Один из героев романа «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, бродячий философ из романа мастера.
Описание внешности Иешуа Га-Ноцри дано в двух главах: 2-й («Понтий Пилат») и 16-й («Казнь»).
Анализ описания героя представлен в статьях «Иешуа Га-Ноцри» на страницах «Михаил Булгков. Жизнь и творчество», Булгаковской энциклопедии и в Википедии.
Наименование персонажа
Мы полагаем, что имя и прозвище даны автором персонажу не случайно, а несут существенную информацию о нем.
Иешуа – еврейское произношение библейского имени Иисус (в оригинале – с ударением Иешу́а). Это имя значит «Господь есть Спасение» или «Господь спасает». Древнееврейское имя состоит из корней слов Яхве (имя Бога в Ветхом Завете) и шуа («спасение»), краткая форма – (иврит Йешу́а).
Смысл прозвища «Га-Ноцри», упомянутого в Талмуде в немного отличном виде – Йешу га-Ноцри, – неясен, на этот счёт существуют различные версии.
По одной версии, это прозвище происходит от названия города – «из Назарета» (самый распространённый вариант толкования). В Синодальном переводе Евангелий ему соответствует одно из наименований Христа – Назарянин, в оригинале др.-греч. Ναζαρηνός (Мк. 1:24; Мк. 14:67; Лк. 4:34; Лк. 24:19).
Описание персонажа
Иешуа Га-Ноцри родом из города Гамалы, двадцати семи лет. Ему говорили, что его отец был сирийцем. Бродяжничает. Одинок. Под левым глазом у него был большой синяк, в углу рта – ссадина с запекшейся кровью. У него желтый цвет тела и высокий голос. Он знает арамейский, греческий и латынь. Он верит в единого Бога.
К концу казни лицо у него стало распухшим от укусов и с заплывшими глазами.
Он одет в старенький и разорванный голубой хитон. Его голова была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба (чалмой). На ногах стоптанные сандалии.
Татьяна Поздняева в книге «Воланд и Маргарика» замечает, что «голубой хитон» Иешуа – одежда странная. Дело в том, что хитон – греческая мужская нижняя одежда, в которой не принято было появляться не только на улице, но и дома при посторонних. Хитон обязательно покрывался гиматием – плащом, прямоугольным куском ткани. Христос на иконах изображается в хитоне и обязательном гиматии. В романе Булгакова странно не только то, что на Иешуа нет гиматия, но и само наличие греческой одежды: в Иерусалиме только знатные иудеи имели право носить греческую одежду, Иешуа же – бродяга без роду и племени. (Правда, национальность его не определена.)
Еще одна деталь костюма Иешуа настораживает: ветхость и разодранность одежды. По свидетельству Иоанна, «хитон же был не сшитый, а весь тканый сверху» (Ин. 19: 23), что и заставило воинов разыграть его в кости. По церковному преданию, хитон соткала Христу Богородица, и палачи не смогли разорвать его (символ духовной целостности и совершенства), поэтому и прибегли к жребию. Во всяком случае одежда Иешуа своей ветхостью сродни рубахе Воланда перед балом, но уж никак не одежде Христа.
Греческая, хотя бы и нижняя, одежда выделяет Иешуа из иудейской толпы и среди тех, с кем ему приходилось общаться: на Левии и Иуде – иудейские таллифы.
Таким образом, одеждой Иешуа уподоблен «иностранцам», что опять-таки свидетельствует о символической условности его костюма.
Лицо Иешуа
Во второй главе романа («Понтий Пилат») Иешуа изображается так: «И сейчас же с площадки сада под колонны на балкон двое легионеров ввели и поставили перед креслом прокуратора человека лет двадцати семи. Этот человек был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта – ссадина с запекшейся кровью». А затем, далее по тексту «Он (Понтий Пилат – А.Я.) смотрел мутными глазами на арестованного и некоторое время молчал, мучительно вспоминая, зачем на утреннем безжалостном Ершалаимском солнцепеке стоит перед ним арестант с обезображенным побоями лицом…» Синяк под глазом и ссадина в углу рта никак не тянут на побои обезобразившие лицо.
Но это определение будет повторяться автором и в дальнейшем. «Итак, Марк Крысобой, холодный и убежденный палач, люди, которые, как я вижу, – прокуратор указал на изуродованное лицо Иешуа, – тебя били за твои проповеди, разбойники Дисмас и Гестас, убившие со своими присными четырех солдат, и, наконец, грязный предатель Иуда – все они добрые люди?»
Только когда автор пишет о лице Иешуа в Эпилоге, он прав. «От постели (профессора Понырева – А.Я.) к окну протягивается широкая лунная дорога, и на эту дорогу поднимается человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к луне. Рядом с ним идет какой-то молодой человек в разорванном хитоне и с обезображенным лицом».
Конечно же, синяк и ссадина, доставшиеся Иешуа при задержании, не могут называться побоями, обезобразившие его лицо. Но далее в главе 16-й («Казнь») есть обстоятельство, которое в отличие от побоев действительно могло обезобразить лицо Иешуа до неузнаваемости.
«Счастливее двух других был Иешуа. В первый же час его стали поражать обмороки, а затем он впал в забытье, повесив голову в размотавшейся чалме. Мухи и слепни поэтому совершенно облепили его, так что лицо его исчезло под черной шевелящейся массой. В паху, и на животе, и под мышками сидели жирные слепни и сосали желтое обнаженное тело.
Повинуясь жестам человека в капюшоне, один из палачей взял копье, а другой поднес к столбу ведро и губку. Первый из палачей поднял копье и постучал им сперва по одной, потом по другой руке Иешуа, вытянутым и привязанным веревками к поперечной перекладине столба. Тело с выпятившимися ребрами вздрогнуло. Палач провел концом копья по животу. Тогда Иешуа поднял голову, и мухи с гуденьем снялись, и открылось лицо повешенного, распухшее от укусов, с заплывшими глазами, неузнаваемое лицо».
Четыре часа мухи и слепни облепляли лицо Иешуа. От их укусов оно действительно могло распухнуть и стать обезображенным.
Таким образом, в первом и втором случаях следовало бы внести изменения.
Первую фразу, что «арестант с обезображенным побоями лицом», следовало бы изменить на «арестант с побоями на лице».
Вторую фразу, что «прокуратор указал на изуродованное лицо Иешуа», следовало бы изменить на «прокуратор указал на лицо Иешуа со следами побоев».
Где родился Иешуа?
На допросе во 2-й главе («Понтий Пилат») прокуратор прямо спрашивает Иешуа, где он родился:
«– Прозвище есть?
– Га-Ноцри.
– Откуда ты родом?
– Из города Гамалы, – ответил арестант, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на севере, есть город Гамала».
Здесь получается противоречие. Прозвище «Га-Ноцри» указывает на происхождение из Назарета, «назаретянин». Иешуа же утверждает, что он родом из другого города – Гамалы. Такой город действительно существовал в древние времена. Потом он был разрушен и забыт, пока в середине ХХ века его не нашли археологи. Так Иешуа на допросе дает противоречивую информацию о месте рождения.
Однако во сне Пилата, который описан в главе 26-й («Погребение»), фигурирует уже другое название:
«– Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета, – просил во сне Пилат. И, заручившись во сне кивком идущего рядом с ним нищего из Эн-Сарида, жестокий прокуратор Иудеи от радости плакал и смеялся во сне».
Итак, в романе у Иешуа получаются два родных города: Гамала и Эн-Сарид.
