И как я не додумалась про халат? – думаю, затягивая потуже узел на талии и шлепая босыми ногами в сторону кухни.
Очерчиваю взглядом внушительные плечи, обтянутые белой рубашкой, и пройдя мимо, сажусь напротив. Расул смотрит на меня исподлобья, тяжело дышит. Его ладони сцеплены в замок на столе прямо передо мной.
Я чувствую, как в горле пересыхает. Одновременно стараясь на него не смотреть, делаю вид, что не боюсь этого делать.
Никогда бы не хотела больше с ним встречаться, но последние три года я мало что решаю в своей жизни. У меня ее вообще нет.
Расул поднимает руку и только хочет задеть подбородок, как я резко отшатываюсь.
– Не трогай, – произношу ровно. – Пожалуйста.
Голос звучит как чужой. В нем нет уже привычного, тотального послушания мужу. Нет. Хаджаева я не боюсь, но Герман, в целом, пошатнул мою веру в мужчин. Пожалуй, даже в людей.
И если взять в расчет, что супруга я воспринимаю не иначе как шакала, у которого нет моральных принципов, то Расул скорее – вожак стаи. Может, и загрызет, но исключительно по справедливости. Это осознание добавляет мне смелости, но… вот загвоздка – волков я больше на дух не перевариваю.
Ни вождей, ни шакалов!.. Никого!
– Как ты в это вляпалась, дикарка?
Я морщусь словно от боли. Прозвище старое. Мне сегодняшней несоответствующее. Гораздо хуже смотрится жалость в глазах, где когда-то явно читалось восхищение.
– Странный вопрос, – безразлично пожимаю плечами. – В травмпункте, где приходится часто бывать, – прячу смущение за грустной улыбкой. – В общем, там женщина есть. Которая справки выписывает. Она у меня все время то же самое спрашивает…
– И что ты ей отвечаешь?
– То же, что и тебе – ничего. Когда я слышу этот вопрос, мне всегда стыдно до жути. Будто это я виновата, что Герман такой… Плохой себя чувствую. Грязной.
– Я этого не говорил. Не хочешь не рассказывай, но тогда чего ты ждешь от меня? Вы ведь не можете вечно жить в лесу?
– Нет.
– Так чего ты хочешь, Тань? – спрашивает он вкрадчиво.
– Я. Хочу. Уехать. Хочу новые документы и билеты в один конец. На Сахалин, к примеру. Там говорят красиво…
После недолгой паузы Расул качает головой.
– Я не нарушаю законы, которые Фемида учила меня защищать. Если тебе нужны поддельные документы, Таня, лучше поискать другое убежище, – разводит руками.
– Ты спросил. «Чего я хочу?». Я ответила. Только и всего.
Он постукивает пальцами по поверхности стола и задает новый вопрос:
– У тебя есть какой-то план?
– Я хочу доказать, что мой муж болен. Хочу, чтобы маму Луки признали умершей, и я могла его усыновить. Хочу, чтобы нас не трогали, – срываюсь.
Дрожать начинаю. Всем телом и душой.
– Почему ее не могут признать умершей? – сохраняет спокойствие Расул.
– Думаю, этому как-то способствует Герман. Правда, совершенно не понимаю, зачем ему это надо?
– Как она пропала?
Я смотрю ему в глаза и шепчу:
– Просто исчезла… В здании аэропорта.
Расул приподнимает брови, изображая крайнее удивление.
– Они собирались на отдых с годовалым Лукой. Сдали багаж, уже прошли таможню и досмотр. В отстойнике Агата исчезла… Просто как сквозь землю провалилась, Расул.
– Я так понимаю записи с камер видеонаблюдения подтверждают показания очевидцев?
– Конечно. У следователя, который ведет дело, к Герману нет никаких претензий.
– А у тебя? Тоже считаешь, она просто пропала?
– Я не знаю…
Обняв себя за плечи, гипнотизирую загорелые мужские руки. Раньше они символизировали надежность и защиту, а сейчас опасность. Все поменялось.
– Я тебя понял, – кивает Расул, что-то обдумывая и печатая сообщение в телефоне. – Узнаю, как можно тебе помочь. Живите пока здесь. Но связью лучше не пользоваться.
– Я и не планировала…
На лестнице появляется заспанный Лука в майке и трусах. Не обращая внимания на Расула, он быстро топает по ступеням и, преодолев гостиную, врезается в мои ноги.
Прячется.
– Ну ты чего? – смеюсь, поглаживая тонкие волосы. – Это Расул. Он наш друг.
Хаджаев на мое признание никак не реагирует. Внимательно за нами наблюдает. Я снова задаюсь вопросом, есть ли у них с Мадиной сын или дочка? А может уже двое? В интернете об этом ничего нет.
– Пить хочу, – жалобно просит Лука.
Посадив сына на свой стул, иду к чайнику. Затылок и спина тут же, будто под анестезией, подмораживает.
Сын жадно пьет воду, обхватив двумя руками прозрачный стакан, затем ставит его на стол и смачно вытирает рот. Уставляется на Расула. А тот не отводит глаз от Луки. Коротко ему кивает. Мол, чего тебе?
– А ты добрый друг? Или злой? – совсем по-взрослому интересуется мой пятилетний сын.
– Никогда не спрашивай такого у незнакомцев, – строгим голосом отвечает Расул.
Без особого энтузиазма, но и негрубо. Нормально.
– Почему?
– Потому что ты можешь поверить, а тебя обманут…
– Почему? – повторяет Лука.
– Потому что люди часто говорят друг другу неправду…
– Почему?
Моего лица касается чуть растерянный взгляд карих глаз. Прячу улыбку за волосами, опуская голову. К такому жизнь тебя не готовила, Расул Хаджаев?
– Ты знаешь, где находится твое сердце?
Лука кивает и прикладывает ладошку к груди.
– Теперь просто посмотри и подумай. Хороший я или плохой. Если хороший, сердцу будет тепло, если плохой – оно будет мерзнуть.
Сын замирает. Морщится. Вздыхает тяжело.
Убирает ладонь и снова прикладывает к майке.
– Так, давай-ка спать, – решаю закончить их эксперимент, пока Лука чего-нибудь не ляпнул, как все дети умеют.
– Мое сердце сказало, что ты добрый, – последнее, что произносит он, уже шлепая по лестницам в спальню.
Расул тоже поднимается. Подхватывает пиджак и надевает его, поочередно поправляя манжеты белоснежной рубашки. После этого убирает мобильный в карман брюк и смотрит в сторону лестницы. Кивает, словно решаясь.
– Хороший у тебя парень, Тань.
– Спасибо, – расплываюсь в улыбке.
Расул тоже грустно усмехается.
– Только имя дурацкое, – добавляет тихо. – Я уехал. Как что-нибудь придумаю, вернусь.