– Как ты?
Я произношу эти слова нехотя, поскольку сейчас мы с ней не в лучших отношениях. Не то чтобы между нами всегда все было гладко, но после инцидента в душе прошлой весной дела пошли особенно скверно.
С того утра Грейс держит дистанцию. Как и я сам. И это сделало последние несколько месяцев, во время которых я приводил в порядок коллекцию виниловых дисков, учил новые птичьи крики и метал топоры, чрезвычайно скучными. Раз в месяц мы садимся на противоположных концах дивана и вместе смотрим один из моих DVD, пока она жует попкорн. И это самый лучший день месяца.
Второй хайлайт моей рутины, которая тянется как пустыня между киновечерами, это ежедневный семичасовой будильник на ее телефоне, после которого мы – хотите верьте, хотите нет – устраиваем состязание по прыжкам «ноги вместе-ноги врозь». Чаще всего я побеждаю, но время от времени мне нравится что-то менять, и я даю ей шанс.
Но это не похоже на злость – не похоже, что она зла на меня. Это что-то другое.
– Грейс? – говорю я, когда она не отвечает. Но она не отрывает глаз от книги. Собственно говоря, она, по-моему, вообще не слышит меня.
Но я все равно жду еще несколько секунд на тот случай, если я ошибаюсь.
Когда в тишине проходит минута, я прочищаю горло. Громко. И опять спрашиваю:
– Грейс, как ты?
Она молчит – что, я в этом уверен, само по себе является ответом.
Что-то с ней не так, не так весь этот день, это видно по тому, как она ведет себя. Как будто боится, что разобьется на куски, если сделает какое-то резкое движение. И, может, так и произойдет. Я не знаю.
Я видел многие грани натуры Грейс за этот год, что мы были заперты вместе.
Я видел сердитую Грейс, которая полна решимости заставить меня страдать.
Я видел напористую Грейс, которая не отступает ни на дюйм.
Я видел проказливую Грейс, которая любит создавать хаос и дискомфорт, причем максимально.
Я видел Грейс, раздираемую противоречиями и не знающую, чего она хочет и почему.
Я привык ко всем этим Грейс и готов принять любую из них. Но это… это Грустная Грейс, и я не понимаю, что с ней делать, не понимаю совсем. И совершенно не знаю, как ей помочь.
Но наверняка нельзя позволить ей вариться в своей печали. Только не на этот раз.
Поэтому вместо того, чтобы отойти, я впервые за несколько месяцев без разрешения перешагиваю через ее дурацкую клейкую ленту (если не считать своих походов к холодильнику, чтобы взять бутылку воды) и сажусь на диван рядом с ней. Она не отталкивает меня и не говорит мне отвалить, и это окончательно убеждает меня в том, что с ней что-то не так.
Это оставляет мне только один выход, только один способ ей помочь. Я проникаю в ее сознание и тайком просматриваю воспоминание на переднем плане.
– Я хочу увидеть детенышей тюленей, папа! Давай пойдем посмотрим на них!
Маленькая Грейс – лет шести или семи – идет по улице вдоль пляжа в белом платьице в красный горошек и с оборками. Она держит за руку мужчину лет тридцати пяти, тоже при параде.
– Мы не можем их увидеть, Грейс. В это время года их тут нет.
– Как это? Ведь их детеныши рождаются здесь, а значит, они должны здесь жить. – У Грейс делается такой расстроенный вид, что на секунду мне кажется, что сейчас она будет топать ногой, пока ее отец не отведет ее посмотреть на тюленей.
Но ее отец только наклоняется и щекочет ее, пока она не начинает смеяться радостным смехом, который наполняет все это воспоминание и от которого я чувствую стеснение в груди.
– Их жизнь устроена не так, – объясняет он ей, когда она наконец перестает хихикать. – Всему свое время, и в такое время года они живут в других местах, где вода теплее.
– Потому что сейчас зима и скоро здесь будет холодно? – спрашивает Грейс.
– Вот именно. Ведь у них нет домов, где они могли бы погреться, как это делаем мы. Поэтому им надо уплывать туда, где вода достаточно теплая, чтобы они могли чувствовать себя уютно.
Похоже, Грейс ненадолго задумывается над этим, пока они продолжают шагать.
– А когда они вернутся сюда, они останутся здесь на какое-то время? – спрашивает она. – И родят здесь детенышей?
