Квартира радостно встретила вернувшуюся хозяйку.
Солнечно вспыхивали хрустальные люстры под высокими потолками, игриво заискрились подсветкой полукруглые арки, лакированным блеском засверкали паркетные полы и антикварная мебель, отражая яркий ламповый свет. Квартире наскучило одиночество и заброшенность, и она старалась показать себя во всей красе.
Скинув мокрые туфли, Кира прошла в огромную ванную комнату и, стянув с себя брючный костюм, встала под душ.
Горячи, тугие струи нещадно хлестали замёрзшую кожу, пока та не покраснела. Вместе с водой утекали озноб и унылые мысли – Кира даже замурлыкала услышанную в машине дурацкую песенку: «Ах, какие душечки, после бани хрюшечки!». Выйдя из душа, она завернулась в махровую простыню и отправилась на поиски сухой одежды.
В спальне, на полках огромного гардероба отыскались запечатанный в целлофан мужской халат в полоску и белые махровые носки. Кира надела всё это на себя и блаженно замерла – не беда, что халат был размера на четыре больше, а носки походили на гольфы, главное в новых вещах было тепло и уютно.
Поначалу в чужой квартире Кира ежеминутно оглядывалась, ожидая услышать за спиной строгий хозяйский окрик, но постепенно её неловкость прошла – здесь недавно жил другой человек и всё, даже запахи, говорило об этом, но теперь, по закону, это её квартира. Она перебирала книги в библиотеке, поливала пожухлые цветы на подоконниках, рассматривала причудливые, цветные витражи высоких двухстворчатых дверей, восхищалась картинами на стенах и привыкала, привыкала чувствовать себя хозяйкой всему этому.
Больше всех комнат Кире понравилась столовая: высокая барная стойка разделяла большую в два окна комнату на две неравные части – большую занимала столовая с двумя старинными, будто светящимися изнутри, буфетами, забитыми хрусталём и сверкающими золотом и перламутром сервизами, огромным овальным столом и мягкими стульями с высокими спинками, меньшую – небольшая кухонька янтарного дерева, оборудованная импортной техникой.
Отыскав на полках банку консервированных персиков, Кира устроилась на высоком кожаном стульчике у барной стойки и, отправив в рот кусочек персика, невольно стала вспоминать все эти суматошные сутки, так резко изменившие её спокойную, размеренную жизнь…
Вспомнила, как после вчерашнего звонка нотариуса, она не спала всю ночь – прошлое разбередило затянувшиеся раны, а утром, чуть свет, поехала на Таганку в маленький, чистенький, трёхэтажный домик с сахарной лепниной и слащаво-сливочными ангелочками над окнами; как удивилась сочетанию роскоши и деловой современности: видеокамерам над зеркалами в золоченых рамах, широкоплечим охранникам в черных костюмах, сидящих на изогнутых «венских» стульях, экзотическим цветам в причудливых напольных вазонах, длинноногим красавицам со скучающими лицами в обрамлении картин, ковров и сверкающих лакированных поверхностей – она и не предполагала, что простая нотариальная контора может выглядеть так парадно и респектабельно.
Вспомнила кабинет хозяина юридической фирмы с высокими до потолка книжными шкафами, с массивным «рабочим» столом на бронзовых львиных лапах; как строго со старинных портретов, развешанных по стенам кабинета, смотрели на неё родовитые предки Юшкиных во фраках и мундирах с многочисленными регалиями – напыщенные, породистые и сероглазые, как и их потомок, неспешно поднявшийся из-за письменного стола ей навстречу.
Вспомнила, как, впервые увидев Дмитрия Викторовича Юшкина – высокого, плотного, седоволосого мужчину в дорогом, тёмном костюме, замерла на полдороге к предложенному креслу. Замерла, потому что не была готова к тому, что глазами незнакомого мужчины смотрел на неё из прошлого Павел Шубин.
Наткнувшись на этот знакомый, но холодный, стальной взгляд, как на выставленный вперёд клинок, Кира испугалась следующего шага и остановилась посреди кабинета – некстати нахлынули печальные воспоминания, и возникло ощущение, что остриё клинка непременно вонзится в её сердце, и сердце её не выдержит нового, предательского удара, разобьётся на тысячи осколков, и во второй раз она уже не справится, не соберёт, не склеит осколки воедино, не залечит истекающее кровью сердце и ей так и придётся жить дальше с разбитым сердцем, а это так трудно и так больно…
Кире захотелось закрыть лицо руками, спрятаться от этого внимательного, изучающего мужского взгляда, убежать из его кабинета подальше, но ничего этого она не сделала. Кира вдруг стремительно вспомнила, что когда-то очень давно, в её далекой юности, она была почти «мастером» конного спорта с «твердой» рукой и «железной» волей, и что в то время её мало волновали непонимание близких и осуждающие взгляды чужих людей, что она была свободна в своих поступках и независима от других в своих решениях, и уж точно ни за что не стала бы терпеть столь бесцеремонный взгляд незнакомого человека…
Но так было раньше!
