Придерживая ладонью раненый бок, морщусь и ковыляю на кухню за сигаретами и чаем. Пачку можно было бы бросить здесь, но это лишний стимул как можно быстрее расходиться и вернуться к работе. От слабости кружится голова и на лбу выступает испарина. Вытираю пот тыльной стороной ладони, споласкиваю руки, умываюсь прохладной водой, тру колючую щёку. Зарос, значит, на сегодня к целям добавляется ещё одна – побриться.
Не помню, когда последний раз столько времени проводил дома. Мне кажется, я скоро свихнусь от безделья, кучи пересмотренных фильмов, простых задач, которые выполняю по телефону или в сети.
Как люди живут в таком медленном темпе?
Ставлю чайник, прикуриваю и открываю окно. Обнажённые плечи обдаёт холодным осенним воздухом. Сегодня мрачно. Небо сплошняком покрыто свинцовыми тучами, у соседнего дома блестят лужи, и местный рыжий пёс жмётся к стене, пытаясь спрятаться от непогоды.
Облокотившись на подоконник, затягиваюсь крепким дымом и наблюдаю за собакой. Такой длительный период нахождения дома точно вредит моему душевному равновесию. Никогда не страдал жалостью к себе, сейчас вдруг кольнуло тоской от интересной ассоциации.
Пёс этот выглядит очень одиноко. И я вроде как всю жизнь один. Так вышло. За сорок шесть лет… ну ладно, опустим детство, юношеские загоны. Если брать по-настоящему осознанный возраст, то цифра прожитых в одиночестве лет тоже выходит внушительная – двадцать восемь. Из них сколько? Ну месяца полтора я был реально счастлив. Настолько, что вообще перестал считать время.
До сих пор сам себе удивляюсь. Как? Как, мать его, я умудрился влюбиться в тридцатник? Перекрыло же от Ирины наглухо. Юбка эта пыльная, листья в волосах в тот первый день, когда я её увидел в старом спортивном зале, где тренировал её старшего брата и других парней. Такая смешная она была, дерзкая. Вариантов, наверное, и не было.
А теперь поганое ощущение, будто сердце наживую вырвали и там периодически кровоточит все шестнадцать лет. Ничем и никем заштопать так и не получилось…
Пёс поднимается, встряхивается и уходит. Вот и я так. Бешусь на секундную слабость, встряхиваюсь, закрываю окно, передёрнув плечами от холода и тут же сократившись всем телом от приступа боли в ране.
Скрипнув зубами, наливаю себе чай, возвращаюсь в комнату и тащу свой зад к шкафу. На самой верхней полке, куда я заглядываю раз в пятилетку, и то только чтобы протереть пыль, лежит потрёпанный конверт без подписи. Беру его в руки, и внутри опять начинается мясорубка. Я же взрослый мальчик, и ножи там давно заточены идеально. Они молотят не только мясо, но и кости.
Нет, надо выбираться на хрен отсюда!
Но конверт всё же открываю и, игнорируя письмо, заученное наизусть, переворачиваю его. На ладонь выпадает кольцо. То самое, обручальное. Ира швырнула его в почтовый ящик, вбив ещё один гвоздь в крышку гроба наших отношений.
Сжимаю украшение в кулаке. Камень больно впивается в кожу, наверняка, оставляя там вмятину. Всю тупую сентиментальность выжигает напалмом.
Какого хрена ты вернулась в мою голову, Ира?!
Швыряю кольцо обратно в конверт и убираю всё на полку. Хлопаю дверцей шкафа. Она слетает с нижней петли и криво повисает на верней. Иду искать отвёртку. В прихожей пинаю по ящику с инструментами. Он звякает и ударяется пластиковым бортом о стену. Нахожу всё, что нужно. Возвращаюсь в комнату и ремонтирую шкаф, на время абстрагируясь от физической боли.
Мокрый весь, как хрен знает кто, сажусь на диван и залпом выпиваю остывший чай. Дверной замок начинает щёлкать. Это Мирный приехал.
Заходит, шурша пакетом. Хмуро смотрит на меня.
– Наконец-то, – всё ещё киплю я.
– Ты уверен, что сегодня хочешь туда ехать? У неё будут ещё смены. Видок у тебя, знаешь ли…
– Мы едем сегодня, – нет ни единого повода отменять моё решение, а вот чтобы выйти отсюда, поводов нашлось с десяток только за последние тридцать минут.
– Ладно, – сдаётся Мирный. – Собирайся тогда, погнали, – пожимает плечами. Уходит на кухню, хлопает там дверцей холодильника. – Ты хоть жрал? – орёт оттуда.