Гамала возникла только в окончательной версии, тогда как в одной из ранних редакций Эн-Сарид упоминался в сцене допроса: «Из Эн-Сарида, – ответил арестант, головой показывая, что там где-то есть Эн-Сарид». Это один из вариантов арабского названия Назарета, то есть, библейской родины Христа. О том же говорит и прозвище Га-Ноцри – «назаретянин».
Таким образом, в ранней версии и прозвище Иешуа и место рождения совпадали с Назаретом, местом рождения Иисуса. В заключительной же версии Иешуа сохраняет прозвище «Га-Ноцри», но меняет место рождения на Гамалу.
Иуда, Низа и Афраний
В разговоре с прокуратором Иудеи начальник тайной службы заявил, что у Иуды из Кириафа есть страсть к деньгам. Причем это Афраний заявил еще до получения приказа от Понтия Пилата об убийстве провокатора Синедриона.
«– У него есть одна страсть, прокуратор. – Гость сделал крохотную паузу. – Страсть к деньгам». (Глава 25 «Как прокуратор пытался спасти Иуду»)
После убийства Афраний повторил свою версию о страсти Иуды к деньгам.
«– Действительно, загадочно! В праздничный вечер верующий уходит неизвестно зачем за город, покинув пасхальную трапезу, и там погибает. Кто и чем мог его выманить? <…>
– Иуда хотел спрятать свои деньги в укромном, одному ему известном месте». (Глава 26 «Погребение»)
Во сне Никанора Босого в мужском театре артист Савва Куролесов исполнил отрывок из поэмы «Скупой рыцарь» Александра Пушкина. Герой поэмы действительно имел страсть к деньгам и поэтому жил и умер в одиночестве. Ведь жена стоит денег, а любовница стоит еще больших денег.
Кроме пушкинского персонажа есть в романе и булгаковский персонаж, который показывал действительную страсть к деньгам. Это буфетчик театра Варьете Андрей Фокич Соков. Он мошенник, но жил один, не пил и не играл в азартные игры.
«– что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы».
Зато понятно как буфетчик смог «непомерным трудом нажить»
«– Двести сорок девять тысяч рублей в пяти сберкассах, – отозвался из соседней комнаты треснувший голос, – и дома под полом двести золотых десяток». (Глава 18 «Неудачливые визитеры»)
Андрей Фокич ведь не только обогащался с помощью мошенничества, но и жил скромно, избегая женщин, вина и азартных игр.
Иуда из Кириафа не был похож ни на «скупого рыцаря», ни на буфетчика Сокова. Вероятно, молодой меняла решил подзаработать на стороне в роли провокатора Синедриона, чтобы полученные деньги потратить на своенравную любовницу.
В отношениях Иуды и Низы видно, что их чувства не носят равный характер. В случае же неравенства Иуда не похож на молодого альфонса, который получает деньги от замужней дамы. Больно уж слабохарактерен Иуда и, наоборот, строптива Низа.
Несомненно, Иуда влюблён в неё: «тяжело дыша от волнения», «Волнуясь до того, что сердце стало прыгать, как птица под черным покрывалом…», «послышались какие-то детские интонации, он зашептал растерянно», «задыхаясь, попросил», «Мысли его помутились», «смотрел молящими глазами», «жалобно спросил», «мысли Иуды совсем смешались».
А вот Низа, хотя и называла его любовником, но не отвечала ему взаимностью. «Женщина повернулась, прищурилась, причем на лице ее выразилась холодная досада, и сухо ответила…», «надменно глядя», «капризно выставила вперед нижнюю губу», «Сидеть и слушать, как ты вздыхаешь на террасе? И бояться к тому же, что служанка расскажет об этом мужу?», «смягчилась, наконец, Низа».
Есть предположения, первое, что Низа – тайная осведомительница начальника тайной стражи Афрания, второе, что она и подруга – члены секты орфиков, поклонников Диониса (Вера Бегичева «Низа»). Для явного подтверждения второй версии в романе представлено слишком мало фактов.
В черновой редакции романа подруга Низы Энанта именуется «вдовой ювелира». Как у богатой вдовы у неё могли собираться многочисленные гости, мужчины и женщины (из-за чего непосвящённые подозревают в ней «сводницу»). В этом случае как сотрудник меняльной лавки Иуда мог посещать богатую клиентку на дому. И у Энанты Иуда мог познакомиться с ее подругой Низой.
Если в возникших отношениях Низа прохладна, а горяч и безрассуден Иуда, то можно предположить, что в действиях Низы крылся расчет – связанный или с деньгами, но их у Иуды было немного, или с информацией. В романе ясно видна связь Низы с Афранием. Начальник тайной службы объяснил прокуратору, что женщина стоит дорого или очень дорого. Видимо, Афраний платил Низе, чтобы через Иуду получать информацию о Синедрионе. Следовательно, инициатором возникновения отношений между гречанкой и иудеем, скорее всего, была Низа.
Роль в романе
Воланд желал, чтобы была принята его картина мира, в которой миром управляет бог с помощью двух равных по силе ведомств – прощения во главе с Иешуа Га-Ноцри и наказания во главе с Воландом. Эта картина мира отличается от христианской, в которой миром управляет Троица или триединосущное божество (Бог Отец, Бог Сын и Бог Святой дух). А Люцифер был низвергнут в ад и возглавил там как дьявол или сатана демонов или чертей. В христианской картине мира Иисус Христос превыше Люцифера. Именно поэтому в созданной Воландом картине мира его роль преувеличена, а роль Иисуса Христа умаляется до Иешуа Га-Ноцри. Только так Воланд может уравняться с Иешуа – два руководителя двух равных ведомств.
Можно предположить отрицательное отношение Михаила Булгакова к данному персонажу. Участвовавший в его казни и приложивший руку к усилению мук повешенного Иешуа начальник тайной службы Афраний наделяется наибольшим количеством положительных эпитетов в романе.
На ложность картины мира Воланда и истинность христианской указывает в романе сила крестного знамения. После крестного знамения буфетчика Сокова серый берет в его руке превратился в черного котенка. При попытке кухарки застройщика перекреститься Азазелло пригрозил отрезай ей руку.
Отличие персонажа от исторического лица
1. По наименованию.
И.Л.: Иисус Христос Сын Божий.
П.: Иешуа Га-Ноцри.
Предполагается, что современникам был известен как Иисус, сын Иосифа (Ин. 1:45) или Иисус из Назарета (Деян. 10:38).
Иисус (греч. Ἰησοῦς) – греческая транслитерация еврейского имени Йешуа, Jesu(a), исходная форма – Йегошуа, Jehosua, «бог помощь, спасение», ср. Иисус Навин.
Древнееврейское имя состоит из корней слов Яхве (имя Бога в Ветхом Завете) и шуа («спасение»), краткая форма – (иврит Йешу́а).
2. Происхождение
И.Л.: официально: иудеи Иосиф и Мария из Вифлеема.
Иисус родился в Вифлееме, то есть именно там, где должен был родиться Христос (Мессия). Евангелие от Луки говорит, что Мать Иисуса – Мария была родственницей Елисаветы (Лк. 1:36), матери Иоанна Крестителя, а Елисавета была из рода Ааронова (Лк. 1:5) – из главного левитского рода священников.
П.: подкидыш, отец сириец, из города Гамалы.
«Меня – подкидыша, сына неизвестных родителей…» (Глава 26 «Погребение»)
«– Кто ты по крови?
