Одним полуденным утром на шуке на улице Аль-Захра Борхес сказал своим слушателями, что «Тысячу и одну ночь» можно сравнить со строительством собора или красивой мечети, а, возможно, книга была их великолепнее, так как, в отличие от собора или мечети, ни один из авторов не знал, что участвует в ее создании. Сказки были собраны в разное время из несметного количества мест: Багдада, Дамаска, Египта, Балкан, Индии, Тибета и из других источников – «Джатаки» [19] и «Катхасаритсагара» [20], а потом они повторялись, улучшались, переводились – сначала на французский, а потом на английский – изменялись снова и снова и передавались дальше, становясь частью еще одного фольклора.
Сначала повести существовали сами по себе, продолжал Борхес, потом их соединили в сборнике, где они дополняли друг друга, создавая бесконечный длинный собор, расширяющуюся в окружности мечеть – случайную коллекцию собранных воедино вещей.
Это то, что Борхес называл «неверностью творчества». Одно время появлялось внутри другого времени, внутри третьего.
Книга, сказал он, была такой обширной и неисчерпаемой, что даже не нужно было ее читать, так как она уже была неотъемлемой частью подсознательной памяти человечества.