По деревне слухи распространялись быстрее лесного пожара. Новость о том, что угрюмый Ратибор не просто починил Ладе сломанный серп, но и денег за это не взял, да еще и утешал заплаканную девчонку, облетела все дворы еще до заката. Мужики у колодца чесали бороды, пересматривая свои ставки. Бабы на завалинках судачили, качая головами: «Ишь ты, тихоня-то наша! В тихом омуте, видать, не только черти, но и кузнецы водятся!»
Эта новость, разумеется, дошла и до ушей Зоряны и Милавы. И обеих она уязвила, хоть и по-разному.
Зоряна восприняла это как личное оскорбление. Она, первая красавица, умница, дочь старосты, предлагала себя Ратибору открыто и страстно, а он ее отвергал. А эту бесцветную мышку, эту пугливую пигалицу, он жалел и утешал! Ярость кипела в ней, смешиваясь с ревностью и уязвленной гордостью. Она решила, что пора поставить эту выскочку на место.
Милава же отнеслась к новости с холодной рассудительностью. Она увидела в этом поступке Ратибора подтверждение своей теории: его можно было взять не телом, а душой. Он откликался на слабость и искренность. И Лада, сама того не желая, нащупала правильный путь. Это было опасно. Милава поняла, что пора переходить от выжидания к более активным действиям и закрепить свое преимущество, которое она, как ей казалось, получила во время своего «делового» визита.
Судьба, или, может, какая-то насмешливая лесная богиня, распорядилась так, что все три сошлись в одном месте и в одно время – у кузницы Ратибора.
Это случилось на следующий день после истории с серпом. День был душным, предгрозовым. Тяжелые сизые тучи ползли с юга, и в воздухе пахло пылью и озоном.
Ратибор, не обращая внимания на погоду, работал. Он готовил партию железных ободов для новых тележных колес, и вся кузница была наполнена жаром, лязгом и гудением. Он был полностью поглощен процессом, отгородившись от всего мира стеной огня и звука.
Первой пришла Лада. Она несла небольшой узелок. Со вчерашнего дня она пребывала в состоянии светлой эйфории. Её робость никуда не делась, но теперь к ней примешивалась безграничная благодарность. Она всю ночь не спала, а утром напекла маленьких медовых лепешек – лучшее, что она умела готовить. Она хотела отблагодарить его. Просто отдать и убежать. Она робко остановилась у порога, не решаясь войти и нарушить его работу.
Почти сразу за ней подошла Милава. Она тоже несла сверток. Внутри была новая рукоять для ножа, которую обещал показать ей Ратибор. Она пришла, как договорились, – деловая, спокойная, уверенная в своем праве здесь находиться. Увидев Ладу, она лишь слегка приподняла бровь.
– И ты здесь, пташка? – её голос был ровным, но Лада почувствовала в нем холодок. – Что, опять что-то сломала?
Лада густо покраснела и вжала голову в плечи.
– Н-нет… я просто… отблагодарить…
Она не успела договорить, потому что с другой стороны улицы, покачивая бедрами, подошла третья – Зоряна. Она была в ярко-алом сарафане, который горел, как маков цвет, на фоне серого предгрозового неба. В руках у неё ничего не было. Ей не нужны были предлоги. Она пришла взять то, что считала своим по праву.
Увидев у кузницы сразу двух соперниц, она остановилась. Ее синие глаза метали молнии, которые были похлеще небесных.
– Ну, надо же! Слетелись, вороны, на падаль, – прошипела она, её голос был низким и ядовитым. Она окинула презрительным взглядом Ладу, задержала на мгновение холодный взор на Милаве. – Что тут у вас? Ярмарка невест? Или очередь к нашему жеребцу на случку?
От её слов Лада побледнела и, кажется, стала еще меньше ростом. Милава же даже не дрогнула.
– У кого что болит, тот о том и говорит, Зоряна, – спокойно парировала она. – У меня, в отличие от некоторых, есть деловое поручение от отца. А ты с чем пожаловала? Опять себя предлагать? Смотри, товар-то залежалый, портиться начинает.
Это был точный удар. Лицо Зоряны исказила злость.
– Ах ты, змея подколодная! – выплюнула она. – Думаешь, если ты хитростью да лестью действуешь, так умнее всех? Он твою лживую натуру за версту чует! Мужику, как Ратибор, нужна настоящая женщина! Страстная, горячая! А не тихая мышь, – она метнула яростный взгляд на Ладу, – и не расчетливая торгашка! – это уже было в адрес Милавы.
– Страсть без ума – это пожар в стогу сена, – невозмутимо ответила Милава. – Ярко горит, да быстро гаснет, оставляя после себя лишь черные головни. А настоящая женщина – это очаг, который греет дом долгие годы. Но тебе, видать, этого не понять. Твоего жара хватает только на то, чтобы сарафаны прожигать.
Всё это время Ратибор находился внутри. Он слышал их голоса, но делал вид, что не слышит. Он стоял у мехов и с силой, с какой-то яростной методичностью, раздувал огонь. Гу-у-ух! Гу-у-ух! – ревели мехи, словно огромные легкие, пытаясь перекрыть, заглушить эти женские голоса, от которых у него сводило скулы.
Он чувствовал их всех троих за своей спиной. Чувствовал трепетный страх Лады, холодную, как сталь, уверенность Милавы и обжигающую, как пламя, ярость Зоряны. Они делили его шкуру, даже не спросив его самого. Он был для них вещью, призом, целью. Их чувства, их желания, их борьба создавали вокруг кузницы такое напряжение, что, казалось, воздух вот-вот взорвется.
– Хватит!
Его рык прозвучал так неожиданно и мощно, что все три девушки вздрогнули и замолчали. Он резко обернулся и встал в дверном проеме. Огромный, черный от сажи, с голым, блестящим от пота торсом. В его серых глазах полыхал холодный огонь. Он был похож на разгневанного бога-громовержца.
Он переводил свой тяжелый взгляд с одной на другую. На испуганное, заплаканное лицо Лады. На поджатые губы и вызывающе-дерзкий взгляд Зоряны. На внешне спокойное, но напряженное лицо Милавы.
– Это кузница. Место для работы, – процедил он сквозь зубы. – А не базарная площадь для бабских пересудов. У меня здесь железо раскаленное, а не пироги пекутся. Если у кого-то есть дело – говорите. Если нет – убирайтесь все прочь. И не смейте превращать порог моего дома в собачью свадьбу.
Его слова, грубые и резкие, хлестнули их, как кнутом. Лада, окончательно перепугавшись, выронила свой узелок с лепешками и, всхлипнув, бросилась бежать. Зоряна, бросив на Ратибора последний испепеляющий взгляд, полный обиды и невысказанной угрозы, резко развернулась и зашагала прочь, гордо вскинув голову.
Осталась одна Милава. Она выдержала его взгляд, не дрогнув.
– Я принесла рукоять, как мы и договаривались, – спокойно сказала она, протягивая ему сверток.
Ратибор выхватил сверток из её рук.
– Оставь. Я посмотрю позже. А сейчас уходи и ты.
Он не стал дожидаться ответа, развернулся и вошел в спасительную темноту кузницы. Он схватил молот и с силой, вкладывая в удар всю свою злость и смятение, обрушил его на раскаленный обод.
БУМ!
А снаружи, под первыми тяжелыми каплями долгожданного дождя, на земле остался лежать маленький узелок, из которого выкатились и рассыпались по пыли никому не нужные медовые лепешки.