– Я точно не знаю, – живо ответил арестованный, – я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец…» (Глава 2 «Понтий Пилат»)
Кроме того, Иешуа – «человек неизвестного происхождения (и к тому же не еврей по крови)», его отец, по слухам, – сириец, и данный факт также не позволяет ему быть Мессией.
3. Семья
И.Л.: мать, отец, братья и сестры.
В Библии написано, что Мария была замужем за Иосифом: «[…] Иосиф, муж Марии, матери Иисуса, которого называют Христом» (Матфея 1:16). В Писании Иисус назван «первенцем» Марии, а это значит, что у Марии и Иосифа были и другие дети. (Луки 2:7). У Иисуса было четыре брата, которых звали Иаков, Иосиф, Симон и Иуда, а также по меньшей мере две сестры. (Матфея 13:54—56; Марка 6:3).
П.: круглый сирота.
«– Родные есть?
– Нет никого. Я один в мире».
4. Ученики
И.Л.: двенадцать апостолов. Также в Евангелиях говорится об отправленных на проповедь других семидесяти учениках.
П.: самозваный Левий Матвей.
5. Последователи
Иисуса в Его странствиях сопровождали как апостолы, так и толпы народа. В случае с Иешуа Га-Ноцри ничего подобного просто нет.
6. Вхождение в город
И.Л.: Иисус въезжает в Иерусалим, сидя на осле, тем самым исполняя ветхозаветные пророчества, под восторженные крики народа: «Осанна!».
П.: В ходе допроса Пилатом Иешуа заявил, что вошел в Ершалаим пешком, в сопровождении Левия Матвея и никто их не приветствовал. Правда, Иешуа сознательно обманул Понтия Пилата сообщением о спутнике. Иешуа оставил его в пути и Левий Матвей не мог нагнать бродячего философа из-за внезапной и сильной болезни.
7. Дорога на казнь
Как отмечает Татьяна Поздняева, «Иешуа не проходит Крестного пути Иисуса к Голгофе и не несёт Креста. Осуждённые «ехали в повозке», а на их шеи были повешены доски с надписью на арамейском и греческом языках: „Разбойник и мятежник“»57.
Евангельский Иисус идёт пешком и несёт на себе орудие своей казни. Таблички на шее у него нет, но после, когда он придёт на Голгофу, над ним поместят табличку «с надписью вины Его» (Мк. 15:26).
8. Казнь и погребение
Написанный Мастером «внутренний» роман последовательно опровергает ветхозаветные пророчества о Христе, что продолжается в описаниях казни и погребения: палачи отказываются от одежды казнённого Иешуа, которому перебивают голени и хоронят в одной яме с разбойниками. Этим опровергаются пророчество царя Давида: «Он хранит все кости его; ни одна из них не сокрушится» (Пс. 33:21), – и пророчество Исаии о погребении Мессии «у богатого» (Ис. 53:9).
В описании же казни Христа мы читаем, как воины «взяли одежды Его и разделили на четыре части, каждому воину по части», а хитон не стали делить, ибо он «был не сшитый, а весь тканый сверху», потому и метали «о нём жребий, чей будет, – да сбудется речённое в Писании: разделили ризы Мои между собой и об одежде Моей бросали жребий» (Ин. 19:23, 24). Христу не перебивают голени (Ин. 19:33) – опять же во исполнение пророчества (Ин. 19:37), а погребает Его Иосиф Аримафейский (Мф. 27:57—60; Мк. 15:43—46; Лк. 23:50—53; Ин. 19:38—42) – человек богатый (Мф. 27:57).
Осужденные были повешены на столбах на Лысой горе, расположенной к западу от Ершалаима. Иешуа Га-Ноцри – на первом столбе. Дисмас – на втором. Гестас – на третьем.
Этот порядок отличается от канонического, где Иисус находился посередине, между двух распятых. Согласно сообщениям Евангелий, крест Иисуса Христа был воздвигнут между распятиями преступников Дисмаса и Гестаса, получивших прозвание Благоразумного и Безумного разбойников. (Лука. 23:32-43)
«Дисмас на втором столбе страдал более двух других, потому что его не одолевало забытье, и он качал головой, часто и мерно, то вправо, то влево, чтобы ухом ударять по плечу».
Повешенный на третьем столбе Гестас к концу третьего часа казни сошел с ума от мух и солнца и в пятом часу тихо и хрипло пел что-то про виноград, но головою, покрытой чалмой, изредка все-таки покачивал, и тогда мухи вяло поднимались с его лица и возвращались на него опять.
После пяти часов страданий на столбах, прокуратор отдал распоряжение через трибуна, командира когорты, о завершении казни. Группа из четырех человек (трибун, кентурион, начальники тайной и храмовой стражи) проследила, а двое палачей выполнили приказ Понтия Пилата.
Когда палачи дали первому утолить последнюю жажду Иешуа Га-Ноцри, казненный Дисмас, обуреваемый злобой, заявил о несправедливости. Но одернув возмутителя, палачи каждому давали возможность утолить жажду, приказывали славить иегемона и затем убивали.
В отличие от канонического взгляда, здесь Гестас буквально изображен как безумный разбойник. Он сошел с ума к концу третьего часа казни. А Дисмас из благоразумного разбойника превращен в злобного, требовавшего «справедливости».
После окончания казни и зафиксирования смерти каждого оцепление сняли и части возвратили в Ершалаим. Воспользовавшись этим, Левий Матвей снял со столбов тела всех трех казненных. «Он (Левий Матвей – А.Я.) перерезал веревки и на них, и два тела обрушились на землю». (Глава 16 «Казнь»)
Позже тела казненных, в том числе Дисмаса и Гестаса, с выклеванными хищными птицами глазами, с кольцами на пальцах завернули в хитоны и погребли в пустынном ущелье к северу от Ершалаима в часах двух езды от города. Дисмас с двумя нарезками на кольце, Гестас с тремя. Яма закрыта и завалена камнями. Опознавательный знак известен Толмаю, помощнику Афрания. (Глава 26 «Погребение»)
9. Мировоззрение
И.Л.: Иисус говорит, что человеку может быть присуще зло, при этом источник как добра, так и зла – сердце человека (см. Мф. 12:34-35 и др.).
П.: Иешуа полагал, что все люди добрые и злых людей на свете не бывает. Правда, если одни «добрые люди» искалечат другого «доброго человека», то тот может стать жестоким и черствым.
«– А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?
– Всех, – ответил арестант, – злых людей нет на свете. <…>
– А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, – он – добрый?
– Да, – ответил арестант, – он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств». (Глава 2 «Понтий Пилат»)
10. А им точно предлагали напиток?
После возвращения в «последний приют» Маргарита читала главы из романа, написанные мастером, который ранее был историком, т.е. тем кто получил историческое образование. Это не помешало мастеру допустить очередную ошибку, на этот раз с напитком, притупляющим боль.
Напиток предоставлялся осужденным по Талмуду, а не по римскому закону. «Римский закон не знал снисхождения к распинаемым и казнимым, и по этому закону, не полагалось давать распинаемым напиток, который ослаблял бы их страдания». Озаботиться предоставлением напитка обязан был первосвященник иудейский, а прокуратор, как представитель Рима, наоборот, мог спокойно проигнорировать58. Следовательно, на месте казни напиток преступникам должен был предлагать начальник храмовой стражи. Афрания, как начальника тайной службы, этот вопрос не касался.
Итак, в 25-й главе («Как прокуратор пытался спасти Иуду») начальник тайной службы докладывал прокуратору о том, как проходила казнь трех осужденных на Лысой горе. В разговоре, хотя это не входило в его обязанности, Понтий Пилат осведомился у Афрания о напитке для казненных. Этот интерес прокуратора можно трактовать, как пусть и запоздалое и ничего по существу не меняющее, проявление его внимания к бродячему философу.
