Таверна «Красный петух» пряталась в глубине Латинского квартала, за неприметной дверью, отмеченной лишь выщербленным камнем над косяком. Дождь барабанил по крыше, заглушая звуки улицы, когда Анри и Мариэтта спустились по скользким ступеням в подвал. Воздух внутри был густым, пропитанным запахом сырого дерева, дешевого вина и пота. Свет нескольких масляных ламп дрожал на стенах, покрытых копотью, а длинный стол, за которым сидели люди, казался вырезанным из самой тьмы.
Анри замер у входа, чувствуя, как взгляды собравшихся – острые, настороженные – скользят по нему. Здесь не было шелка и кружев, только грубая шерсть плащей да потрепанные шляпы. Мариэтта, напротив, двигалась уверенно, кивая знакомым. Она подвела его к углу, где стояло несколько стульев, и шепнула:
– Не бойтесь. Они не кусаются, если не давать повода.
Он кивнул, хотя сердце колотилось. Это был не его мир, но он пришел сюда сам – ведомый ее словами и чем-то внутри себя, что больше не могло молчать.
За столом поднялся мужчина – высокий, с широкими плечами и лицом, изрезанным шрамами. Его волосы, черные как уголь, были стянуты в хвост, а голос, когда он заговорил, гремел, перекрывая гул подвала.
– Братья, сестры, – начал он, стукнув кулаком по столу. – Сколько еще мы будем ждать? Король жрет на золоте, а мы умираем за кусок хлеба! Они зовут нас чернью, но я скажу: чернь – это сила, что сметет их троны!
Толпа зашумела – кто-то крикнул «Верно!», кто-то хлопнул кружкой о стол. Анри смотрел на мужчину, чувствуя, как его слова впиваются в него, словно искры от костра. Это был не Жан с его тихой мудростью, а буря в человеческом облике.
– Это Пьер Лефевр, – пояснила Мариэтта, наклонившись к нему. – Бывший солдат. Он видел кровь и теперь хочет справедливости.
Анри кивнул, не отрывая глаз от Пьера. Тот продолжал:
– Они думают, что мы слепы, что мы проглотим их ложь! Но мы видим – видим, как их кареты давят наших детей, как их налоги душат наших жен! Время слов прошло, друзья. Время действия близко!
Рядом с Пьером встала женщина – худощавая, с короткими рыжими волосами и глазами, горящими лихорадочным блеском. Она подняла руку, призывая к тишине.
– Пьер прав, – сказала она, и ее голос, хоть и мягче, резал не хуже ножа. – Но действие без мысли – это хаос. Мы должны знать, за что боремся. Не просто за хлеб, а за свободу – для всех, а не для избранных.
– Это Клодин, – шепнула Мариэтта. – Она пишет памфлеты. Ее слова читают даже те, кто не умеет читать – их передают из уст в уста.
Анри слушал, чувствуя, как подвал становится теснее от этих голосов. Они были грубыми, резкими, но в них была жизнь – та, что он не находил в Версале. Он вдруг осознал, что его присутствие здесь – чужака в дорогом плаще – бросает вызов не только им, но и ему самому.
Пьер заметил его и прищурился.
– А это кто? – спросил он, указав пальцем. – Какой-то господин решил развлечься среди нас, черни?
Толпа повернулась к Анри, и он почувствовал, как воздух сгущается. Мариэтта шагнула вперед, ее голос был спокоен, но тверд.
– Это Анри де Лормон. Он пришел слушать, а не судить.
Пьер фыркнул, но Клодин положила руку ему на плечо, останавливая.
– Пусть говорит, – сказала она, глядя на Анри. – Зачем ты здесь, месье? Что тебе нужно от нас?
Анри встал, ощущая тяжесть их взглядов. Его язык, привыкший к изящным фразам салонов, вдруг показался ему бесполезным. Но он вспомнил Мариэтту, ее слова о месте, которое нужно создать, и заговорил:
– Я пришел, потому что устал смотреть из-за стекла. Я не знаю, что могу дать вам, но я хочу понять – понять вас и, может быть, себя.
Тишина повисла в подвале, тяжелая, как сырой воздух. Потом Клодин кивнула, а Пьер, пожав плечами, вернулся к своему вину.
– Пусть остается, – буркнул он. – Но, если он предаст, я найду его первым.
Мариэтта сжала его руку под столом, и в этом жесте было больше, чем слова.