Кошелька не было и в кармане куртки. Майк подробно, в деталях рассказал мне, как карманники отвлекают своих жертв в толпе, чтобы незаметно вытащить ценности у зазевавшихся туристов. Перспектива возвращения в Мюнхен без денег, документов и билета была не особо радужной.
– Я, конечно, заплачу за тебя в кафе сегодня, Юлия, а когда вернешься в Мюнхен, ты сможешь вернуть мне эти деньги почтовым переводом, – закончил свой рассказ Майк.
На тот момент я слабо представляла, как я вообще могу хоть куда-то поехать, а уж тонкости работы немецкой почты меня волновали в последнюю очередь. «Хорошо начинается новый год», – думала я, не в силах ответить Майку ни слова.
До дома мы добрались молча. Машина Майка привычно побрякивала по кочкам, меняя одну дорогу на другую. А я думала только о том, как же могло так случиться, что я, коренная москвичка, прожившая всю жизнь в огромном городе, где карманники достигли таких высот, что получают предложения принять участие не только в телешоу, но и в научных исследованиях по психологии, не смогла предотвратить кражу моего кошелька. За всю мою московскую жизнь и бесконечные многочасовые поездки в переполненном городском транспорте ни разу не было ситуации, чтобы я зазевалась и стала жертвой мошенников, которым помогает далеко не ловкость пальцев, а интуитивное понимание слабых мест в человеческом поведении и мышлении.
Ночная дорога утопала в темноте, как в вязком болоте. Майк молчал, он, казалось, был погружен в свои, недоступные мне мысли. Рядом со мной сидел чужой человек, который за двенадцать лет романтической переписки подарил мне столько радостных моментов. Еще неделю назад, сидя в поезде, несущем меня из Мюнхена в Бонн, я была уверена, что мы будем понимать друг друга с полуслова и полувзгляда.
– Карманники неосознанно для себя эксплуатируют особенность человеческого мозга, а именно то, что он не создан для одновременного эффективного решения многих задач. Эта многозадачность перегружает его, и он не может на сто процентов выполнять все текущие задачи одинаково хорошо, – обстоятельно объяснил мне Майк под конец поездки, не отрывая взгляда от верткой грунтовой дороги.
Я не могла понять, почему я не понимаю этого человека, понимая каждое сказанное им слово. Я чувствовала стабильность и надежность, исходящую от него, но мне был обиден его заливистый смех, когда я делала мельчайшую грамматическую ошибку. Мой немецкий казался ему слишком русским, странным, надуманным, неестественным. Но ведь я не выпила его до школы с парным коровьим молоком на завтрак или после сданного наконец-то экзамена по экономике в университете с друзьями и горьковатым светлым кельшем. Я не собрала его с душистыми полевыми цветами с Вестфальской низменности, я не вдохнула его в легкие на воскресных прогулках по Рейнским Сланцевым горам, не ела его вместе с ягодами со склонов еловых и буковых лесов Рура. Я не ловила его удочкой вместе с неповоротливой ленивой рыбой в Рейне. Я не набила себе немецкий мозолями на ногах в горных походах с шумными друзьями и не собрала его разбитыми коленками по отвесным скалам. Я даже не искала его, как пятилистный клевер в долинах около лесистых низких горных хребтов Рурской области.
А Майк смеялся, когда я не смогла с первого раза найти свою комнату в его доме, заблудившись в коридорах между этажами. Он смеялся, когда я не смогла сразу запомнить причудливое длинное название деревеньки, где он жил. Он смеялся, когда я рассказывала о своей жизни в Москве, о том, что казалось мне родным, близким и естественным.