Хадсон Вега носит боксеры.
И не абы какие, а «Версаче», раноцветные, пестрые: в них есть красный, зеленый, синий, персиковый и золотой, и закрывают они совсем немного.
Эти трусы не похожи ни на какие другие из тех, что мне доводилось видеть. Они аляповаты и не только ничуть этого не стесняются, а, напротив, выставляют это напоказ. На одной их стороне красуется герб, на другой изображение затейливой короны, а в середине, в районе паха, изображен меч – да, черно-сине-золотой меч.
Не знаю, что это такое – реклама или мания величия – и не имею намерения это выяснять. Но даже я не могу не признать, что Хадсон, возможно, единственный человек на планете, кто действительно хорошо выглядит в этих трусах.
Хотя я никогда не дам ему этого узнать – особенно потому, что мне нет никакого дела до того, хорошо он выглядит в этих трусах или нет.
Поэтому вместо того, чтобы пялиться на самый кричащий предмет нижнего белья, который я когда-либо видела, и на вампира, на которого они надеты, я спрашиваю:
– Ну и что? Ты думаешь, что можешь без предупреждения лечь спать, поскольку ты вампир, а я всего лишь жалкий маленький человек?
– Хочу заметить, что это твои слова, а не мои. – Он смотрит на меня с улыбкой, будто созданной для того, чтобы вывести меня из себя – высокомерной, безразличной, беззаботной и такой грозной, что у меня по спине начинают бегать мурашки.
Все это должно было бы послужить мне предупреждением, но почему-то я все равно удивляюсь, когда он поворачивается, чтобы взбить подушку – и я вижу на его заднице чертов замок. Или это греческий храм на горе Олимп? Сложно сказать. Он небрежно бросает через плечо:
– К тому же я полагал, что ты присоединишься ко мне.
Ну ладно, может, я и в самом деле наивна, потому что я никак не ожидала такого.
– Я же пара твоего брата, – рявкаю я, когда мое потрясение наконец проходит. – Я никогда не соглашусь спать с тобой. Никогда.
– О нет, только не это, – отвечает он с совершенно непроницаемым лицом. – Как же я это переживу?
– Ты настоящий говнюк, ты это знаешь? – рычу я.
– Да, полагаю, прежде этот вопрос уже поднимался. – Он поворачивается, чтобы взбить подушку и на другой стороне кровати, совершенно безразличный ко всему, что я говорю.
Но я все равно продолжаю. Неизвестно, сколько нам предстоит проторчать здесь вместе, а значит, надо прояснить кое-что.
– Не знаю, что ты думаешь по поводу того, что здесь должно произойти, но я могу заверить тебя, что этого не будет.
Он поворачивается ко мне снова, и я больше не вижу перед собой того язвительного придурка, с которым я имела дело весь вечер. Вместо этого передо мной стоит очень усталый парень.
– Спи, Грейс. Я хочу одного – поспать. – С этими словами он ложится в постель, укрывается одеялом и поворачивается спиной к середине кровати.
Для него это просто еще один способ показать, что он совсем не опасается меня. Меня охватывает смущение – еще до того, как он говорит:
– Ты можешь спокойно лечь на другой стороне. Обещаю, что оставлю клыки при себе на то время, пока ты будешь спать.
– Я опасаюсь не твоих клыков, – отвечаю я прежде, чем успеваю подумать. И мое смущение превращается в ужасное унижение, когда эти слова повисают в воздухе между нами.
Боже. Поверить не могу, что я это сказала.
Мои щеки горят, и это еще до того, как он бормочет:
– Что ж, этого ты тоже можешь не опасаться. – Сейчас голос у него впервые стал таким же усталым, как и вид. – Спокойной ночи, Грейс.
Я не отвечаю ему, но ясно, что он этого и не ожидает. Об этом говорит уже хотя бы то, что он закрывает глаза и сразу же засыпает.
Во мне опять просыпается острое желание бежать. Если у меня есть хоть один шанс убежать от него, шепчет мне часть моего мозга, то этот шанс надо использовать сейчас. Сейчас он измотан, не готов к неожиданностям и ему слишком больно, чтобы беспокоиться о моем исчезновении.
Но снаружи по-прежнему летает дракон. Я слышу, как хлопают его крылья, когда он кружит над крышей, и в моей душе отдаются его жуткие крики.
Я оказалась в ловушке между двумя суперхищниками.
Да, тот, кто сказал, что наверху пищевой цепочки стоит человек, явно был глупым оптимистом.