Первую ночь в деревне мы маялись от жары и безделья, пока дед Егор, докурив трубку, не погнал нас с крыльца в дом и не пригрозил выпороть, если сунемся в овраг, где нашли тело Четырехглазого.
Четырехглазым прозвали местного дурачка Кольку Ветрова за огромные очки, которые он смастерил сам и никогда не снимал. Года два назад он обосновался в пристройке музея-усадьбы старого графа, куда устроился сторожем. Ни сколько ему лет, ни как он по-настоящему выглядел, без отвратительной клочковатой бороды и черных сальных патл, никто не знал. Две вещи про Кольку были главными новостями тем летом – его привычка собирать всякий хлам и мастерить из него что-то несуразное: чудные огромные очки, радио, шипящее на всех частотах, и дребезжащий велосипед. А вторая – внезапная влюбленность, превратившая его в оголтелого чудака, расхаживающего с цветком в нагрудном кармане засаленного пиджака и с блаженной улыбкой на лице.
Тогда у нас и появился план – за три дня до Ивана Купалы, перед пожаром, превратившим половину деревни в дымящиеся головешки. Получается, время было остановиться и не натворить бед.
Мы с Митяем решили, что надо пойти в овраг – разобраться, что там случилось. Больше никому не было дела до Кольки, а от того, что дед пытался нагнать страху, мол, нечисто там, зудело полезть туда в ту же минуту. Спать по ночам казалось глупостью.
Помню, как запрыгнув под шерстяные пропахшие костром одеяла, мы долго пялились в потолок и ждали, пока скрипнут пружины старой советской кровати на втором этаже и захрапит дед. Темнота в комнате стояла такая звенящая, почти осязаемая, какой в городе не бывает. Только слабый лучик лунного света пробирался через кусты герани на подоконнике, и суетились в подполе мыши. Я задремал. Мне вдруг почудилось, что мы плывем на этих железных кроватях с огромными матрасами через туман, заполнивший комнату, в окно и дальше – в ночь, где сияет Луна.
– Гришка, ты задрых, что ли! Пошли давай! Только тихо! У деда рука тяжелая, имей в виду, – шикнул на меня Митька и, подхватив джинсы и футболку, валявшиеся комком в углу, прокрался в коридор.
Не успел я найти свои кеды в потемках, как тихо скрипнул засов на входной двери. Вечно Митька старался меня опередить. Наверное, нужно было сказать ему, что мне нельзя идти туда. Но все как-то быстро закрутилось. Случая не было предупредить Митьку, что я чувствую мертвяков. И иногда – вижу. Такой вот талант достался с рождения, все не как у людей.
– Заткнись! – буркнул Митька, схватил камень и запустил в соседский огород, где протяжно завывал Пряник – беспородный лохматый пес, вымахавший до чудовищных размеров и не в меру добродушный. Он дружил со всей деревней, но больше всех – с Четырехглазым и очень по нему тосковал.
Обычно они вдвоем каждое утро объезжали округу. С первыми петухами Колька залезал на побитый велосипед, который был всей его собственностью, и выгуливал Пряника – больше к нему никто не решался подойти и потрепать за холку. Уж больно здоровый и непослушный. Пряник трусил рядом со сторожем, оповещая округу заливистым счастливым лаем, что новый день уже начался. Недолюбливали их, сами понимаете.
– Ты хоть знаешь, где точно его нашли? – возле последнего уличного фонаря я остановился вроде как шнурок завязать, но у меня уже кружилась голова, как всегда, если мертвяки поблизости.
– Что, Григорий, опять струхнул? – подражая деду, чей сухой и тихий голос напоминал треск сломанных веток, Митька засунул руки в карманы и разглядывал разливавшуюся перед ним темноту.
Два шага – и непроглядная ночь, где шумел лес, потревоженный ветром, где могло таиться все, что угодно. Это-то и будоражило кровь.
Последний дом по улице стоял с покосившейся крышей. Он прятался в бурьяне выше моего роста и смотрел на нас черным глазом разбитого окна, будто отмеряя границу между реальностью и изнанкой жизни, которую так хотелось изведать. Ни единого огонька кругом – все спали, и вдруг почудилось, что люди исчезли. Только мы с Митькой остались. Из живых. А мертвых тут было полно…
– Всегда говорили, что место там плохое. Костей много. Чуть тронь землю – найдешь череп или еще что. Кладбище раньше было. Еще при царе. А потом река русло изменила – ну, когда плотин понастроили – и подземные воды сюда ушли. Тут известняка много, вымыло, могилы-то и провалились. Такой вот овраг.