«– А скажите… напиток им давали перед повешением на столбы?
– Да. Но он, – тут гость закрыл глаза, – отказался его выпить.
– Кто именно? – спросил Пилат.
– Простите, игемон! – воскликнул гость, – я не назвал? Га-Ноцри».
Итак, Афраний, в чьи обязанности как императорского служащего не входило предоставление казненным напитка смягчающего боль, почему-то не сказал правду, а доложил Пилату, что перед повешением на столб Иешуа отказался от напитка. А чтобы правда не выскочила в глазах, начальник тайной службы благоразумно прикрыл их.
Пилат принял ответ Афрания за чистую монету и эмоционально осудил Иешуа за его отказ от напитка.
«– Безумец! – сказал Пилат, почему-то гримасничая. Под левым глазом у него задергалась жилка, – умирать от ожогов солнца! Зачем же отказываться от того, что предлагается по закону?»
Во-первых, в этом высказывании ошибку допустил или Пилат, или мастер. Римский закон ничего не предлагал казненным. Об этом должны были знать прокуратор, начальник тайной службы и мастер.
Во-вторых, обратим внимание, что «принципиальность» перед повешением будет противоречить поведению Иешуа, спустя четыре часа. Перед смертью бродячий философ не отказался от последнего глотка воды. Более того, он с радостью его принял. Подчеркнем – с радостью.
«– Пей! – сказал палач, и пропитанная водою губка на конце копья поднялась к губам Иешуа. Радость сверкнула у того в глазах, он прильнул к губке и с жадностью начал впитывать влагу». (Глава 16 «Казнь»)
Вот и возникает сомнение в правдивости слов Афрания, что напиток предлагался, но от него Иешуа отказался. Если же начальник тайной службы солгал прокуратору, то, следовательно, не предложив напиток бродячему философу, он сознательно хотел усилить муки казненного.
В-третьих, в 16-й главе ничего не показывает на ослабление мук двух других повешенных, вроде бы от напитка не отказавшихся. Наоборот, сообщается, что Иешуа оказался счастливее других. Он уже через час потерял сознание и, следовательно, перестал мучиться. Другие же страдали еще два часа, и только затем Гестас сошел с ума, а Дисмас продолжал мучиться в одиночестве.
«Повешенный на нем Гестас к концу третьего часа казни сошел с ума от мух и солнца и теперь тихо пел что-то про виноград, но головою, покрытой чалмой, изредка все-таки покачивал, и тогда мухи вяло поднимались с его лица и возвращались на него опять.
Дисмас на втором столбе страдал более двух других, потому что его не одолевало забытье, и он качал головой, часто и мерно, то вправо, то влево, чтобы ухом ударять по плечу.
Счастливее двух других был Иешуа. В первый же час его стали поражать обмороки, а затем он впал в забытье, повесив голову в размотавшейся чалме».
Получается, что и им не предлагался напиток, чтобы смягчить страдания. Оба повешенных три часа находились в сознании и явно страдали от мук, которые им причиняли мухи, слепни и солнце. Затем Гестас сошел с ума, а Дисмас продолжал мучиться.
Согласно именам Гестас и Дисмас были греками. В ершалаимских главах много деталей, указывающих на присутствие греческого божества Вакха или Диониса. Плющ во дворе Низы, имя ее подруги Энанты, песенка Гестаса про виноград, который был символом божества. Восстание греков в Ершалаиме под руководством Гестаса и Дисмаса создавало угрозу власти Рима в городе. Поэтому мучительная казнь двух разбойников могла послужить суровым предупреждением другим грекам, выступать против римской власти.
Таким образом, муки, которые испытывали трое разбойников на столбах, ставят под сомнение правдивость слов начальника тайной службы о том, что им предлагался напиток, от которого только Иешуа отказался. Мы полагаем, что напиток не предлагался никому по разным причинам. Гестасу и Дисмасу, чтобы запугать их приспешников. А Иешуа, за взгляды, в которых не нужно бороться со злом, раз все добрые.
Действия Афрания не противоречили целям Воланда, и поэтому дух зла попустительствовал им. Во-первых, Воланд желал выдать Иешуа Га-Ноцри за Иисуса Христа. А тот действительно отказался от напитка, потому что сам выбрал свой крест. Во-вторых, но якобы отказ Иешуа от напитка, а отказ был для него нехарактерен, должен был усилить страдания Пилата, утвердившего смертный приговор бродячему философу.
В заключение, еще раз подчеркнем, что подобный взгляд на Афрания возможен, если мы соглашаемся с оправданностью положительных оценок в его адрес. Ранее все положительные оценки начальника тайной стражи пропускались или игнорировались.
По мнению Б.М. Гаспарова, который поверил в правдивость слов Воланда, что тот присутствовал в Ершалаиме инкогнито, Воланд скрывается именно под маской Афрания. С этой версией соглашаются И.З. Белобровцева и С.К. Кульюс. По их мнению, в пользу этого довода говорят всезнайство и всемогущество начальника тайной полиции, сама пространственная схема его появления в 25-й главе (он поднимается откуда-то снизу, как будто из бездны, и удаляется туда же), особая отмеченность голоса (пусть даже голоса у них разные – у Воланда бас, а у Афрания «высокий приятный голос»)59. Конечно, аргументация так себе. Утверждать, что Афраний также всемогущ как Воланд, можно, если не читать роман. Появление Афрания сравнить с появлением из бездны, можно, если одолевает склероз и забылось, что внизу находилась площадка, на которой Понтий Пилат беседовал с Иософом Каифой, а еще ниже казармы, в одной из которых располагалась тайная стража. А «особая отмеченность голоса»? Ничего, что у одного высокий тенор, а у другого бас профундо, т.е. тембры находятся на разных краях мужского диапазона. А для исследователей они оказывается имеют сходство.
Отличие Иешуа Га-Ноцри от Иуды из Кириафа
Согласно евангельской традиции Иисус Христос был красивее, чем Иуда Искариот.
В Новом Завете отсутствует описание физической внешности Иисуса до его смерти. Тем не менее, в церковных изображениях он предстает белокожим красивым молодым мужчиной с тонким, высоким телосложением и длинными каштановыми волосами и короткой бородой.
Образ Иуды сложился из описаний древних апокрифов. Персонаж представлен как невысокий и смуглый мужчина с темными волосами, крайне суетливый, любящий серебро.
В романе внешний вид Иешуа Га-Ноцри и Иуды из Кириафа поменяются.
Иешуа Га-Ноцри двадцати семи лет от роду. У него желтый цвет тела и высокий голос. На допросе он предстает с большим синяком под левым глазом и с ссадиной с запекшейся кровью в углу рта. К концу казни лицо у него стало распухшим от укусов и с заплывшими глазами. Он одет в старенький и разорванный голубой хитон. Его голова была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба (чалмой). На ногах стоптанные сандалии.
Иуда из Кириафа предстает молодым горбоносым красавцем с аккуратно подстриженной бородой. На нем белый чистый кефи, ниспадавший на плечи, новый праздничный голубой таллиф с кисточками внизу и новенькие скрипящие сандалии. После смерти у Иуды из Кириафа лицо стало белым, как мел, и каким-то одухотворенно красивым.