– Я в процессе, – отвечаю ему и допиваю чай.
Бреюсь, пью таблетки и одеваюсь. Мирный на автомате пытается страховать меня на выходе из подъезда.
– Я уже сам могу передвигаться, – дёргаюсь в сторону.
– Ты чего злой-то такой?
– Да не злой я. Нормальный, – выхожу из подъезда.
Снова вижу того самого пса и свистом подзываю к себе. Он настороженно дёргает ушами и не спешит подходить. Зову снова. Сомневается, но идёт, всё время останавливаясь и продолжая меня изучать.
– Иди-иди сюда, не обижу, – говорю ему.
Подходит. Глажу по влажной грязной шерсти между ушей. Ему нравится, но отвыкший от ласки пёс ни на секунду не может расслабиться и просто принять то, что ему сейчас выдают.
– Мирный, пристроить бы надо.
– Ты башкой ударился, пока я тебе за жрачкой гонял? Или это спецэффект от таблеток? – не понимает он.
– К нам на территорию тренировочной базы его отвезём, – принимаю решение.
– Ворон, я его в тачку не посажу. Он грязный! Ты лапы его видишь? – возмущается Мирон.
Пёс недовольно рычит и делает пару шагов назад.
– Я тебе химчистку оплачу, – обещаю другу.
– Ай! – взмахивает руками и роняет их обратно, шлёпая ладонями по бёдрам. – Хер с тобой, командир. Сам его уговаривать будешь или мне на руках отнести? – язвительно интересуется Мирон.
– Не надо на руках. Ты же видишь, он гордый, – улыбаюсь я.
Подхожу к тачке, открываю заднюю пассажирскую и свистом подзываю пса. Мы «договариваемся» с ним ещё минут десять, прежде чем он сам забирается в тёплый салон и втискивается на пол между сиденьем и передними креслами.
– Вот так вот, – довольно смотрю на усмехающегося Мирона.
Едем на базу через магазин. Берём псу миски, корм и везём его на новое место жительства. Высаживаем на закрытой территории, кормим и едем дальше.
– На хрен он тебе? – спрашивает Мирный.
– Не знаю, – веду плечами, глядя на серый город через стекло, покрытое моросью дождя. – Пусть будет, у нас там места до жопы.
– Как назовём? – улыбается друг.
– Пёс, – смеюсь я.
– Очень оригинально, – во всю ржёт Мирон.
Отпускает меня вроде всё, чем накрыло. И шарашит снова, как только я чувствую насыщенный запах лекарств и вижу людей в белых халатах. О том, что взглядом ищу совсем не ту женщину, выясняю, как только Мирон показывает мне жестом на полноватую блондинку.
– Уверен, что она, Мир? – переспрашиваю не в первый раз.
– Да ты задрал, Ворон! Она! Я на зрительную память никогда не жаловался, – злится он.
Всё внутри меня сопротивляется, а женщина идёт к нам, явно узнав Мирона.
– Добрый день, как вы себя чувствуете? – спрашивает у меня.
Моргаю, ещё раз внимательно её разглядывая. Образ никак не вяжется с тем, что я видел, пока пытался сдохнуть. Не верить Миру повода у меня не было ни разу, и я протягиваю женщине конверт, выдавливая из непослушного горла слова:
– Нормально. Спасибо, что вытащили.
Отмечаю её несколько странную реакцию на мою благодарность, будто неловкость проскальзывает в жестах, мимике, взгляде.
С чего, если это ты меня спасла? В жизни не поверю, что бабок никогда не брала. Все берут!
– Выздоравливайте, – дежурно отвечает женщина. Прячет конверт во внутренний карман форменной куртки и, кивнув мне, торопливо уходит.
– Мирный…? – развернувшись к другу, взглядом задаю всё тот же вопрос: «точно она?!»
– Заебал, – вздыхает он. – Она! Поехали уже!
И мы практически до вечера мотаемся по делам. Моё ранение ноет, а повязка сильно ограничивает привычные движения, но я всё равно чувствую себя живым. На своём месте.
Мирон закидывает меня в «гнездо», а сам едет выполнять поручение. Я привычно закапываюсь в работу, получая от этого неимоверное удовольствие.
У меня телефон звонит. На экране максимально неожиданное имя, ведь обычно мужики звонят ему.
– Слушаю тебя, – принимаю вызов.
– Здарова, Ворон, – от одной интонации прозвучавшего в трубке голоса, волосы на затылке встают дыбом, а надрессированная на проблемы задница ловит вибрации будущих неприятностей. – Нам надо встретиться, – говорит чёртов Адиль Садер, торговец живым товаром. – Желательно сегодня.