Митька шел быстро, подсвечивая дорогу фонариком и сверяясь с навигатором в телефоне. Чтобы сократить путь и вернуться, пока наш побег не обнаружили, мы свернули с колеи на тропинку через луг, примыкавший к лесополосе, похожий в темноте на черную ленту, и оказались на месте.
Я слушал Митьку краем уха. Ночь пела вокруг на десятки голосов. Шелест сочной, полной жизни листвы могучих дубов и вязов. Шепот холодной и влажной от росы травы, щекотавшей голую, покрытую мурашками кожу на икрах. Гудение комарья, одинокий крик перепуганной птицы неподалеку. Митька замер и долго с любопытством вглядывался в темноту.
– Волков здесь нет, – констатировал он и вышел к кромке оврага.
– Сам проверял? – я старался не отставать.
Выпустить друг друга из виду было легко, а остаться наедине с теми, кто бродил тут, я не хотел. Кровь прилила к голове, все стало расплываться перед глазами, поэтому, когда я споткнулся, больно ударившись ступней о камень, и полетел кубарем на дно оврага, то даже не понял, что произошло, пока Митька не начал орать, свесившись с обрыва.
– Ты прямо как он! Колька, говорят, так и помер – летел на своем велике черт знает куда и навернулся! Че там? Видно что-нибудь? – он посветил фонариком, и я вздрогнул, успев заметить, как кто-то поспешно отошел в темноту, – достань че-нить, а? В классе девчонок напугаем!
– Дурак! – я бессильно выдохнул, сражаясь с приступом тошноты. Что-то больно впилось в ладонь. – Помоги выбраться, говорю! – я закричал, и звук, который последовал за этим, напугал меня до беспамятства. Шаги. Почти топот. Множество босых ног, спешащих прочь от меня.
– Да не ори ты, – ответил Митька. – Ща, подожди! Что ты нашел? Вон, у тебя в руке – отсюда вижу! О, Колькины очки, будешь нашим новым Четырехглазым! – он ухмыльнулся.
Вытаскивая меня наверх, Митька много чего мне припомнил, но его напряженное от усилий и одновременно довольное лицо я запомнил хорошо. У нас появилась добыча.
– Дай посмотреть! – пока мы лежали на краю обрыва, переводя дух, одной рукой Митька уже тянул на себя странно холодную дужку очков.
– Точно. Они. Глянь, какие странные! Проводки и кнопочки. Блин, Четырехглазый прям очки виртуальной реальности смастерил! – он надел их, чертыхнулся и отшвырнул в сторону. – Кусаются будто! А толку никакого – ничего не видать! А ты что-нибудь еще прихватил из оврага? – он хлопнул меня по пустому карману шорт и хмыкнул, получив хороший пинок в бедро.
– Тупые у тебя идеи!
За словом и ответным ударом Митька в карман не полез, и мы покатились по жесткой земле к зарослям крапивы под старым дубом. Только ей и удалось привести нас в чувства.
Пока мы хохотали и переругивались, над нами пролетел, хлопая огромными крыльями, филин и уселся неподалеку наблюдать. Он долго недовольно ухал нам вслед, когда мы тащились через лесополосу обратно в деревню. Машинально я спрятал Колькины очки в карман. Даже удивился, когда потом обнаружил их. До этого момента я был уверен, что они остались валяться в крапиве.
Странная штуковина. Раньше я таких не видел. Две крупных толстых линзы, крошечные кнопки на левой дужке – Колек был левшой, оно и понятно. Одно из стекол треснуло по диагонали. В очках действительно, кроме расплывчатых очертаний и радужных преломлений света, ничего нельзя было увидеть. Они странно холодили виски, и пару раз возникало ощущение, что это не я поворачиваю голову, а кто-то меня разворачивает, схватив за нос. Зачем они были нужны, я и представить не мог.
Когда мы добрались до крыльца, небо начало светлеть. Где-то на другом конце деревни одиноко заголосил петух. Пряник попытался добраться до нас, отчаянно виляя хвостом, но с его весом перемахнуть через забор невозможно.