Слабоумие Иешуа
Обвинение в разрушении храма
В своем рассказе двум литераторам на Патриарших прудах Воланд представил сначала суд, прошедший во дворце прокуратора Иудеии. Понтий Пилат разбирал обвинение Иешуа Га-Ноцри в совершении двух преступлений.
Первое – подсудимый призывал ершалаимцев к разрушению иудейского храма.
«Пилат заговорил по-гречески:
– Так ты собирался разрушить здание храма и призывал к этому народ?
Тут арестант опять оживился, глаза его перестали выражать испуг, и он заговорил по-гречески:
– Я, доб… – тут ужас мелькнул в глазах арестанта оттого, что он едва не оговорился, – я, игемон, никогда в жизни не собирался разрушать здание храма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие. <…>
– Множество разных людей стекается в этот город к празднику. Бывают среди них маги, астрологи, предсказатели и убийцы, – говорил монотонно прокуратор, – а попадаются и лгуны. Ты, например, лгун. Записано ясно: подговаривал разрушить храм. Так свидетельствуют люди.
– Эти добрые люди, – заговорил арестант и, торопливо прибавив: – игемон, – продолжал: – ничему не учились и все перепутали, что я говорил. <…>
– А вот что ты все-таки говорил про храм толпе на базаре?
Голос отвечавшего, казалось, колол Пилату в висок, был невыразимо мучителен, и этот голос говорил:
– Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее. <…>
– <…> Так ты утверждаешь, что не призывал разрушить… или поджечь, или каким-либо иным способом уничтожить храм?
– Я, игемон, никого не призывал к подобным действиям, повторяю. Разве я похож на слабоумного?
– О да, ты не похож на слабоумного, – тихо ответил прокуратор и улыбнулся какой-то страшной улыбкой <…>» (Глава 2 «Понтий Пилат»)
Содержание понятия
Рассмотрим, правильно ли употреблен и применен в этом случае термин «слабоумие».
Сейчас он считается архаичным и заменен на понятие «расстройство интеллекта» (от лат. intellectus «понимание, познание») – это психиатрический синдром или совокупность симптомов, указывающих на определённое болезненное состояние интеллекта. Оно бывает врождённым (умственная отсталость) или приобретённым (деменция) поражением способности мыслить, в результате которого у человека:
снижается способность понимать связь между окружающими явлениями,
утрачивается способность отделять главное от второстепенного,
утрачивается критика к своим высказываниям и поведению.
В психиатрии слабоумие относится к изменениям процесса рационального познания в виде осложнения или полной невозможности к овладению знаниями; умозаключений; суждений; критических способностей. При приобретённом слабоумии использование старых знаний, умений и навыков также осложняется или становится невозможным.
Таким образом, слабоумным будет тот, кто плохо понимает причинно-следственную связь между событиями или явлениями, плохо отделяет главное от второстепенного и плохо понимает, что и кому он говорит и что делает.
Исходя из определения, можно согласиться с персонажами из приведенного отрывка, что Иешуа Га-Ноцри не слабоумный. Он четко понимает причинно-следственную связь. Для его цели, чтобы народ овладел новой истиной, нет надобности в разрушении храма в Ершалаиме. В здании, в конечном счете, и сам Иешуа может проповедовать новую истину, вытеснив старую веру. И бродячий философ это прекрасно осознает.
Обвинение в отрицании власти кесаря
Когда же литераторы, для которых Воланд и повествовал, укрепились в мысли о достаточной разумности Иешуа, последовало изображение настоящего слабоумия бродячего философа. Однако, после предшествующего укрепления во мнении, что он не слабоумен, всякий ли осознает виновность Иешуа по второму обвинению и то, что Га-Ноцри не понимает этого и тем самым проявляет слабоумие?
Во-первых, Иешуа не понимал никаких взглядов и намеков прокуратора.
«– Слушай, Га-Ноцри, – заговорил прокуратор, глядя на Иешуа как-то странно: лицо прокуратора было грозно, но глаза тревожны, – ты когда-либо говорил что-нибудь о великом кесаре? Отвечай! Говорил?.. Или… не… говорил? – Пилат протянул слово «не» несколько больше, чем это полагается на суде, и послал Иешуа в своем взгляде какую-то мысль, которую как бы хотел внушить арестанту.
– Правду говорить легко и приятно, – заметил арестант.
– Мне не нужно знать, – придушенным, злым голосом отозвался Пилат, – приятно или неприятно тебе говорить правду. Но тебе придется ее говорить. Но, говоря, взвешивай каждое слово, если не хочешь не только неизбежной, но и мучительной смерти.
Никто не знает, что случилось с прокуратором Иудеи, но он позволил себе поднять руку, как бы заслоняясь от солнечного луча, и за этой рукой, как за щитом, послать арестанту какой-то намекающий взор. <…>
– И что же ты сказал? – спросил Пилат, – или ты ответишь, что ты забыл, что говорил? – но в тоне Пилата была уже безнадежность».
Да, Иешуа был безнадежен. Тем не менее, исследователи в этом моменте утверждают о принципиальности Га-Ноцри. Бродячий философ не отказался от своих убеждений (правду говорить легко и приятно) и тем проявил мужество. Правда, литературоведы упускают один момент – действие Иешуа должно быть осознанным, он должен понимать последствие следования своему принципу. Однако, именно этого и не было. Га-Ноцри не понимал степени опасности, к чему может привести его желание говорить правду. Хотя прокуратор не двусмысленно его предупреждал: «Но, говоря, взвешивай каждое слово, если не хочешь не только неизбежной, но и мучительной смерти».
Во-вторых, ни после ареста, ни во время суда прокуратора Иешуа совершенно не понимал причинно-следственную связь между содержанием его беседы с Иудой из Кириафа и задержанием стражниками.
«– Дело было так, – охотно начал рассказывать арестант, – позавчера вечером я познакомился возле храма с одним молодым человеком, который назвал себя Иудой из города Кириафа. Он пригласил меня к себе в дом в Нижнем Городе и угостил… <…>
– Очень добрый и любознательный человек, – подтвердил арестант, – он высказал величайший интерес к моим мыслям, принял меня весьма радушно… <…>
– Да, – немного удивившись осведомленности прокуратора, продолжал Иешуа, – попросил меня высказать свой взгляд на государственную власть. Его этот вопрос чрезвычайно интересовал.
– И что же ты сказал? – спросил Пилат, – или ты ответишь, что ты забыл, что говорил? – но в тоне Пилата была уже безнадежность.
– В числе прочего я говорил, – рассказывал арестант, – что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть. <…>
– Далее ничего не было, – сказал арестант, – тут вбежали люди, стали меня вязать и повели в тюрьму».
В-третьих, Иешуа не понимал опасности речей о наступлении времени, когда не будет власти кесарей. Вот это можно рассматривать как прямой призыв народа к восстанию в Ершалаиме и свержению власти римского императора. После изгнания римлян из города на него действительно уже не будет распространяться власть кесаря. И только что подобное волнение произошло в Ершалаиме. Трое зачинщиков были схвачены и приговорены к смертной казни. И об этом Понтий Пилат прямо спрашивал Иешуа.
«– <…> Кстати, скажи: верно ли, что ты явился в Ершалаим через Сузские ворота верхом на осле, сопровождаемый толпою черни, кричавшей тебе приветствия как бы некоему пророку? – тут прокуратор указал на свиток пергамента. <…>
– Не знаешь ли ты таких, – продолжал Пилат, не сводя глаз с арестанта, – некоего Дисмаса, другого – Гестаса и третьего – Вар-раввана?»
