Мир Лады состоял из маленьких ритуалов, страхов и одной большой, всепоглощающей тайны, имя которой было Ратибор. Одним из таких ритуалов был сбор трав на Медовом лугу за деревней. Её матушка была знатной травницей, и Лада с раннего детства знала, какой листок лечит хворь в животе, а какой корень унимает зубную боль.
В тот день она собирала донник. Солнце стояло высоко, пчелы гудели в сладком дурмане клевера, и воздух был напоен ароматами тысяч цветов. Лада работала своим маленьким, легким серпом, который ей подарил отец. Она любила его; рукоять из старой вишни была гладкой и теплой, идеально ложилась в её тонкую ладонь.
Мысли её, как всегда, были далеко. Она представляла себе Ратибора. Не того, что видели все – хмурого, покрытого сажей гиганта, а своего, выдуманного. Она видела его улыбку, которую никто никогда не видел, слышала его нежные слова, которых он никому не говорил. В её мечтах он был не божеством, а защитником. Сильным и добрым, как богатырь из старых сказок, которых ей в детстве рассказывала бабушка.
Увлекшись своими грезами, она не заметила толстый, скрытый в траве корень дикого терновника. Лезвие серпа с силой ударилось о него. Раздался сухой, трескучий звук. Лада вскрикнула и посмотрела на свою руку. Серп был сломан. Деревянная рукоять треснула ровно пополам, а стальное лезвие, выскочив из паза, отлетело в траву.
Для кого-то другого это было бы досадной мелочью. Но для Лады это была катастрофа. Этот серп был подарком отца. Отец у неё был строгим и неласковым, и любая поломанная вещь вызывала его гнев. Она представила его нахмуренные брови, его тяжелый, укоризненный взгляд, и ужас ледяными пальцами сжал её сердце. Слезы, горячие и горькие, сами брызнули из её глаз.
Она сидела на лугу, обхватив колени руками, и плакала. Не от боли, а от страха и отчаяния. Она подобрала две половинки рукояти и лезвие. Всё, её любимый серп был погублен. Что теперь делать?
И тут в её заплаканном сознании вспыхнула мысль. Страшная, дерзкая, но единственно верная. Кузница. Ратибор. Он чинит всё. Он может спасти её.
Эта мысль была так ужасна, что на мгновение она даже перестала плакать. Добровольно пойти к нему? Заговорить? Попросить о чем-то? Это было сродни подвигу, на который она была не способна. Но образ гневного отца был страшнее. Сцепив зубы, Лада встала, вытерла слезы краем сарафана и, бережно завернув обломки в платок, пошла в деревню.
Каждый шаг давался ей с трудом. Чем ближе она подходила к кузнице, тем громче стучало её сердце, заглушая все остальные звуки. Вот и знакомый сруб, из трубы которого, как всегда, вился дымок. Она остановилась у приоткрытой двери, не решаясь войти. Изнутри доносились знакомые звуки – гудение мехов и редкие, точные удары молота.
Собрав всю свою волю в кулак, она сделала шаг через порог.
Ратибор стоял спиной к ней, работая над чем-то мелким у наковальни. Услышав шаги, он обернулся. Его лицо было, как всегда, сосредоточенным и строгим. Увидев Ладу, его брови чуть сошлись на переносице. Он увидел её покрасневшие, заплаканные глаза, дрожащие губы. Она стояла, вцепившись в свой узелок, словно это был её единственный спасательный круг в бушующем море.
– Что стряслось? – спросил он, и его голос, хоть и был ровным, прозвучал для неё как раскат грома.
Она не смогла ответить. Вместо слов из её груди вырвался новый всхлип. Она протянула ему свой узелок, не в силах поднять на него взгляд.
Ратибор взял платок и развернул его. Увидев сломанный серп, он всё понял.
– Поломала, значит, – констатировал он.
Лада судорожно кивнула, шмыгнув носом.
– Я… я нечаянно… – пролепетала она сквозь слезы. – Там корень был… Батюшка… он так рассердится… Он меня убьет…
Слово "убьет" прозвучало так по-детски трагично и искренне, что в сердце Ратибора, привыкшего к женским хитростям и уловкам, что-то дрогнуло. Он посмотрел на её трясущиеся плечи, на её тонкую шею, и впервые за долгое время ощутил не раздражение или похоть, а чистое, простое сочувствие. Она была не соблазнительницей и не интриганкой. Она была просто напуганным ребенком.