– Смотри че, за Кольку нас принял! – Митька зевнул и сбросил у двери кроссовки, которые носил на босу ногу без шнурков. – Как раз в это время он выезжал из графской усадьбы и забирал его… Я вот думаю, если он в этих очках постоянно таскался, неудивительно, что нашел себе даму сердца. Когда ни хрена не видно, кто перед тобой, влюбиться проще простого.
Что-то шевельнулось во мне при этих словах. Дурное предчувствие, но я не обратил на него внимания и рухнул на кровать, тут же провалившись в глубокий сон.
– Мать вернется – устроит вам! Связываться некогда, а то бы! Ноги аж черные, вы себя хоть видели? Где шлялись-то опять? – возмущался дед, поливая из шланга аккуратные, без единого сорняка грядки капусты и кабачков. – Вот скажи, Митяй, вам, остолопам, уже по пятнадцать, кто из вас выйдет-то? – развернувшись, он окатил нас водой, пока мы сидели на крыльце, уминали бутерброды и подкармливали Пряника, кидая ему куски через забор.
– А! Дидя! – Митяй зыркнул на него с обидой и запрыгнул в прихожую.
– Ну, хоть немного помылись, – рассмеялся дед вдогонку, пока мы, мокрые с головы до пят, рыскали по комнате в поисках сухой одежды. – Эй, молодежь! Тут к вам невеста в гости! Я так понимаю, на Купалу звать пришла, а, Дианка? – в его старческом голосе появились ехидные звонкие нотки.
– Вали! Твоя очередь с ней общаться, – я отпихнул Митьку к выходу и посмотрел на себя в мутное зеркало на книжной полке.
Куда уж, жених! Обтянутые загоревшей кожей скулы и торчащие из взъерошенной копны, куда еще с ночи набилась трава, уши. Мои самые выдающиеся черты. Если не брать в расчет обожженный солнцем нос. Я вообще старался на него никогда не смотреть. Курносый и покрытый веснушками, он приводил меня либо в бешенство, либо в отчаяние. Поэтому я старался держаться подальше от зеркал и определял, насколько паршиво выгляжу, по реакции окружающих.
– Все лучше, чем собирать малину или навоз раскидывать. Подвинься! Че ты там увидел? – Митька оттолкнул меня от зеркала, уложил мокрые смоляные волосы пятерней и одернул футболку. Все, что нужно было сделать, чтобы девчонки сходили по нему с ума.
– Приходи вечером к костру. Не будешь же ты весь день с дедом в огороде ковыряться! – он хлопнул меня по плечу и был таков.
Я услышал, как Диана с досадой произнесла мое имя, затем взрыв смеха и удаляющиеся веселые голоса. Я подождал, пока они исчезнут, и вышел из дома в сопровождении ленивого кота, тершегося о мои ноги с таким видом, будто делает одолжение.
Дед бросил на меня косой взгляд, но ничего не сказал. Повадки Митьки он не одобрял громко и регулярно, но я чувствовал, что ему было бы легче, веди я себя так же, как Митя. Подозревал ли он, что у меня есть секрет, не знаю. Но я его настораживал – это точно. Поэтому я предпочел забрать ночную находку и уйти обследовать Колькину нору в усадьбе. Одному, без Митьки, больше шансов что-нибудь узнать, а не только вляпаться в неприятности.
В сам особняк, когда-то принадлежащий графу и отданный в распоряжение местного краеведческого музея, я не стал заходить, хотя еще с детства знал про потайной ход в подвале флюгера. Все деревенские мальчишки знали. Это у нас было что-то вроде посвящения – залезть ночью в хозяйские покои и прокричать какое-нибудь оскорбление в зеркало. Якобы, разозлившись, граф должен был явиться оттуда и задушить наглеца. Конечно, такого ни разу не случилось, но слухи о его ужасном характере и садистских привычках так твердо укоренились в жизни деревни, что времени никак не удавалось их поглотить, заставить исчезнуть. Дело еще было в его дочери, которая покончила с собой, когда грозный отец насмерть засек розгами ее возлюбленного, служившего в усадьбе конюхом. Местные часто вспоминали девушку к делу и без, приговаривая: «Смотри, Лизавета увидит и придет за тобой». Ходил слушок, что – неупокоенная – она охраняет деревню от злых людей и наказывает проказничающих мальчишек. Потому-то и странно, что с Колькой такое приключилось. У нас не то что несчастных случаев – скотина не дохла без причины.
