Она осторожно помогла мне выбраться из ванной, следя, чтобы я не наступила на битое стекло. Поддерживала всю дорогу, особенно крепко сжимая локоть на лестнице, словно боялась, что я упаду или снова сделаю что-то необдуманное. Пройдя через коридор, мы добрались до кухни, где меня усадили на табурет. Лазарев стоял у раскрытого окна, курил, пуская клубы дыма в серый предрассветный воздух.
Заметив нас, он с раздражением процедил:
– Покажи руку.
Я медленно протянула руку, а Лана, внимательно осмотрев рану, кивнула, как настоящий эксперт:
– Тут швы нужны, – уверенно сказала она, не отводя глаз от пореза. – Звони Ангелине. Что-то мне подсказывает, что в травмпункт ты ее не потащишь.
Лазарев тяжело вздохнул, явно недовольный ситуацией:
– Ангелина мне мозг вынесет. В первый же день такая сцена.
Лана, похоже, нашла это забавным, усмехнулась:
– Ну что ж, так тебе и надо, – ее улыбка словно говорила: "Сам виноват".
– Ладно, я пошла спать, – она равнодушно бросила через плечо и удалилась, не оборачиваясь.
Лазарев, нахмурившись, словно погруженный в свои мысли, молча заварил чай. Он не торопился, щедро насыпал сахар в чашку, а потом тихо поставил ее передо мной. Его взгляд был задумчивым, но от этого не менее напряженным.
– Слушай, – наконец, проговорил он, внимательно глядя мне в глаза, – все, что происходит между мной и Ланой, тебя не касается. Поняла? – он выдержал паузу, давая мне время осознать его слова. – Ты – это совсем другое.
***
Дом был большим, просторным, но, несмотря на свои размеры, поражал своей пустотой. Внутри все выглядело просто, без излишеств. Мебель, хотя и дорогая, не выделялась вычурностью или изысканностью. Все было сделано со вкусом, но без намека на роскошь. Однако эта простота создавала ощущение безжизненности. Здесь не было тепла или уюта, места, которое можно было бы назвать «домом». Это был просто красивый каркас, не имеющий души.
Время в этих стенах тянулось медленно, словно густой туман окутывал все вокруг. В каждом углу чувствовалась гнетущая тишина, и казалось, что сам воздух внутри дома заставлял тяжело дышать. Когда я спускалась по темной дубовой лестнице вслед за Ланой, внутри вспыхнула радость от того, что, наконец, закончился период моего заточения.
Эти несколько дней, проведенных в компании сиделки Наташи, были настоящей пыткой. Наташа, как будто вросшая в кресло в углу комнаты, смотрела на меня сверху вниз, даже не пытаясь скрыть свое раздражение. Закинув ногу на ногу и покачивая тапкой на широкой ступне, она с ленивой небрежностью наблюдала за каждым моим движением, не давая мне ни малейшего шанса почувствовать себя свободной.
Она читала что-то в своих бесконечных толстых книгах и лишь изредка отрывалась от них, чтобы проверить, на месте ли я, не сбежала ли с кровати. Иногда ее взгляд, полный утомленной скуки, поднимался над линзами очков, а затем снова опускался к строчкам. Но была одна вещь, про которую Наташа никогда не забывала – это таблетки. Каждые несколько часов она протягивала мне горсть таблеток, требуя принять их с ледяной вежливостью. Эта «лекарственная терапия» вызывала во мне омерзение. Я чувствовала, как они убивают мое сознание, затуманивая разум. Руки дрожали, мышцы сводило, а комната начинала кружиться в диком вихре. Пища перестала быть для меня чем-то приятным – от одного ее запаха меня выворачивало наизнанку. Но Наташа, похоже, не беспокоилась об этом. Ее аппетит не страдал: она съедала мои порции с явным удовольствием, хотя на меня поглядывала с укором, заставляя хотя бы выпить стакан сока или кефира.
Лазарев практически не показывался. Иногда его лицо мелькало в дверном проеме, но он не заходил, только наблюдал издалека, как будто что-то внутри его останавливало. Этот человек, казавшийся сильным и уверенным, в этот момент выглядел странно отстраненным, будто не знал, что с этим делать. А сиделка, кажется, даже не замечала его присутствия.
Она оставалась со мной круглые сутки. Лазарев позаботился о том, чтобы она не уходила даже на ночь, раскладывая свою раскладушку в углу комнаты. Я засыпала под ее громкий, почти мужской храп, чувствуя, как ускользает последняя капля спокойствия.
И вот сегодня, наконец, Наташа собрала свои вещи. Ее пухлые пальцы ловко застегнули маленький чемоданчик, она, в последний раз окинув комнату взглядом, как бы проверяя, все ли она забрала, помахала мне рукой.
– Ну, бывай, – бросила она напоследок, ее голос звучал сухо и безразлично.
Я не ответила, не отреагировала, просто сидела на кровати, глядя в пол. Но внутри чувствовала облегчение. Даже уход Наташи казался для меня маленькой победой, хотя дом оставался таким же пустым и безжизненным.
– Досвидос! Не поминай лихом! – ликующе пронеслось у меня в голове, и я не заметила, как сказала это вслух.