– Да, конечно, – отвечает ее отец.
– И тогда ты поведешь меня, чтобы посмотреть на них? Но мы не станем подходить слишком близко. Тюленям нужно пространство, чтобы чувствовать себя в безопасности. – Она говорит это так, будто ей твердили это тысячу раз. Наверное, так и было – ведь, как я уже понял, она очень упряма, так что такие вещи ей надо повторять по несколько раз.
– Само собой. Мне тоже очень нравится смотреть на детенышей.
– Мне не терпится их увидеть! – Она хлопает в ладоши и смотрит на отца огромными карими глазами. – Сколько времени мне придется ждать, прежде чем я смогу их увидеть?
Он улыбается и щелкает ее по носу:
– Пять или шесть месяцев, моя дорогая. Они появятся здесь в конце марта или начале апреля.
– Апрель приходит после марта! – говорит она нараспев. – А март следует за февралем, а февраль за январем.
Ее отец смеется во все горло, качая головой с таким видом, будто она самое забавное и прелестное существо, которое он когда-либо видел. И, возможно, так и есть. Родители ведут себя странно, когда речь заходит об их детях. К моим родителям это, разумеется, не относится, но большинство родителей именно таковы.
– Ты совершенно права. Месяцы в самом деле следуют друг за другом в таком порядке.
– Но это же так долго. Это займет целую вечность. – У нее очень разочарованный вид.
– Ты сама увидишь, как быстро пролетает вечность, если не сидишь без дела, – отвечает ее отец. – Ты даже не заметишь, как пробежит время и детеныши появятся здесь.
– И ты поведешь меня смотреть на них? – Она вглядывается в его лицо, будто игрок в покер, рассчитывающий понять по лицу соперника, блефует он или нет.
Он снова смеется:
– Да, я тебе обещаю. В апреле я приведу тебя посмотреть на тюленей. – Он протягивает ей руку: – Заметано?
Она на секунду задумывается, затем пожимает его руку:
– Заметано.
Она широко улыбается, и я впервые замечаю, что у нее не хватает двух передних зубов. Она выглядит такой милой и, используя эту черту в своих интересах, продолжает:
– А можно мы пойдем туда сейчас, папа? Я знаю, что тюленей там нет, но мне хочется посмотреть на приливные заводи.
– Не сегодня, солнышко. Я приведу тебя туда на уик-энд, и ты сможешь посмотреть на заводи. А сейчас нам надо зайти в магазин, как нас просила мама. Ты не забыла? Она просила купить сливок, они нужны для тыквенного пирога.
Грейс хлопает в ладоши:
– Я люблю тыквенный пирог!
– Я тоже, дорогая, я тоже. – Отец ерошит ей волосы: – Предлагаю пробежать наперегонки вон до того магазина на углу. Кто победит, тот получит самый большой кусок пирога.
Грейс картинно закатывает глаза – теперь я хорошо знаком с этой ее привычкой:
– Ты всегда получаешь самый большой кусок пирога.
– Разве? – Ее отец делает вид, что он удивлен. – Наверное, это потому, что я всегда побеждаю.
– Только не на этот раз! – Грейс пускается бежать так быстро, как ее только могут нести ее короткие детские ножки.
Отец мигом догоняет ее, поднимает и сажает себе на плечи.
– Так победим мы оба, – говорит он, и они пригибаются, входя в магазин.
– Ух ты! Значит, теперь нам достанется весь пирог?
– А тебе не кажется, что нам надо оставить маленький кусочек для мамы? – Они идут по проходам мини-маркета, направляясь к холодильнику для молочных продуктов.
– Совсем маленький кусочек? – спрашивает она, глядя на отца с подозрением.
Он подавляет смех:
– Да, совсем.
– Ну ладно, думаю, это можно устроить. – Она говорит это так неохотно, что и ее отец, и я покатываемся от хохота.
– Я люблю тебя, солнышко.
– Я тоже люблю тебя, папа, – ласково отвечает она. – Ух ты, можно мне жвачку?
Ее отец качает головой и, взяв пачку жвачки, протягивает ее ей:
– Дай тебе палец, и ты откусишь всю руку, верно, моя девочка?
– Мое счастливое число – это три, – замечает она, вертя пачку жвачки в руках.
– Не сомневаюсь, – отвечает он. – Не сомневаюсь.