Дверь в каморку Четырехглазого была нараспашку. Я спустился по крутым узким ступенькам. Мутные, покрытые паутиной окна комнаты были как раз на уровне земли. Здесь стоял сизый, душный, пропахший пылью туман, в то время как в открытый дверной проем лился солнечный свет июльского обжигающего полудня.
Все вроде бы на своих местах. Жесткий проваленный диван, старое кресло, украдкой вытащенное из хозяйской гостиной, шкаф завален какими-то деталями, проводками и прочим хламом. На столе несколько пожелтевших от времени книг.
Я сел в кресло, столетние пружины жалобно заскрипели. Оно качнулось, и мне померещились в окне чьи-то покрытые землей босые ноги. От страха я не мог пошевелиться и зачем-то, нащупав в кармане Колькины очки, надел их. Как будто кто-то подсказывал, что нужно делать.
Сначала все выглядело темным расплывчатым пятном, затем глаза стали привыкать. Появились детали, и до того удивительные, что я вскрикнул, забыв об опасности. Боковым зрением я замечал, что на дужке мерцают огоньки, и сразу догадался, что, попробовав каждую кнопку, я получу какой-нибудь еще фантастический эффект, но пока было достаточно представшего предо мной открытия.
Я оказался в другом месте. Нет, строго говоря, место было тоже самое – каморка прислуги, но, наверное, два столетия назад.
Пол устлан свежими выструганными досками, и я почувствовал их смоляной запах. В углу горел огонек лампадки перед крошечным образком. Вся мебель преобразилась, сбросив паутину и пыль. Пахло смородиновым чаем и немного рыбой.
– Пойдем быстрее! Нас никто не увидит, отец еще нескоро вернется, – девушка остановилась на ступеньке и, подобрав подол длинного, расшитого кружевом платья, согнулась, чтобы заглянуть в комнатку и улыбнуться мне, – что ты опять с этими книжками возишься! Давай, – она протянула тонкую, почти детскую руку и звонко рассмеялась, – а то без тебя уйду купаться.
Тело не слушалось, я не мог произнести ни слова, но, к своему удивлению и ужасу, поднялся. Увидел, как моя ладонь сжимает хрупкие пальцы, и, подхватив хохочущую Лизавету на руки, вышел наружу.
Тропинка пронизывала огромный раскидистый сад и сбегала к песчаной отмели, спрятанной в зарослях камыша под необъятной ивой. Ветви спускались почти до воды и так сладко шептали нам о любви, колеблемые теплым летним ветром, что кровь ударяла в голову, и реальность переставала существовать. Пара послеполуденных часов, пока ее отец ездил по службе, принадлежали только нам. Счастья было так много, что оно кружило голову и до боли переполняло сердце.
Я остановился. Это была не моя жизнь и не мои воспоминания. Холодок испуга прокрался по спине.
– Ты можешь пойти со мной, и мы останемся навсегда вместе, – она приковывала мой взгляд блеском распахнутых бирюзовых глаз, чуть лукавых, в обрамлении длинных пушистых ресниц, тень от которых причудливым узором ложилась на ее покрасневшие от солнца и от смущения щеки. Мраморный лоб и тяжелые золотистые кудри, шелк которых я чувствовал на своей коже.
– Лизавета? – показалось, я только подумал, не сумел произнести вслух, но она сразу отвела взгляд, и ее счастливая улыбка потухла.
– Ты не он, я знаю, – она как будто сжалась в моих объятьях, не вырываясь, но пытаясь отстраниться, спрятаться от правды, которая причиняла ей боль. – Его нигде нет! – она всхлипнула: – Я здесь застряла! Одной очень плохо, холодно…
Лизавета посмотрела умоляюще и отстраненно, словно обращаясь к кому-то другому. Ее тело растаяло, ощущение тяжести продлилось еще пару секунд, пока я ошалело смотрел на свои трясущиеся руки. Я сорвал очки и отшвырнул их.
– Ничего себе подружку Колек нашел! – из холода меня бросило в жар, сердце заколотилось. Я прыгнул в кусты, расцарапав ладони о колючие ветки шиповника, вытащил злополучные очки и бросился искать Митьку.
Лучше бы я оставил их там и сбежал. Но я все больше утверждаюсь в мысли, что это было невозможно. Они словно притягивали и сами просились в руку.
До праздника оставалось совсем немного. К вечеру на берегу собиралось все больше людей, и костер, который зажигали, как опускались сумерки, был каждый раз сильнее и ярче. Мне не нравились эти гуляния, многие из приезжих ребят тут же находили себе пару и начинали обжиматься. Я привык держаться в стороне и обычно, как темнело, уходил домой. А Митька оставался до утра.