– Не убьет, – сказал он неожиданно мягко. – Дела-то житейские. Любая вещь сломаться может.
Он взял в руки обломки. Рукоять была безнадежна, но лезвие – лезвие было в полном порядке, лишь немного затупилось.
– Ну-ка, не реви. Слезами горю не поможешь.
Он подошел к ней и сделал то, чего сам от себя не ожидал. Он неуклюже, почти грубо, но все же нежно провел тыльной стороной своей большой ладони по её мокрой щеке, стирая слезы. Его прикосновение было как прикосновение горячего, шершавого камня. Лада вздрогнула от неожиданности, но не отстранилась. Она замерла, подняв на него свои огромные, фиалковые глаза, в которых сквозь влагу пробивалось удивление.
– Садись вон там, на колоду, – кивнул он в угол. – И жди. Поглядим, что можно сделать.
Лада послушно села, не сводя с него взгляда. А он… он отложил всю свою важную работу. Он взял кусок хорошо просушенного клена, зажал его в тисках и начал вырезать новую рукоять. Он работал быстро, уверенно. Нож и рашпиль в его руках, казалось, творили волшебство. Из грубого полена на глазах у Лады рождалась изящная, гладкая рукоять.
Он делал её чуть тоньше, чем прежнюю, подгоняя под её маленькую руку. Потом он проделал паз, раскалил в горне лезвие, наточил его на круге до остроты бритвы, а затем, нагрев хвостовик, всадил его в новую рукоять. Дерево зашипело, запахло паленым. Несколько точных ударов, и лезвие село намертво. Он остудил его и напоследок заклепал хвостовик с обратной стороны.
Все это заняло не больше часа. Все это время Лада сидела не шелохнувшись, наблюдая за ним, как завороженная. Она видела не просто работу. Она видела сотворение чуда. Она видела, как этот могучий, грозный человек тратит свое время и силы, чтобы спасти её от отцовского гнева. И в её сердце обожание смешивалось с такой безграничной благодарностью, что ей хотелось плакать снова, но уже от счастья.
– Ну вот, – сказал он, протягивая ей починенный серп. – Держи. Лучше нового стал. Рукоять теперь не сломается, даже если на медведя с ним пойдешь.
Лада взяла серп. Новая кленовая рукоять была светлой, гладкой и удивительно теплой. Она идеально легла ей в руку, словно была сделана по мерке. Она провела пальцем по лезвию – оно было острым, как жало осы.
Она подняла на него сияющие глаза. Слезы высохли, оставив лишь влажный блеск.
– Сколько… сколько я должна, Ратибор? – прошептала она, понимая, что у неё нет ни гроша.
Ратибор посмотрел на её сияющее лицо, на робкую, благодарную улыбку, которая появилась на её губах. И впервые в жизни он почувствовал, что награда за его труд может быть не в монетах.
– Нисколько, – сказал он. – Считай, что ты сегодня платой за работу были твои слезы. Я их не люблю. Так что постарайся больше по пустякам не реветь. И отцу скажи, что в корень попала. Он поймет, он сам мужик. А теперь иди, а то у меня работа стоит.
Он нарочито грубо отвернулся к наковальне, давая понять, что разговор окончен.
Лада прижала серп к груди так, словно это было величайшее сокровище.
– Спасибо… – выдохнула она. – Спасибо тебе.
И она выскользнула из кузницы, унося с собой не просто починенный серп. Она уносила в своем сердце тепло его неожиданной доброты и ощущение шершавого прикосновения его руки к её щеке.
А Ратибор стоял спиной к двери и долго не мог заставить себя взяться за молот. В его груди было странное чувство. Легкое и теплое. Он спас её от отцовского гнева. Защитил слабого. И это простое действие принесло ему больше удовлетворения, чем самый сложный и искусно выкованный заказ. Он вдруг понял, что сила нужна не только для того, чтобы гнуть железо, но и для того, чтобы вытирать девичьи слезы. И эта мысль была для него новой и пугающей.