Дункан проснулся словно от бесконечного кошмара. Его тело ныло и напрягалось от дрожи, каждый прилив спазмов окатывал тело болью. Сообразив, что находится под крышей, но все еще неизвестно где, он медленно повернул голову в право. Мебель в комнате была ему не знакома, но создавала впечатление чистого и безопасного места с домашней обстановкой. Прикрыв глаза ненадолго, он набрался сил, чтобы сделать усилие в двое больше, и осмотреть комнату слева. Когда ему это наконец удалось, сердце заколотилось, вызывая очередной приступ дрожи и ноющей боли. В кресле, откинувшись на спинку, спала Роккайо. В позе ее сна чувствовалось изнеможение. Шея туго изгибалась поддерживая свисающую на бок голову. Ее руки лежали на подлокотниках, словно она и не хотела спать, боролась до последнего, но сон одолел ее. Дункан унимал несущееся галопом сердце. Он так не хотел ее будить. «Вдруг она снова уйдет? Сейчас вломится Нило и уведет ее?». Он перебирал мысли, наблюдая за ее сном. Слабость медленно заволакивала его сознание в темные глубины. Дункан, поддался. «Умереть, когда она рядом, и не презирает меня, хотя бы потому что спит, уже многого стоит». Эта мысль была последней из тех, что он мог контролировать. Сознание блуждало в странных сюжетах. Вершины гор залитые солнцем, словно чего-то выжидали. Они медленно росли, или Дункан становился меньше. С одного из склонов вспорхнула птица, и рассыпалась на тысячи таких же. Они рассекали небо невероятными фигурами, словно ртуть переливаясь из стороны в сторону. Это было похоже на виды, что открывались с одной из трех самых высоких гор, огибающих пастбища Уотерфорда. Еще подростком, Дункан впервые взобрался туда с братьями, и был поражен до глубины души, тем, что увидел с вершины. В детстве, его жизнь вращалась вокруг конного завода, что отчужденно вырос в степях. Друзьями были работники завода и их дети. Он и не помнил ничего за его пределами. Может он там и не бывал, разве что в поле. Но вид с горы, необъятный, красочный, вдохновляющий – показал ему, как огромен мир вокруг Уотерфорда. Дункан почувствовал нарастающее желание познать все, что может охватить взглядом. Лапы гигантских холмов зажимали меж длинных пальцев пролески. Ручьи и каменные острова разбросанные в округе, все это подсвечивало осеннее солнце, напитав жизнью и волшебством. Возбуждение от предвкушения росло, он покрылся мурашками. Братья устраивались на пикник, разбираясь с едой и термосами, тихо обсуждая процесс. Дункан подошел к ним, немного замешкался, потупил взгляд, не желая помешать, молча наблюдал и подбирал слова на новом языке. Леон, как обычно, первым заметил его присутствие. Щурясь от солнца, он улыбнулся и жестом пригласил присесть рядом. Дункан, выдохнул побеждая волнение.
– Я хочу лошадь.
Парни замерли в изумлении. Кеган пролил кофе мимо кружки, не сводя глаз с Дункана – это первые слова, что он произнес за четыре года.
Утро далось легче. Все еще преодолевая мышечную боль и слабость, он медленно сел в постели. В комнате он был один. Давая себе передышки, аккуратно подошел к окну. «Как я здесь оказался?» – тихо спросил он сам себя. Почувствовав облегчение, от знакомого вида из окна, он решительно, хоть и очень медленно, начал приводить себя в порядок. Истратив на это все силы, он прилег. Прислушался. Через стены доносился едва различимый гул разговоров. Голоса были спокойными, иногда был слышен смех. Дункан продолжал слушать, пока его сердце не сжалось тоской. «Жизнь течет и без меня». Он закрыл глаза, по горлу покатился горький ком. Желание выходить растаяло. По стенам дома раскатился заливистый смех. Дункан повернулся правым ухом, чтобы уловить нить разговора, как в глаз ему ударил луч солнца. Дункан резко отвернулся и выругался, потирая ослепленный глаз, тот начал слезиться. Потер еще сильнее, но слезы накатывали одна за другой. Дункан сдался. Он снова лег правым ухом к выходу, подставив лицо яркому солнцу. Слезы, теплой дорожкой, щекотно скатывались через переносицу в левый глаз и дальше вниз, впитываясь в простынь. Это почему-то заставило Дункана улыбнуться. Он полежал так еще немного, мысленно сопровождая слезы по их извилистому пути, пока те не защекотали в носу вынуждая его громко чихнуть. Разговоры умолкли. Дункан встревожился и медленно подошел к двери. Кто-то так же медленно подходил к ней с обратной стороны. Еще мгновение, и дверь открылась. На пороге стоял настороженный Леон. Позади него, за большим столом, сидели хозяева дома – Ори и Сэм, с женой и детьми, напротив, подскочив от напряжения, и держась за свой стул, стоял отец – Кеган, рядом сидела мать и братья. Дункан испугался, что теперь то он точно умер, и это очередная сказка, но в комнату вбежала Роккайо, разрушив напряженную паузу своим счастливым возгласом.
– Доброе утро, солнце! Мы тебя заждались!