– Ой, кто к нам пожаловал! – Дианка заметила меня первая, легонько оттолкнула Митьку и, покачивая загорелыми бедрами, пошла навстречу. В тот же миг за нею с треском вспыхнул костер. Языки пламени взлетели в зарево вечернего неба, будто огненная корона вспыхнула над растрепавшимися от порыва ветра волосами.
– Мииииить! – обогнув Дианку и увязая в песке, я бежал к нему за ощущением безопасности и уверенности, но друг окинул меня раздраженным взглядом и остановил вытянутой рукой.
– Чего притащился? – зашипел Митька, отступил на шаг.
– Сладенький, наконец, к нам присоединился! – Дианка обвила меня за плечи и прижалась губами к щеке.
Я попытался высвободиться. Не так мне все это представлялось. Ее прикосновения были жесткими и болезненными, словно принуждающими подчиниться, а дружеский поцелуй спровоцировал странное отвращение. Все равно, что миловаться с жабой.
– Митька, надо поговорить, – я все время сжимал очки в кармане и неожиданно почувствовал, как сильная скользкая ладонь Дианки легла поверх моей, пытаясь до них добраться.
– Ну-ка, пойдем! – надувшись от обиды, что я отвлекаю его девушку, Митька кивнул в сторону леса, тень от которого тянулась по берегу, становясь все длиннее и покрывая нас всех, будто проклятьем.
– Подожди! – Дианка развернула меня к себе – и откуда только силища взялась в этой костлявой, чуть ли не черной от загара девчонке. – Дай посмотреть, что вы нашли в овраге, и иди, куда хочешь, – она уже обвила пальцами очки и потянула из кармана, как Митька оттолкнул ее и встал между нами.
– Еще чего! Это наш трофей! Посмотришь, если поцелуешь! – он хмыкнул, но как-то неуверенно. Дианка расплылась в ответной улыбке, и тут Митька брякнул сдуру: – Чисто Баба Яга.
Какой она подняла крик! Растопырив пальцы с длинными, выкрашенными черным лаком ногтями, указывала на нас и обзывала последними словами, каких я не слышал до того момента. Глаза сверкали от злости, а голос с каждым словом становился все противнее, словно кричал козодой. Такими воплями можно было мертвых поднимать. Отблески пламени плясали по содрогавшемуся от ярости телу, и в какой-то момент Дианка действительно стала походить на ночное чудище. Загипнотизированные ее воплями и плясками, приезжие начали разворачиваться к нам, сужая круг, в котором мы оказались.
– Ходу! – сдавленно прошептал Митька, и мы бросились наутек под сень лесной чащи.
– Че это было? – остановившись в густом подлеске, мы переглянулись, и Митька потребовал объяснений.
– Да я почем знаю! – я здорово разозлился. Обязательно с какой-то кикиморой нужно закрутить, будто ни здесь, ни в городе нормальных девчонок нет. – Чего ты связался с ней?
– Сам не знаю, – он пожал плечами и вздохнул. – Заело, что она все про тебя, да про тебя расспрашивала, а потом про Колькины очки. Вешалась на меня, чтобы побольше выболтал, а я все сразу понял. Кроме одного – что ей от тебя-то нужно?
– Ну, ясно. – Мне даже обидно не было, если бы кто-то стал со мной заигрывать, я тоже заподозрил бы подвох. – На! Примерь! – я протянул очки.
– И что будет? – он недоверчиво уставился на меня.
– Может и ничего, может они на тебя не подействуют, – я так устал, что готов был лечь на землю и заснуть.
– В смысле? Я что, хуже тебя, что ли? – Митька схватил очки и надел.
Некоторое время он молча щурился и поворачивал голову то в одну, то в другую сторону.
– Ни черта не видно, – буркнул он.
– Угу, – мы так далеко убежали, что и костер, и приезжие остались позади, а мы – в полной темноте.
– А кнопки на что? – он стал жать все подряд, и я равнодушно откинулся на спину, уверенный, что у него ничего не получится, пока Митька не стал трясти меня: – Т-там-м… Он-н-но! С-с-сю-да ид-дет! – Он сел на корточки и закрыл руками лицо. Я никогда не видел, чтобы Митька перепугался, как пятилетний ребенок.
– Дай посмотреть, – я с трудом стащил с него очки.
