старости лет ходит на сезонное родео, и однажды его покорил серый дичок, который выбивал всю дурь из тех, кто ему не нравился. А под теми, кто вызывал у него иные чувства, он брыкался как месячный козленок. Так он стал звездой нескольких сезонов, потому что те, кто ему не нравились, не смогли просидеть и трех секунд, настолько он был свирепый. За это его и прозвали Жнецом, он сам решал, кому собирать кости по арене, а кому забрать награду.

– Интересный он, теперь племенной?

– Да, весь выводок на ранчо Уилсона от этого красавца. У него какая-то тяжелая примесь, поэтому он ростом с тебя в холке. Огромная зверина. Зато его полукровные потомки отлично чувствуют скот и ни капли его не боятся.

– Тише, кобыла встревожилась, давай посмотрим.

Дункан снова поднес бинокль к глазам. Кобыла подняла голову от воды и с храпом втягивая воздух пыталась определить, что именно вызвало чувство опасности. Жеребенок находился слева от нее, в слепой зоне, поэтому ей пришлось вращать головой и проверять все ли с ним в порядке. Жеребенок спал. Наконец кобыла учуяла – кугуар.

Пронзительным ржанием она будила жеребенка и стрелой поднималась к нему с каменистого берега. Жеребенок перебирал свои длинные и непослушные ноги, пытаясь скорее встать, как кусты позади дерева ожили. Гибкое тело кугуара растянулась в прыжке едва не касаясь когтями задних ног малыша, который уже поднимался с места в галоп. Тело кошки снова сжалось в пружину для решающего прыжка. Задние лапы оттолкнулись, узкие зрачки четко видели цель. Полет прервала кобыла налетевшая на кугуара как каменный обвал. Снеся его грудью, она выиграла несколько секунд для малыша, который бежал прочь, широко разбрасывая длинные ноги, неуклюжие словно ходули. Кугуар быстро пришёл в себя и снова кинулся в погоню за жеребенком. Началась смертельная гонка. Кобыла неслась бок о бок с горным львом оскалив зубы. В момент, когда она опередила кугуара, ситуация играла не в ее пользу, тот снова оказался в слепой зоне. Кобыла резко остановилась взрыв копытами землю и еще более стремительно отбила задом. Удар был способен раскроить череп кошке, но пролетел мимо, едва задев шкуру у горла. Драгоценное время было потеряно. Пока кобыла вновь набирала скорость, кошка продолжала свой стремительный бег к цели. Едва настигнув задние ноги жеребенка, кугуар выбросил правую переднюю лапу и поставил точку в погоне. Когти, как мясные крюки, впились в мышцы задней ноги малыша. Жеребенка рвануло назад и вбок. Не успевая подставить длинные передние ноги под резко смещенный центр тяжести он повалился на землю. Кугуар вырвал когти из плоти и разинул пасть, чтобы замкнуть ее на горле жеребенка. Кобыла опоздала. Их разделяло еще два ярда. Клыки впились в мягкую шею жеребенка, как безжалостные тиски перекрывая кислород и раздавливая мышцы. Жеребенок бился и пронзительно визжал моля о помощи, когда половину головы кугуара снесло нечто со свистом пронесшееся в воздухе.

Кобыла Леона присела от раскатившегося треска выстрела. Засмотревшись в бинокль он не заметил, как Дункан вынул винтовку из седельной сумки. Свалился кугуар и теперь его тело с особой жестокостью топтала кобыла.

– Что происходит? Ты промахнулся? Зачем ты вообще стрелял? – Леон растерянно пытался понять случившееся.

– Мне как раз нужна шкура для выделки, кугуар подойдет.

– Шкура!? Ты в своем уме? Жеребенок теперь будет обливаться кровью и умирать еще несколько часов.

Дункан молча убрал винтовку и тронул лошадь в сторону переправы. Только спустя час они добрались до туши, кугуара уже разделывали мясные мухи и муравьи. Кобыла растоплата его внутренности и кости в кашу, окончательно испортив шкуру.

– Будем их искать? – спросил Леон.

Дорога на переправу проходила через небольшой пролесок, тогда всадники потеряли кобылу с жеребенком из виду. Но глубокая кровоточащая рана не позволит им уйти далеко, свалив обессиленного жеребенка на полпути к табуну.

– Нет.

– Отлично! Что ты творишь вообще? – Леон искренне недоумевал, а Дункан вынул охотничий нож и принялся разделывать тушу отмахиваясь от мух. – Знаешь, иногда лучше и не пытаться тебя понять. Жду тебя под деревом, поедем дальше, – разочарованно бросил Леон, уходя к лошадям под тень дерева, где раньше спал жеребенок.

