Когда война Судного дня закончилась, Рами, обросший, голубоглазый, измученный, вернулся с фронта и устроился работать графическим дизайнером: рисовал агитационные постеры для правых, для левых и для центристов тоже. Себя он считал отщепенцем. Ему было все равно. Хотели страх, он изображал для них страх. Хотели глянец, он давал им глянец. Скандал, национализм, пессимизм – что угодно. Сопливая история – нет проблем; он мог с легкостью и в красках изобразить любую чушь. Поднятый кулак за новый Иерусалим. Расширить границу: от Нила до Евфрата. Ребенок с распахнутыми глазами. Злой взгляд. Раненый голубь. Длинная изящная нога. Вообще что угодно. Сделайте тонко, сделайте грубо, сделайте оскорбительно, он не задумывался, в нем не было места политике. Не принадлежал ни одной партии. Не примыкал ни к кому. Иметь дом, семью, покой: жить израильской жизнью, вот все, чего он хотел. Хорошая работа, ипотека, безопасный район с парками, никаких незваных гостей, никаких звонков в середине ночи. Все, чего ему хотелось, было баснословно банально. Худшее, чего он боялся, – это длинная очередь в фалафельную, неправильная сдача в сырной лавке, ошибка почтальона. Рами делал то, что у него получалось лучше всего: рисовал, писал слоганы, провоцировал кистью и карандашом. Он основал собственную компанию. Реклама и графический дизайн. Он любил выводить людей из себя. Его любили практически все – если не любили, он отшучивался, включал юмориста, был хохмачом, человеком на грани. Он повстречал Нурит: необыкновенная красавица. Страстная. Рыжеволосая. Либералка. Ее не волновало, что думают окружающие. Чертовски умна. Из хорошей семьи, древнего рода. Дочь генерала, пионер, уникальный ум. В ее присутствии перехватывало дыхание. Он был попроще, неопытный, из рабочего класса, но ей понравились его шарм, остроумие, способность подобрать нужное слово. Он был безрассуден. Он ее смешил. Он не собирался ее упускать. У нее были мозги, у него был инстинкт. Он ухаживал за ней, писал письма, рисовал для нее картинки. Она была пацифистом. Он послал ей красные розы. Она попросила обменять их на белые. Он был очарован. Он служил в армии танковым механиком. Он починил машину ее отца. Генерал дал согласие. Они поженились в доме Нурит. Венчание проводил раввин. Они вместе разбили бокал. Все вокруг кричали «мазаль тов». Их йихуд [16] длилась восемнадцать минут, традиция, почему бы нет? Шли годы. Появились дети: один, два, три, четыре. Красивые. Мелкие хулиганы. Все немного безбашенные. Особенно Смадар. Неугомонная энергия, увеличительное стекло: она целилась и поражала. Мальчики тоже – Элик, Гай, Игаль, – у всех были глаза матери. Тигриные глаза, так он их называл, что-то из одной английской поэмы, он никак не мог вспомнить из какой. Исключительные годы. Рами был умен. Остроумен. Немного саркастичен, если нужно. Он знал политиков, художников, журналистов. Его приглашали на светские рауты. Иерусалим. Тель-Авив. Он отыгрывал шутника. Нашел новое хобби – мотоциклы. Купил кожаную куртку. Приезжал домой с цветными платьями и шарфами для Нурит. Она смеялась над его плохим вкусом и целовала. Распустила волосы. На вечеринках он слышал, как она разговаривала с учеными друзьями. Оккупация то, оккупация се. Ах, женушка моя – либералка, красавица. Она писала статьи. Она не сдерживала чувства. Она говорила то, что хотела. Он этим восторгался. Она довела его до грани. Его легкие были готовы разорваться. Стало больше войн, да, но ведь войны велись всегда, не так ли, ведь это Израиль в конце концов, здесь всегда будет новая война, это та цена, которую люди должны заплатить. Каким-то образом ему удавалось проходить мимо всего этого, одним ухом спать, другим слышать. Бдительность. Вот это что. Бдительность. Он следовал установленной практике, даже если она ему не нравилась. Остерегайся смуглых лиц в автобусе. Всегда знай, где выход. Если за тобой арабский автобус, молись, чтобы светофор был зеленым. Прислушивайся к акценту. Подмечай дешевые рубашки и спортивные костюмы. Мельком проверь, нет ли слоя пыли на ботинках. Это не предубеждения, говорил он, он просто вел себя так, как все, он был логичен, практичен, он просто хотел мира и покоя. Он читал газеты, говорил, чтобы игнорировать новости. Только так можно было выжить. Он не хотел оказаться в безвыходном положении. Хотел сохранить свободу. Он мог спорить с кем угодно, когда угодно, в любом углу. В конце концов, он был израильтянин: мог приводить аргументы против самого себя, если возникнет в этом необходимость. Все дело в аппетите. У него появился двойной подбородок, уткнулся в воротник. Рами не вывешивал флаг, но на каждый День памяти павших стоял как вкопанный. Он достаточно зарабатывал. Ни в чем не нуждался. У него были высокие ставки. Он удваивал, утраивал их. Чем выше он оценивал свою работу, тем больше ее было. Он удивлялся, когда ему присуждали какие-то призы. Серебряные декантеры. Кубки из граненого хрусталя. Трофеи. Они стояли в линеечку на полках в его доме. Половина билбордов в Иерусалиме спроектирована им. Телефон звонил не переставая. Дети подрастали. У мальчишек прыти хоть отбавляй. Смадар егоза, петарда. Носится по дому. Танцует на столе. Кувыркается в саду. Могла до крови разодрать коленки. Выбить себе зуб. Женские дела. Время шло. Выпускные. Театр. А потом начался призыв на военную службу – Нурит это не понравилось, но Элик, старший сын, все равно пошел. Наполировал ботинки и покрутил берет на указательном пальце. Отказ означал изоляцию. Изоляция означала проигрыш. Проигрыш – это не по-израильски. Это просто долг, только и всего. Рами узнал его: он тоже исполнил этот долг, и его сыновья исполнят, и, в конце концов, и дочь тоже. Рами сфотографировал Смадар в военной форме дедушки с красным беретом брата на голове, и они смеялись, глядя как она марширует по комнате.
Позже он опишет эти годы как «моя жизнь в пузыре», «мои годы в рубашке с открытым воротом», «моя роль в песне Talking Heads».