А сейчас…
От нахлынувших воспоминаний о своей первой любви, волнений и вновь открывшейся сердечной раны внезапно в душе Киры что-то «вспыхнуло», сжалось, перевернулось с головы на ноги, и, проснувшаяся после долгой, равнодушно-«пофигистской» спячки, своенравная, целеустремленная и отчаянная девчонка-спортсменка гордо вскинула голову, выпрямила спину, и, презрительно улыбнувшись, с вызовом шагнула вперёд – навстречу выставленному вперед клинку…
Вздрогнув, Кира поморщилась от болезненных ощущений в груди, но продолжила вспоминать…
Нет, тогда в кабинете Дмитрия Викторовича Юшкина со следующим шагом сердце её не разбилось – клинок оказался иллюзией и при соприкосновении с сердцем возродившейся к жизни независимой и отчаянной девушки-спортсменки сам рассыпался на тысячу осколков.
Наваждение исчезло!
Два очень похожих человека: Дмитрий Викторович Юшкин и Павел Шубин моментально разделились – холодный, стальной взгляд серых, «знакомых» глаз принадлежал не её когда-то любимому человеку, а совершенно незнакомому, пожилому мужчине (очень похожему на погибшего в автомобильной аварии Павла, возможно, родственнику): надменному, чопорному, в траурном бриллиантово-платиновом обрамлении.
Тогда в кабинете, Кира справилась со своими страхами и волнениями и молча села в предложенное кресло, и постаралась сосредоточиться на происходящем.
Скучным безрадостным голосом Дмитрий Викторович Юшкин долго и нудно читал ей завещание Павла Шубина, прилагающееся к нему распоряжение и список оставленного ей в наследство имущества семьи Шубиных.
Понять что-либо из его монотонного чтения, изобилующего специальными терминами и понятиями, для несведущего человека было весьма проблематично, но главное для Киры стало ясно: с наследством Шубина не все так просто – иначе, зачем было назначать «душеприказчика», которому вменялось в обязанности следить за ней, поучать и контролировать все её действия. Права «исполнителя завещания» существовали на страницах Гражданского Кодекса, за стеной букв, не вполне ясные для её понимания, но привычно открытые для самого «исполнителя завещания» – Дмитрия Викторовича Юшкина, ни единым словом, впрочем, не обмолвившегося о своём родстве с Павлом Шубиным.
Сладкий сироп капнул с кусочка персика на барную стойку, Кира машинально вытерла его салфеткой и, чтобы отвлечься от тягостных воспоминаний, начала уборку квартиры.
К полуночи квартира преобразилась: пушистыми пледами укрылась белая в резном обрамлении тёмного дерева кожаная мебель в гостиной; исчезли со столов и столиков, комодов и полок все вазы, вазочки и фарфоровые статуэтки пастушек – завёрнутые в газеты и аккуратно уложенные в коробки они переселились на стеллажи в кладовку, спрятанную в прихожей от любопытных взглядов за соломенной шторкой с изображением цветущего миндального дерева; все зеркала в вычурных бронзовых рамах из гостиной, кабинета и спальни, напоминавшей будуар шестнадцатого века с тёмной резной мебелью и широкой кроватью под балдахином (кроме одного, за которым скрывался небольшой сейф) перекочевали в массивный трехстворчатый шкаф в кабинете; комнатные цветы с обжигающей летней жары с подоконников переместились в гостиную, превратившуюся на время в крошечную оранжерею.
По квартире поплыл запах свежезаваренного чая со вкусом сливок и клубники…
Вслед за внешними изменениями, изменился и дух квартиры: он стал мягче, моложе, доброжелательней.
Изменения не прошли бесследно и для самой новой, изменившейся Киры: вложив частичку своей души в эту квартиру, квартира перестала быть для неё чужой.
Лишь спальня оставалась обособленной неподвластной частью её «королевства», и Кира, вопреки своему сердцу, решила провести ночь во враждебной комнате.
Новое, шёлковое бельё приятно холодило уставшее за день тело, и уже засыпая, на грани реальности и забытья, Кира вдруг почувствовала лёгкое шевеленье воздуха у лица, но глаз не открыла и совсем не испугалась (ведь теперь она стала смелой и отчаянной – «потухшая», безвольная домохозяйка сбрасывала оковы своего равнодушия и смирения и становилась прежней, такой, какой была она до предательства любимого человека), а каким-то внутренним зреньем увидела огромное, белое, пушистое нечто, усаживающееся на кровати у её ног.
Вспомнив бабушкины рассказы о домовых и сложив руки ковшиком, Кира сонно спросила:
– К худу или к добру?
– К ху-уду! К ху-уду! – страшно заухал домовой, но словно испугавшись своего ужасного пророчества и последующего за ним неизбежного одиночества, елейным голосом добавил: – И к добру, милая! К большо-о-ому добру!