Перед нами по узкой тропинке шли две уродливые ноги или лапы – даже не знаю, как их назвать. Вместо пальцев – огромные когти, и не пять, а три, и один оттопыренный вбок. Чешуйки, покрывавшие кожу, переливались слабым сине-черным светом, и вонь шла такая, что пришлось зажать носы. Гнилью тянуло и болотной тиной.
– Это Дианка! – Митька не верил своим глазам. Без очков он видел обыкновенную девушку в коротком сарафане, блуждающую по ночному лесу.
– А кто она такая? – немного раздвинув кусты, я сумел лучше ее разглядеть. Из спины торчал уродливый горб, длинные руки с когтями спускались едва не до земли, и то, что казалось нам миловидным девчачьим личиком, превратилось в хищный оскал.
– Мальчики! – пропела она сладким голоском, никак не сочетавшимся с ее истинным обликом, – отдайте мне очки и пойдете домой, в теплые постельки! Обещаю, что не трону вас. Вы мне не нужны, – она дошла до края леса и повернула обратно, чуяла нас и довольно усмехалась.
– Пошла прочь отсюда! Ты не получишь Лизавету! – сам не знаю, как это вышло, но я поднялся и вышел на тропинку, оказавшись прямо перед ней. Очки стали просто ледяными и как будто прожигали кожу, прирастали к голове, превращаясь в настоящую пару глаз. Я смотрел на происходящее со стороны.
– Отведи меня к ее могиле и освободишься. Две сотни лет уже подбираюсь к ее костям, а она все водит за нос, проклятая девчонка! – Дианка зарычала, и эхо умножило ее негодование.
– Ведьма! Никогда не получишь Лизавету! – я готов был броситься на чудовище с голыми руками, но в тоже время будто моим телом управлял кто-то другой. Только боль от очков становилась все невыносимее.
– Зачем она тебе? – Митька встал рядом и тяжело переводил дыхание, пытаясь справиться со страхом.
– Счеты у меня с ней, отвадила от меня отца, дрянь! Задорого ее теперь продам, а с тобой, милый, поделюсь! – заворковало чудище и повернулось к нему. – Ни дня не будешь работать, только пить и гулять! Помоги, Митя!
– Что нужно сделать? – ответил он дрожащим голосом и бросил на меня косой взгляд.
– А ничего! Ничего, – она прямо-таки лучилась счастьем. – Надо просто перепрограммировать очки, чтобы Гриша смог Лизку увидеть. Отцово благословение, тьфу! Раскаялся старый хрыч, пожалел дочурку, его стараниями никто ее могилу не найдет, если сама не покажет. А она покажет! Лизка того и добивается! Плохо одной-то, холодно в земле! – ее улыбка превратилась в оскал, Дианка подпрыгнула как ужаленная и закричала в темноту: – Сладить со мной вздумала? Как только опять влюбилась, сильная стала? Доберусь я до тебя, такое устрою! Пошла прочь! – она отшатнулась, как от удара. – Колька-то твой трусом оказался! Не пошел с тобой! Бросил опять! Думаешь, этот малахольный решится?
– А с Гришкой что будет? – подал голос Митяй.
– Что-что, – она раздраженно затараторила. – Нужен он тебе больно? Вечная обуза! Таскаешься с ним, а толку! Преставится, и дело с концом. Он мне не нужен.
– Ты, значит, Кольку сгубила? – прошептал Митька и подошел ко мне вплотную.
– Да не я, милый, не я! Лизавета! Звала его с собой, а он в последний момент испугался! Немного мне не хватило – почти привел к ней, а сам назад повернул, подлец!
– Гришка, как только я очки сдерну, ты разворачивайся и беги домой, не оглядывайся!
Митя одной рукой схватил меня за плечо, другой вцепился в очки и снял их чуть ли не с кожей. Миг полной темноты, и я увидел, как они с Дианкой сцепились, рухнули в траву и стали драться. Я не мог его бросить, не мог сбежать. Тварь была гораздо сильнее, она разорвала бы Митьку на куски.
– Помогите, – прошептал я чуть слышно. – Пожалуйста, помогите нам!