Однако, следует сказать в оправдание непонимания Иешуа, что даже в наше время авторы учебников по русской литературе и лекторы тем по роману «Мастер и Маргарита», также не понимают всей опасности, кроящейся в словах о временности власти кесарей. По их представлениям бродячий философ совершенно невиновен, хотя и говорил подобное, нарушающее римский закон. И в качестве подтверждения своего заблуждения литературоведы ссылаются не на слова прокуратора, сказанные на суде, когда Понтий Пилат ясно осознавал все последствия слов и дел, а на мысли игемона во сне, когда спящий никак не может контролировать полет своей фантазии.
В-четвертых, даже после сначала предупреждения, а затем и реакции Понтии Пилата на ответ Га-Ноцри, тот все еще не понимал, в какую опасную для себя ситуацию попал.
«Но, говоря, взвешивай каждое слово, если не хочешь не только неизбежной, но и мучительной смерти. <…>
– На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиверия! – сорванный и больной голос Пилата разросся.
Прокуратор с ненавистью почему-то глядел на секретаря и конвой.
– И не тебе, безумный преступник, рассуждать о ней! <…>
Первым заговорил арестант:
– Я вижу, что совершается какая-то беда из-за того, что я говорил с этим юношей из Кириафа. У меня, игемон, есть предчувствие, что с ним случится несчастье, и мне его очень жаль».
Пусть и с большим опозданием, но до Иешуа, наконец, дошло, он все-таки понял, что его жизни угрожает смерть. Правда, Га-Ноцри еще наивно надеялся ее избежать и не понимал, какой она будет.
«– Ненавистный город, – вдруг почему-то пробормотал прокуратор и передернул плечами, как будто озяб, а руки потер, как бы обмывая их, – если бы тебя зарезали перед твоим свиданием с Иудою из Кириафа, право, это было бы лучше.
– А ты бы меня отпустил, игемон, – неожиданно попросил арестант, и голос его стал тревожен, – я вижу, что меня хотят убить».
Да, Иешуа уже не светила быстрая и тем легкая смерть от ножа. Его ждали пятичасовые мучения на столбе от палящих лучей солнца и укусов кровососущих мух.
Таким образом, в своем рассказе Воланд сначала представил Иешуа как человека достаточно рассудительного и здравомыслящего. Тот четко соотносил свои цели и средства. И, конечно же, литераторы могли убедиться, что Иешуа никакой не слабоумный и поэтому согласиться с утверждениями бродячего философа и прокуратора на сей счет.
А вот затем Воланд показал Га-Ноцри мыслителем, который не понимал ни намеков, ни прямых слов и ясных предупреждений прокуратора, не видел никакой связи между беседой с Иудой и своим арестом, не осознавал степени опасности из-за речей о власти и при этом наивно надеялся на освобождение. Однако, теперь уже никто из персонажей романа смело не заявлял, что Иешуа не слабоумный, ибо хорошо было видно обратное.
Вот только многие читатели и литературоведы, несмотря на то, что именно Воланд таким описал Иешуа, все равно, во-первых, видят не его, а Иисуса Христа и, во-вторых, полагают, что так воспринимал его сам Михаил Булгаков. С точки зрения Воланда это даже лучше, что образ Иешуа принимается как писательский взгляд и в таком качестве получает оправдание. Его обман удался.
Трагические ошибки
В этом году евреи вдруг стали ожидать приход в Ершалаим мессии на празднование Пасхи в пятницу четырнадцатого числа весеннего месяца нисана 60. Тогда его труба прозвучит, и восстанут мертвые 61.
Исполняющий обязанности президента Синедриона первосвященник иудейский Иосиф Каифа сам огласил опасение, что мессия обольстит народ в Ершалаиме, надругается над верой и поднимет восстание против римской власти, которое неизбежно вызовет жестокую реакцию метрополии. Поэтому из опасения возможного кровопролития первосвященник, вероятно, усилил меры наблюдения в городе. И не зря.
В Ершалаиме из-за этого ожидания случились беспорядки. Греки Дисмас и Гестас с приспешниками подстрекали народ на бунт против кесаря и при попытке взять их римскою властью убили четырех солдат. Иудей Вар-равван тоже призывал к мятежу и убил местного стража при попытке взять его62.
Возможно, что в возникшей в городе суматохе, кто-то из соглядатаев почему-то неверно сообщил первосвященнику, что через Сузские ворота в Ершалаим верхом на осле въехал некто, сопровождаемый толпою черни, кричавшей ему приветствия как некоему пророку63. А возможно, это был сознательный оговор со стороны первосвященника.
Иешуа Га-Ноцри покинул Левия Матвея в Вифании около полудня двенадцатого числа и заспешил в Ершалаим. Бродячий философ сказал своему спутнику, что у него в городе неотложное дело. Иешуа пешком в одиночестве прошел через Сузкие ворота в Ершалаим64. И оставшейся части дня ему хватило, чтобы попасть в трагическую историю.
На базаре он говорил толпе о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Однако его слова восприняли буквально, что он призывал разрушить Ершалаимский храм65. Тогда к Га-Ноцри подослали провокатора66. Вечером возле храма Иуда из города Кириафа познакомился с бродячим философом. Иуда высказал величайший интерес к мыслям Иешуа и пригласил того к себе в дом в Нижнем Городе. Пришедшего в гости философа Иуда попросил высказать свой взгляд на государственную власть. Иешуа не заставил себя долго упрашивать 67 и ответил, что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть. После чего Иешуа был схвачен местной властью68.
На суде Синедриона, скорее всего, выяснилось, что обвиняемый не призывал физически разрушить храм. Тем не менее, желание бродячего философа заменить старую веру на новую не могло понравиться первосвященнику, чей долг был как раз в ее охранении от надругательства. Конечно, Иосиф Каифа мог понимать, что Иешуа Га-Ноцри никакой не мессия еврейского народа. Однако, первосвященник открыто заявлял о своем опасении, что таковым его может провозгласить малограмотный народ и это приведет к кровавым последствиям. Вследствие чего Синедрион во главе с Каифой вынес Га-Ноцри смертный приговор.
Подследственный был из Галилеи, поэтому его дело направили дальше к тетрарху. Но тот отказался дать заключение, и смертный приговор Синедриона направил на утверждение прокуратора Иудеи. Так как Га-Ноцри нарушил «Закон об оскорблении величества…», то Понтий Пилат обязан был утвердить приговор местного суда. В Иудее существовал обычай в честь праздника Пасхи помиловать одного из приговоренных к казни из задержанных местной властью. Понтий Пилат надеялся, что таким помилованным может стать Иешуа как совершивший наименьшее преступление. Однако первосвященник подозревал самого прокуратора в сознательном провокаторстве 69 и поэтому помиловали Вар-раввана. Ошибкой со стороны Понтия Пилата было давить и запугивать Иосифа Каифу, а не попытаться с тем договориться 70.
Таким образом, к трагической гибели Иешуа Га-Ноцри привели ошибки, совершенные самим бродячим философом, первосвященником Иосифом Каифой и прокуратором Понтием Пилатом. Однако, причиной их совершения ни одним из перечисленных лиц не была трусость.
Полагая всех добрыми людьми, Иешуа Га-Ноцри открыто проповедовал свои мысли, не задумываясь об их последствиях. Первосвященник ошибся, боясь, что бродячего философа примут за мессию, и, заблуждаясь, настаивал на приговоре Синедриона, опасаясь народного восстания в городе и жестокого его подавления римскими властями. Прокуратору следовало рассеять подозрения Иосифа Каифы и договориться с ним на взаимовыгодной основе, а не давить на первосвященника и запугивать его.