Лана, шедшая впереди, остановилась на месте, обернулась, и, приподняв одну темную бровь, окинула меня изучающим взглядом. В ее взгляде читалось что-то между раздражением и легким недоумением. Она покачала головой, будто подтверждая какую-то внутреннюю мысль:
– Совсем больная, – пробормотала она вполголоса, не особо скрывая свое мнение.
Мое сердце сжалось от неловкости. Поняла, что не вовремя проговорила свои мысли вслух. И без того Лана считала меня слабой и жалкой. Теперь же ее мнение о моей адекватности наверняка скатилось еще ниже.
Лазарев, уходя, поручил Лане показать мне дом. И теперь она выполняла это задание с таким видом, словно это было тяжкое бремя. Ее движения были четкими, но отчужденными, взгляд холодный и безразличный. В каждой ее реплике сквозила легкая насмешка, будто я для нее не больше чем бесполезный груз.
Ее шаги были резкими, быстрыми, и я с трудом успевала следовать за ней, стараясь не отставать. Лана явно не горела желанием замедляться или что-то объяснять. Она то и дело оглядывалась на меня, как на досадное препятствие, которое необходимо перетаскивать из одной комнаты в другую.
Дом, который я уже успела осмотреть мельком, казался таким же холодным и пустым, как и отношение Ланы ко мне. Но теперь, когда мы шаг за шагом проходили через эти комнаты, это ощущение только усиливалось. Лана не говорила ничего лишнего, лишь бросала короткие комментарии:
– Вот тут кухня, – сказала она, открывая очередную дверь. – Там столовая, напротив библиотека.
Она говорила механически, словно заученные слова, не заботясь о том, слушаю ли я вообще. А я и не слушала. Все внимание было сосредоточено на ее движениях, на ее манере держаться, на той ледяной отчужденности, которую она источала.
«Она ведь просто делает то, что ей велел Лазарев», – подумала я, чувствуя нарастающую тяжесть в груди. Это было больше, чем просто нелюбезность. Это был холод, который проникал под кожу, обволакивая меня со всех сторон, делая меня еще более одинокой в этом огромном, безжизненном доме.
Когда Лана отвела меня к дверям гостиной, мой взгляд зацепился за фигуру высокого охранника у входа. Он стоял спокойно, прислонившись к стене, но даже в этой расслабленной позе его тело излучало скрытую мощь. Лицо было резким, как будто высеченным из камня, с глубокими серыми глазами, которые выглядели слишком живыми на фоне этого мертвого дома.
«Что это он здесь делает?» – на миг промелькнула мысль. Но больше меня поразило то, как Лана, бросив взгляд на него, вдруг смягчилась. Ее холодная маска на секунду дала трещину, и я уловила что-то едва заметное – искру, пробежавшую между ними. Лана быстро отвернулась, но этого мгновения хватило, чтобы я ощутила нечто странное. Она прошла мимо, больше не обращая внимания на охранника, но в воздухе повисло напряжение.
Охранник тоже как будто затаил дыхание, его взгляд проводил Лану, и я почувствовала, как внутри меня нарастает новая тяжесть. Неужели я одна вижу это? Или это все плод моего воображения?
Из просторного холла, словно ветви, расходились два коридора. Лана уверенно направилась в правый, шаги ее были четкими, резкими. Я следовала за ней, пытаясь не отставать. Первая дверь – комната охраны, как она пояснила, тут круглосуточно кто-то дежурит у мониторов. Я мельком взглянула внутрь – небольшое помещение, уставленное экранами. Видно, безопасность здесь была не пустым звуком.
Следующая комната – для прислуги. Лана бросила короткий взгляд на дверь, не удостоив комментариями, просто махнула рукой. Видимо, не сочла нужным объяснять, что там за помещение.
Мы прошли мимо кладовой и постирочной. Там, среди монотонного жужжания техники, стояли огромная стиральная машина, сушилка, гладильная доска. На ней лежала аккуратная стопка свежевыстиранного белья, пахнущего чем-то цветочным. Я машинально вдохнула этот запах, который напомнил о старых временах, когда жизнь была проще, а заботы – мелочнее.
Коридор заканчивался, и Лана развернулась влево, направляясь к кухне. Она открыла дверь, пропуская меня вперед. Помещение оказалось просторным и светлым, залитым холодным светом из больших окон. Темная деревянная мебель, массивный стол с несколькими табуретками, обитые мягкими подушечками. В углу – внушительных размеров холодильник, который мог бы вместить запас еды на целую армию.
Лана спокойно и деловито начала открывать шкафы один за другим, бросая короткие комментарии:
– Здесь посуда, там специи, – она даже не оглядывалась, явно не ожидая, что я запомню все эти мелочи.
Обстановка на кухне была простой, если не обращать внимания на новейшую бытовую технику, блестевшую своими стальными панелями. Казалось, здесь было все, о чем могла мечтать домохозяйка. Все так идеально, что чувствовалась некоторая неуместность в этом месте, как будто кухонный уют не был предназначен для меня.
Лана продолжала перечислять, что где находится, ее голос звучал механически, без лишних эмоций, будто она показывала товар в магазине.