Ближе остальных мертвецов ко мне была Лизавета. Я видел ее не такой, как раньше – юной и счастливой. Передо мной стоял труп с белыми пустыми глазами и синюшной кожей. Другие держались неподалеку, равнодушно наблюдая за Митькиной схваткой с ведьмой. Бледные и печальные, они больше не внушали страха. Я смотрел на них с сожалением, осознав, что в смерти нет никакого ужаса, это всего лишь естественный ход вещей, и каждый сам определяет своей жизнью, что его ждет. Нет ни рока, ни обреченности, ни бессмысленности. Все устроено правильно и закономерно, как жизнь, как мир вокруг. Я протянул руку Лизавете.
– Прошу тебя, спаси нас, и мы поможем тебе. Мне кажется, Колька не ушел, он просто спрятался, и я догадываюсь, как ему помочь сделать следующий шаг, чтобы быть с тобой навсегда. Ты же этого хочешь?
Лизавета кивнула, и я зажмурился, не выдержав более смотреть на мертвых. Поднялся визг, Дианку отшвырнуло метра на два от задыхавшегося Митьки, затем что-то подняло ее в воздух и стало перебрасывать, нанося гулкие удары, сопровождаемые хрустом ломаемых костей.
– Идти можешь? – я подхватил Митю и потащил в сторону дома как можно быстрее и дальше от того, что происходило в лесу.
– Сказано было тебе – валить, – пробурчал Митька и сплюнул кровь, когда мы выбрались из леса и оказались в конце улицы.
– Очки при тебе? – я усадил его на крыльцо и рухнул рядом, едва не промахнувшись мимо ступеньки и не угодив в бочку с водой.
– Да, – он удивился, доставая их из кармана, – даже не поцарапались! Как такое возможно?
– Вот выпорю вас обоих! – дверь в дом распахнулась, и над нами навис дед с фонарем в руках и бледным, постаревшим еще на десяток лет лицом. – Бегом в комнату, и тихо! Что-то творится в деревне, – он легонько подталкивал нас в спину и несколько раз проверил засов на двери.
– Пряник спит, что ли, – Митька затравленно озирался, будто впервые здесь оказался.
– Нет больше Пряника, – понуро отозвался дед и задернул плотнее шторы на окнах. – Задрал какой-то зверь, думают – волк…
– Нет у нас волков, – у Митьки были огромные от испуга глаза.
– Расскажи мне еще, – дед начинал горячиться, распаковывая аптечку. – Соседи поговаривают, ведьма снова объявилась. Кто-то видел ее у реки, – он старался держаться уверенно, но было видно, как трясутся морщинистые руки.
– Снова? – я переспросил.
– Ну как, она ж, говорят, и сгубила Лизавету – сначала сдала графу тайное местечко, где Лиза встречалась с ухажером. Потом распалила отцовский гнев так, что он не пощадил малого, а затем все уши Лизке пропела, что, чтобы с ним встретиться и навек не разлучаться, надо на себя руки наложить. Вот и сгубила ее. Тогда самоубийц хоронили отдельно, без отпевания и прочего. Граф, рассказывали, помер от сердечного приступа. А ведьма пропала.
– С чего вы взяли-то, что она вернулась? – Митька начал приходить в себя, потягивая душистый малиновый чай.
– Знамо от чего! Скотины в раз сколько передохло! Продукты сгнили в каждом доме и змей повылезало. Завтра обратно в город поедете! Нечего тут делать! – за окном поднимался ураганный ветер, пригибая деревья к земле, стуча в окна и завывая в дымоходах и щелях. – Господи, помоги! Только бы вы уехали!
Тут Митя молча вытащил очки и положил их на стол, отодвинув в сторону бинты и мази.
– Знаешь, чьи? – он прищурился, глянув на деда, и сам не заметил, как скопировал его поведение.
Дед перекрестился и сел, на лбу выступила испарина.
– Додумались мертвого обокрасть? – прошептал он.
– Не крали мы ничего! – Митька вспылил. – Нашли случайно, вот и закрутилось все…
– Что – все? – еще тише переспросил дед.
– Нужно их уничтожить, – я прочистил горло и продолжил, – мне кажется, Колька там, – я кивнул на проклятые очки.
– Где – там? – произнес дед одними губами.
– Внутри, – я настаивал даже под натиском изумленного Митькиного взгляда. – Полетев с обрыва в овраг, Колька думал, что останется с Лизаветой, но в последний момент заметил, что ведьма за ним летит, испугался и забился, как в ловушку, в эти очки – единственную ниточку к Лизавете.
Некоторое время мы молчали, прислушиваясь, как хлопают у соседей ставни и трещат ветви деревьев.