Разобравшись в том, кто и какую лепту внес в казнь Иешуа Га-Ноцри, следует теперь обратиться к оценкам вины со стороны бродячего философа и прокуратора. Основной вклад в казнь внесла ошибка первосвященника, опасавшегося появления в Ершалаиме лжемессии.
Формально Иешуа никого не винил за то, что у него отняли жизнь. Лишь перед казнью он заявил, со слов начальника тайной службы Афрания, что «в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость». Трусость – это уклонение от выполнения долга из-за страха перед личной опасностью. Обвинение в этом пороке можно предъявить как первосвященнику, так и прокуратору. Само по себе предъявление такого обвинения не будет означать его оправданности. Обвиняемые в трусости должны непременно нарушить свой долг, чтобы спаси, например, свои жизни. На первосвященнике лежал долг в сохранении веры. И он его исполнил, как понимал. Иешуа ведь хотел заменить старую веру на новую. Правда, Иосиф Каифа допустил ошибку из-за мнительности, опасаясь, что малограмотный народ провозгласит Иешуа Га-Ноцри мессией. На прокураторе лежал долг управления вверенной ему Иудеей, руководствуясь законами Рима. Он последовал закону и утвердил приговор Малого Синедриона бродячему философу. Таким образом, здесь прокуратор ошибок не допускал и трусость не проявлял, а продемонстрировал благоразумие.
Во время казни на вершине Лысой горы присутствовал не только начальник тайной службы Афраний, но и начальник храмовой стражи Ершалаима. Следовательно, слова Иешуа о трусости передали как прокуратору, так и первосвященнику. Однако, в главах, написанных мастером, изображена реакция только Понтия Пилата. Он во сне согласился с таким у себя пороком и не отказался от этого затем наяву71. Несмотря на самооговор прокуратора, основная вина за допущенную первоначальную ошибку (Иешуа не лжемессия и храм в Ершалаиме не призывал разрушать) лежит все-таки на первосвященнике. Но его тоже как и прокуратора нельзя обвинить в трусости, а только в мнительности, излишней подозрительности, и упрямстве в своем заблуждении. Более того, в той картине мира, которую представил Воланд в последней главе 32-й («Прощение и вечный приют»), Бог согласился с виновностью Понтия Пилата и наказал его сидением в каменном кресле на каменистой безрадостной плоской вершине на двенадцать тысяч лун (около двух тысяч лет).
Таким образом, обвинение в трусости, как прокуратора, так и первосвященника будет ложным. Следовательно, Воланд в своем рассказе во 2-й главе («Понтий Пилат») и представленной картине мира в 32-й главе («Прощание и вечный приют») и мастер в двух главах из своего романа (25-й «Как прокуратор пытался спасти Иуду» и 26-й «Погребение») – они оба, опираясь на самооговор Понтия Пилата, представили ложную виновность и ложного виновного. Вина за казнь Иешуа Га-Ноцри лежит на Иосифе Каифе, но не за его трусость, а за мнительность.
Требуется правосудие!
Трактовка фигуры Понтия Пилата из романа «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова в учебнике по литературе за 11 класс группы авторов во главе с Т.Курдюмовой является, к сожалению, общепринятой. В этом можно убедиться, ознакомившись с «Приложением» к «Краткому анализу романа «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова».
Прокуратор изображается как величайший грешник, виновный в великой трагедии – гибели благородного и духовно совершенного Иешуа Га-Ноцри. Понтий Пилат страдает самым страшным грехом – трусостью. «В сценах допроса Иешуа – даже не столкновение, а встреча человека благородного, наивного и проницательного с прокуратором, который неожиданно для окружающих предстает не столько как жестокий человек, а как тот, кто страдает еще большим грехом, чем жестокость, – трусость».
За свою вину прокуратор понес справедливое наказание. Как герой романа Понтий Пилат в конце получил освобождение от своего автора и надежду на прощение. «Величайший грешник, заботами Мастера и Маргариты получил надежду на прощение».
Итак, по мнению авторов учебника: Иешуа – благородный, а Пилат – трусливый.
Рассмотрим так ли это сперва с точки зрения семантики – раздела лингвистики, изучающего смысловое значение единиц языка и выясним определения понятий: благородный, мужественный и трусливый.
Благородный – это высоконравственный. Однако Иешуа ладно бы только открещивался от обвинений на основе свидетельских показаний, но он прямо указывает на своего спутника Левия Матвея, как возможного виновника распространения неверных сведений.
«– Эти добрые люди, – заговорил арестант и, торопливо прибавив: – игемон, – продолжал: – ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной».
«– Нет, нет, игемон, – весь напрягаясь в желании убедить, заговорил арестованный, – ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал». (Глава 2 «Понтий Пилат»)
Мужественен ли Иешуа? Проявляет ли он храбрость в опасности, способен ли выполнить должное даже перед лицом смерти?
«Крысобой вынул из рук у легионера, стоявшего у подножия бронзовой статуи, бич и, несильно размахнувшись, ударил арестованного по плечам. <…>
– Римского прокуратора называть – игемон. Других слов не говорить. Смирно стоять. Ты понял меня или ударить тебя?
Арестованный пошатнулся, но совладал с собою, краска вернулась, он перевел дыхание и ответил хрипло:
– Я понял тебя. Не бей меня.
Через минуту он вновь стоял перед прокуратором.
Прозвучал тусклый больной голос:
– Имя?
– Мое? – торопливо отозвался арестованный, всем существом выражая готовность отвечать толково, не вызывать более гнева».
Скорее Иешуа не мужественен, а труслив – кто неспособен выполнить должное перед лицом страшного. Он считает всех людей добрыми и поэтому так их прямо называет: «добрые люди».
«– А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?
– Всех, – ответил арестант, – злых людей нет на свете». (Глава 2 «Понтий Пилат»)
От Иешуа же требуют иного обращения, отличного от его мнения. Тогда бродячий философ легко и без повторного объяснения выполняет требуемое, отказываясь от должного.
Теперь следует ответить на вопрос – мужественен ли Понтий Пилат? Проявляет ли прокуратор храбрость в опасности, способен ли выполнить должное даже перед лицом смерти? На это смело можно дать утвердительный ответ.
Сначала во 2-й главе («Понтий Пилат») прокуратор рассказывает Иешуа о своем участии в сражении с германцами при Идиставизо в долине Дев.
«– А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, – он – добрый?
– Да, – ответил арестант, – он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств. Интересно бы знать, кто его искалечил.
– Охотно могу сообщить это, – отозвался Пилат, – ибо я был свидетелем этого. Добрые люди бросались на него, как собаки на медведя. Германцы вцепились ему в шею, в руки, в ноги. Пехотный манипул попал в мешок, и если бы не врубилась с фланга кавалерийская турма, а командовал ею я, – тебе, философ, не пришлось бы разговаривать с Крысобоем. Это было в бою при Идиставизо, в долине Дев».
«– Оно никогда не настанет! – вдруг закричал Пилат таким страшным голосом, что Иешуа отшатнулся. Так много лет тому назад в долине дев кричал Пилат своим всадникам слова: «Руби их! Руби их! Великан Крысобой попался!»
Затем в 26-й главе («Погребение») Понтий Пилат сам дает оценку своим действиям в том сражении. «Вот, например, не струсил же теперешний прокуратор Иудеи, а бывший трибун в легионе, тогда, в долине Дев, когда яростные германцы чуть не загрызли Крысобоя-великана».