Дункан молча срезал шкуру не стоившую и цента, стиснув зубы до боли в жеваках. Больше они этого не обсуждали и рыбалка выдалась скверной. Рыбы поймали много, но в основном молча, перекидываясь короткими фразами. Леон был зол, что так и не получил внятного ответа, а Дункан ушел в свои мысли и не придал значение молчаливости друга.

Фургон запряженный четверкой пегих тяжеловозов неспешно двигался по прерии. На козлах сидели двое людей и оживленно разговаривали.

– Расскажите о вашем муже, Мисс Роккайо. Да, вы и так много о нем рассказывали, но что с ним произошло?

– Он был матадором. Прекрасным матадором, насколько может быть прекрасным что-то в этом празднике смерти и жестокости, под названием коррида. Я лишь однажды была на фиесте и после мучений благородного животного, что мне довелось увидеть, я больше не появлялась там. Но в тот день мой муж был прекрасен. Даже несмотря на то, что его танец нес смерть и боль, он завораживал каждым своим движением. Считанные доли секунд отделяли его плоть от бычьих рогов, он всегда предсказывал в какую сторону нужно ускользнуть, будто мог заглядывать в будущее. После того как мы поженились и я осталась жить в его городе, он приносил мне ухо каждого поверженного быка, как знак любви. А я, каждый раз ждала пока он свалится в глубокий сон после бурного празднования победы, сжигала эти уши в камине с травами. Молясь о том, чтобы в следующий раз он знал в какую сторону ускользнуть от бычьих рогов. Хосе любил меня по-своему, а я его по-своему, – на мгновение женщина провалилась в воспоминания и взгляд ее стал грустным и безучастным, но наскочившее колесо на камень встряхнуло весь фургон вернув ее в реальность. Она продолжила рассказ. – Однажды ему наскучили бурные празднования и все обошлось посиделками в баре в кругу друзей. Когда он вернулся домой ему не спалось и он спустился вниз смочить горло, застав меня со сложенными руками в молитве, в комнате пропахшей паленой шерстью, мясом и травами. Он молча смотрел на меня стеклянными глазами, что-то в его разуме не находило себе места. Я тоже не решилась издать и звука, зная, что хоть он и женился на цыганке, никогда не верил в пророчества и колдовство. Так он и ушел, очертя комнату глазами, а на следующее утро будто и не помнил, о том, что видел. Но после очередного боя быков он вернулся с пустыми руками. В тот раз я не сожгла ухо убитого им быка и не молилась над амулетами и травами. А в следующую корриду его пронзил насквозь рог рыжего быка.

– Сочувствую вам.

– Не стоит. Матадоры не умирают в постели от старости. Если ему повезет завершить карьеру без смертельной раны, то каждый полученный им удар или едва заметный тычок, будут напоминать о себе с каждым годом все больше, пока не сведут в могилу. Я клялась быть с ним пока смерть не разлучит нас, я знала это. Но не могла устоять перед его красотой и силой духа. Для Хосе это была игра. Танец. Он всегда был уверен в свой неуязвимости даже когда это граничило с безумием.

– Возможно я задам глупый вопрос. Но не думаете ли вы, что это взаимосвязано? То что вы не провели ритуал и…

– Давно прошло то время, когда я рвала волосы на голове от отчаяния и ненависти к себе, за то, что не молилась за него в ту ночь в десять раз больше прежнего. Тогда я поняла его молчаливый упрек. Он не хотел и думать, что его неуязвимость может быть колдовскими чарами, это задело его достоинство. Потому он и не принес ухо. А это задело меня. И из гордости я легла спать чуть раньше не разжигая камин. – Едва договорив, она пристально посмотрела в даль и остановила лошадей. Воздух нагретый солнцем поднимался теплыми потоками вверх, искажая все, что было в дали.

– Мне мерещится или там стоит белая лошадь?

– Нет, Мисс, вы правы, я тоже ее вижу.

– Почему она одна, мы же не видели лошадей или людей поблизости?

– Может отбилась или потерялась, или совсем не может идти.

– Мне надо к ней.

– Что? Зачем она вам?

– Не знаю, но я чувствую, что мне надо к ней. Нило, распряги мне одну лошадь, я быстро.

– Да, Мисс. Но я не отпущу вас одну, подождите, пока я возьму себе вторую.

Мисс Роккайо лишь молча улыбнулась. С тех пор как она нашла его в лесу и выходила от ран нанесенных волками, ей стало намного спокойнее путешествовать.



Загрузка...