– Лизавета, значит, – наконец, произнес дед. – А это – проклятая вещь. Знаю, видел такие.
– Где? – Митька вытаращился на старика.
– А ты думал, я, кроме грядок, ничего в жизни не знаю, – тот сурово посмотрел в ответ и продолжил, – Колька захаживал ко мне на кофий раз в недельку, все трещал, что в усадьбе кто-то бродит, а никак не может выйти на контакт. Он и мастерил-то всякую дребедень, чтобы на духов настроиться. Ишь, Кулибин! Добился своего. А Лизка-то ему полюбилась, вот ведь! Да только с мертвыми не шутят. Духи, призраки, всякая дрянь, одним словом, забирается в такую вот штуковину и начинает преследовать живых.
– И что делать? – Митька отодвинулся от стола, где лежали очки и подмигивали красными кнопочками на левой дужке.
– Сжечь, если получится, – дед тяжело поднялся.
– А Колька как же? – меня начала бить дрожь.
– Не могу знать. Во всяком случае, к ним он больше не будет привязан. – Аккуратно обернув очки платком, дед положил их в металлический тазик и щедро полил керосином из бутылки, которую прихватил в коридоре.
– Ну что, с Богом? – он чиркнул спичкой и внимательно на нас посмотрел.
Мы кивнули, не в силах произнести ни звука.
Огонь полыхнул сразу, сначала желто-оранжевый, потом – синий и на мгновение – черный. Дед следил за ним с кружкой воды в одной руке, а другой, не переставая, крестил то себя, то нас, то пожиравший очки огонь. Когда стекла начали плавиться, комнату наполнил долгий печальный стон, сдавивший уши. Окна взорвались, как от ударной волны, ледяной ветер с улицы швырнул в нас комья земли, листья и поломанные ветки.
Никогда не забуду, что увидел в тот момент из окна: напротив дома за забором стояла Диана, пожирая нас зловещим хищным взглядом. Несмотря на ураган, ни один волосок на ее голове не шевелился, платье было испачкано грязью и порвано, но выглядела она сильной. Ужасно сильной. И то, как огонь, горевший перед нами, отбрасывал тень на ее властное злое лицо, навсегда запечатлелось в памяти. Ничего страшнее я в жизни не видел.
Дед вылил заготовленную воду на угасавшее пламя и расплавленные остатки Колькиных очков, а Дианка, сплюнув в нашу сторону, ушла.
Следующие два дня я помню плохо. Митька слег в горячке, жар никак не удавалось сбить, он постоянно бредил и кричал от страха, изредка приходя в сознание. Дед замкнулся, и я здорово напугался, что у него случится инсульт, но потом, когда, наконец, распогодилось и выглянуло солнце, он встал с постели и приготовил завтрак. Я только и успевал ухаживать за Митькой и, по возможности, не выпускать из виду деда. Спать я боялся, и, наверное, забота о других помогла пережить случившееся.
На Купалу дед рано погнал нас в церквушку на окраине деревни, настрого запретив вечером выходить из дома. Да мы и не собирались. Река разлилась от продолжительного ливня, и перебраться на другую сторону в город было невозможно. Когда следующей ночью на берегу снова развели костер, он был таким огромным, что зарево от него было видно даже из наших окон.
Чей дом полыхнул первым, так и не разобрались. Списали все на приезжих и чрезмерное увлечение алкоголем, но пара старожилов потом, спустя несколько месяцев, как все улеглось, рассказывала, будто видели ведьму, кружащую на метле над деревней, и вместо ног у нее были лапы с когтями. Каким образом после непогоды пожару удалось так быстро распространиться – тоже осталось загадкой. Дома и пристройки вспыхнули, как спички, словно политые серой вместо дождевой воды.
Мы бегали помогать соседям, дед только и делал, что таскал ведра до самого рассвета, и наш дом остался нетронутым. Стоял себе тихий и пустой, с побитыми окнами, в окружении ревущего пламени. Только я видел, как повеселевшая Лизавета с Колькой обнимались на нашем крыльце, а в доме хозяйничала покойная бабушка, и ни одна искра не попала в дом, который они берегли, как бесновалась поблизости Дианка. Сгорела она тогда или просто сгинула – не знаю. Помню только, как языки пламени охватили ее разом, и поток ее проклятий превратился в хохот.
Я больше не боюсь мертвецов и, главное, никогда не беру сомнительные штуковины в руки.