В миг освободившись от гнетущего ожидания и страха неизвестности, все стягивались к Дункану, обнимали и поздравляли, усаживая за стол. Трое суток Роккайо и Аверин боролись за его жизнь, сменяя друг друга на несколько часов тревожного сна. Медикаменты, заговоры, вера и молитвы, любовь и забота – в ход шло все, и каждый вносил свой вклад. Дом был переполнен, но каждый находил себе занятие, направляя свои переживания в действия. Заборы чинились, погреба вычищались, кухня гудела от готовки на огромную семью. Весь дом гудел как пчелиный улей.
Дункан был растерян, и даже стеснялся внимания оказанному ему близкими, но его сердце клокотало от счастья. Он с огромным усилием отодвинул под собой стул, так, чтобы его лицо пригревали лучи солнца падающие с окна. Прищурился, смешивая возбужденные и счастливые силуэты за столом в игру света меж его ресниц. «К свету, и только к свету» – вспомнил он, слова Маргарет. Медленно вдохнул, набираясь сил.
– Я хочу быть с вами, – произнес он с улыбкой.
– Я видел тебя там.
– И какой я была?
– Ты хотела, чтобы я остался там навсегда.
– Здесь я хочу того же. – Роккайо, как и много раз прежде, лежала на коленях Дункана, и потянулась рукой к его щеке, чтобы доказать себе, что худшее позади – он жив.
– Там было немного иначе. Ты всегда оставляла меня… Иногда, через годы, и из-за этого я сдавался тьме.
Роккайо приподнялась, чтобы обвить его шею руками и прижаться грудью к его груди. Она чувствовала кожей, как гулко бьется кровь в артериях на шее, горячая, стремительная. Мысль о петле сдавила ее собственное горло ужасом. Она никогда не хотела быть причиной подобного.
– Ты же понимаешь, что я желаю тебе только счастья, со мной или без меня. Я хочу чтобы ты всегда боролся, и боролся ради себя, ради всех остальных. Моя жизнь рассыпалась на два мира, я не могу обещать, что всегда буду рядом, потому что есть вещи сильнее моей воли. Ты понимаешь, о чем я?
– Да. – Он молчал некоторое время, обхватив ее плечи. – Знаешь, даже тогда, когда ты вынимала карты, и было это первое жуткое видение, я думал, что умереть на твоих коленях не так уж плохо. Здесь, когда лихорадка отпустила меня ненадолго, ночью, я видел как ты спишь в кресле. Боялся тебя разбудить, и просто думал, что умереть рядом с тобой будет прекрасным концом. Думал, что мне этого будет достаточно. Но я видел там Маргарет, представляешь? Ту самую безумную женщину, из-за которой я сломя голову сбежал, там она была такой, какой я ее помню из детства. Она сказала, что единственная Роккайо, что выбрала жизнь, носит шрам на груди. Я долго об этом думал. Шрам самоубийцы. Помню, как она кричала это. Я испугался, что ты правда мертвец, а я твоя жертва в каком-то черном колдовстве. Но сейчас я понимаю, что ты выбрала жизнь, даже после того как оказалась там… «Там» – где нет ничего… И если быть честным, я там был даже счастлив, не так как здесь можно быть счастливым, а как-то безмятежно счастлив. Когда я лишился всего, я уже не боялся потерять или упустить… Но эта мысль, о твоем шраме, она заставила меня устыдиться своей слабости. Я всегда хотел сдаться, и лишь искал этому повод. Думал, что смерть мне не страшна, потому что я храбрый. Всегда замечал ее присутствие, готовый ее принять. Но я был так глуп и труслив. Храбрость – это потерять все, но снова вернуться, зная, что испытаешь эту боль вновь и вновь. То, что ты здесь и способна любить…
– Так же, как и ты.
Дункан обнял ее крепче. Он терял ее кажется сотни тысяч раз. Ее тепло, сейчас, стоило всех страданий.
– Маргарет направила меня к свету. Теперь я не хочу от него отворачиваться.
– Маргарет… Она просила забвения, я видела ее прошлое, она искала правды и справедливости у смерти. И это было глупо, ведь она…
– Не влияет на происходящее, а лишь помнит.
– Ты говорил с ней? – Роккайо удивлено отпрянула, чтобы увидеть лицо Дункана.
– Да… Она убедила меня, что у нее нет ответов, что вопросы стоит задавать живым.
– Я не понимаю ее главной цели, почему она нам помогает, но в то же время, нависает как дамоклов меч над нашими шеями?
– Возможно, она так же ищет ответы на вопросы.
– Она мудрейшая! Она есть память всего, как она может искать ответы у нас?!
– А может ей нужны лишь наши тела? Маргарет говорила, что ее тело "на этой стороне", поэтому она осознано существует там, и может влиять на оба мира.
– Что? Расскажи мне все, что там было.
Дункан подробно рассказал все, что помнил, утаив лишь видение под дубом, из-за которого он погнал Роккайо прочь из сна.
– Это невероятно… – Роккайо нервно покусывала губы, укладывая в мыслях услышанное. – Мне надо с ней поговорить.
– Можем сходить к ней завтра.
– Она… Помнишь я говорила, что она просила забвения? Я ей помогла. С ней уже не так просто поговорить.
– Только не вздумай идти за ней во тьму. Это опасно.
Роккайо внимательно посмотрела на изможденное болезнью лицо Дункана. Его щеки впали, под глазами темнели круги, подсвечивая его синеватые глаза. Он изменился. И дело не в болезни, взгляд стал другим – глубоким. Роккайо взяла его ладонь в свои руки, нервно перебирая пальцами бугорки и впадины костяшек его кисти.
– Пора рассказать тебе о моем прошлом.