– Мать, а тебе дарили подарки?
Уше нестерпимо хотелось поделиться своей радостью. Но она опасалась. И вот начала издалека. Во всяком случае, ей казалось, что издалека.
Кама резко мотнула головой, а потом замерла. Задумалась. Как же она это забыла?
Летний солнечный день. Река. Она – юная девушка, почти ребёнок, стирает что-то на берегу. И белобрысый паренёк протягивает руку.
– На, это тебе.
Голос звучит грубовато и резко. Она намахивается тряпкой, думая защищаться. Но замечает красивое ожерелье из ракушек. Тряпка беспомощно повисает в воздухе, голос предательски дрожит:
– Это мне?
– Тебе.
Едва успевает взять, как паренёк отворачивается и скорым шагом уходит прочь.
Кама смотрит ему вслед, переводит взгляд на ожерелье. Ах, какое красивое!
Теперь не замечает, как лёгкая улыбка тронула губы.
– Да… Один раз.
– Кто?
– Тай… Когда он был совсем юным.
– Расскажи. Ты же обещала.
Кама задумалась. Да, обещала. Но страшно. Как дочь воспримет? Не будет страдать? Ну, если только чуть-чуть рассказать, самый краешек.
Они с Ушей сидели у ручья, перебирали и мыли только что собранные корешки. До вечера далеко, не скоро вернётся хмурый отец.
– Мы с Таем росли вместе, рядом. Смутно помню его в раннем детстве. У него брови такие хмурые были, серьёзные. А глаза серые. Красивые.
«Как у тебя», – неосторожные слова едва не сорвались с языка.
– Вот он мне и подарил ожерелье из ракушек. Мы тогда ещё маленькие были. Я почти забыла про это.
– А где оно сейчас?
– Не знаю…
– Ты не сохранила?
– Не сохранила…
– А потом?
– А потом мы выросли, – голос Камы звучал всё неохотней. Дальнейшее не хотелось вспоминать. – Отец был строгий. Твой дед, получается. Он старейшина племени, и в мужья мне присмотрел совсем другого.
– Моего отца? Яху?
– Нет… твоего отца тогда в моей жизни ещё не было… Потом появился.
Уша чувствовала, что речь матери, как обессиленный ручеёк – вот-вот иссякнет. Попыталась хоть что-нибудь вытянуть.
– Ты ничего не могла сделать?
– Мы с Таем однажды решились… бежать из племени.
– Не получилось? – догадалась Уша, и сердечко её заныло от горя.
– Не получилось…
Кама не зря столько времени пыталась это забыть. Потому что с такой болью невозможно жить. И теперь бессмысленно полоскала и полоскала корень рогоза в прозрачной воде, не замечая, что он давно уже чистый.
Уша догадалась каково матери. Она обхватила родное морщинистое, но всё ещё прекрасное, лицо ладонями, повернула к себе:
– Не плачь. Не надо, – а у самой слёзы забрызгали щёки.
С детства остро чувствовала страдания матери, лишь причина неясным мраком туманилась – не разглядишь. И всегда для неё это было самым тяжёлым.
Мать судорожно обняла её, уронив, наконец, в воду рогоз.
– Ты… ты единственное, что у меня есть. Остальное я потеряла… Как то ожерелье.