Достаточно ли этих воспоминаний, чтобы признать Понтия Пилата мужественным воином и человеком? Бесспорно. Если же кому-либо недостаточно, то Марк Крысобой живой свидетель, кто может подтвердить правдивость слов прокуратора. Почему же Понтия Пилата обвиняют в трусости?
Трусость – свойство характера, неспособность преодолеть страх перед личной опасностью. Трусость неразрывно связана с действием и понятием долга. Трусость – это неспособность выполнить должное перед лицом страшного. Если же долг не велит человеку предпринимать опасных для него действий, то уклонение от угрозы является не трусостью, а здравым смыслом; трус из страха не делает то, что должен. Поэтому мужество – это проявление храбрости в опасности. Или согласно И. Канту, мужество – это способность «отваживаться на то, что велит долг».
Итак, почему же Понтия Пилата авторы школьных учеников обвиняют в трусости?
Потому что он утвердил смертный приговор Иешуа Га-Ноцри, вынесенный Малым Синедрионом. За что же был вынесен столь суровый приговор бродячему философу? Во 2-й главе («Понтий Пилат») на допросе у прокуратора Иешуа подтвердил свои слова, сказанные Иуде из Кириафа о государственной власти.
«– В числе прочего я говорил, – рассказывал арестант, – что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть».
Эти слова Иешуа подпадали под действие «Закона об оскорблении величества…» Поэтому прокуратор должен был утвердить приговор Малого Синедриона. Мог ли Понтий Пилат поступить иначе? Да, но в таком случае он сам нарушал римский закон и становился преступником. «Но, помилуйте меня, философ! Неужели вы, при вашем уме, допускаете мысль, что из-за человека, совершившего преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?» (глава 26 («Погребение»)) Следовательно, долг не велел Понтию Пилату предпринимать опасных для него действий, поэтому уклонение прокуратора от угрозы является не трусостью, а здравым смыслом.
Это хорошо понимал сам Понтий Пилат, и этот аргумент следует положить на одну чашу весов. Что же было положено на другую чашу?
Мысли, высказанные прокуратором во сне. «Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь, ночью, взвесив все, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы спасти от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!»
«Свободного времени было столько, сколько надобно, а гроза будет только к вечеру, и трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так говорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный порок».
Да, прокуратор признал свою виновность в «самом страшном пороке» – в трусости, из-за которого был казнен «решительно ни в чем не виноватый безумный мечтатель и врач». Тем не менее, достаточно ли для судебного приговора только одного признания подозреваемого? Следует ли согласиться, что «признание – царица доказательств»? Нарушил ли римский закон прокуратор, утвердив приговор Иешуа Га-Ноцри? Нет. Чем же тогда будет признание своей вины Понтием Пилатом? Самооговором.
Почему же в анализе романа специалистами-литературоведами закрепилось иное мнение? Мы полагаем, что хотя повсюду провозглашается строительство правового государства и гражданского общества, однако среди литературоведов продолжает господствовать правовой нигилизм. Когда требованиями закона пренебрегают, вероятно, в силу низкой правовой культуры.
В истории существует коллизия, когда сталкивается закон и традиция. Тогда действия в соответствии с законом будут законными, но могут быть несправедливыми. Или же наоборот. Так вот римский «Закон об оскорблении величества» прямо запрещал речи подобные высказыванию Иешуа, причем под страхом смертной казни. Этот закон даже можно полагать несправедливым, нарушающим право человека эпохи античности свободно высказывать свои мысли о государственной власти. Однако, это закон или как говорили римляне: «dura lex, sed lex», что означало «закон суров, но это закон». Поэтому и в наше дни отрицание закона или его нарушение полагают как демонстрацию низкого уровня правового сознания или правовой нигилизм.
Таким образом, анализ речей и поступков персонажей романа «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова показал, что на допросе Иешуа Га-Ноцри продемонстрировал не благородность, а трусость, а Понтий Пилат, наоборот, – благоразумие. Только в последующем с прокуратором произошла странная перемена, и он изменил оценку своим действиям на самооговор. К сожалению, именно это ложное представление закрепилось среди литературоведов, которое они, к сожалению, распространяют среди школьников.
Милосердие или просьба просьбе рознь
Милосердие
В романе «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова присутствует эта категория. Рассмотрим же, что понимается под ней, в каких случаях она упоминается в произведении и какова на нее реакция Воланда.
Милосердие (лат. misericordia) – это готовность бескорыстно помочь или простить из чувств сострадания и человеколюбия. Оно противоположно жестокосердию.
В христианской этике милосердная любовь приобретает особое значение как одна из трех богословских добродетелей. В милосердии человек посвящает себя Богу и тем самым открывается добру. С этической точки зрения милосердие составляет долг человека: в нем человек призван осуществить нравственный идеал, на что указывает заповедь любви. Причем в каждом человеке следует видеть «образ Божий» независимо от его недостатков. Так любовь к ближнему («Возлюби ближнего твоего как самого себя») – неразрывно связана с заповедью любви к Богу. Милосердие достигает нравственной полноты, когда воплощается в действиях. В нормативном плане милосердие напрямую связано с требованиями прощения обид, непротивления злу насилием и любви к врагам. Смысл милосердного прощения не в том, чтобы предать забвению причиненное зло, а в отказе от мщения72.
В романе эпизоды с милосердием встречаются трижды.
Случай в театре Варьете
В главе 12-й («Черная магия и ее разоблачение») одна зрительница обратилась с просьбой к Фаготу и Бегемоту, находившимся на сцене, прекратить мучить конферансье. Жорж Бенгальский испытывал страдания оттого, что кот откусил у него голову. И затем к ее просьбе присоединился хор голосов других зрителей. Эту реакцию людей в зале Воланд воспринял как проявление милосердия. В этом случае ее оценка дьяволом была нейтральной.
«– Ты будешь в дальнейшем молоть всякую чушь? – грозно спросил Фагот у плачущей головы (конферансье Бенгальского – А.Я.).
– Не буду больше! – прохрипела голова.
– Ради бога, не мучьте его! – вдруг, покрывая гам, прозвучал из ложи женский голос, и маг повернул в сторону этого голоса лицо.
– Так что же, граждане, простить его, что ли? – спросил Фагот, обращаясь к залу.
– Простить! Простить! – раздались вначале отдельные и преимущественно женские голоса, а затем они слились в один хор с мужскими.
– Как прикажете, мессир? – спросил Фагот у замаскированного.
– Ну что же, – задумчиво отозвался тот, – они – люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их… – и громко приказал: – Наденьте голову».
Случай после весеннего бала полнолуния
В главе 24-й («Извлечение мастера») Воланд и Бегемот в противоположность первому случаю в театре Варьете негативно отреагировали на проявление Маргаритой, как показалось дьяволу, милосердия. Но королева бала объяснила свою просьбу другой причиной – легкомыслием, которая, конечно же, более устраивала Воланда.
«Маргарита вздохнула еще раз и сказала:
– Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которым она удушила своего ребенка. <…>
– Ввиду того, – заговорил Воланд, усмехнувшись, – что возможность получения вами взятки от этой дуры Фриды совершенно, конечно, исключена – ведь это было бы несовместимо с вашим королевским достоинством, – я уж не знаю, что и делать. Остается, пожалуй, одно – обзавестись тряпками и заткнуть ими все щели моей спальни!
– Вы о чем говорите, мессир? – изумилась Маргарита, выслушав эти действительно непонятные слова.
– Совершенно с вами согласен, мессир, – вмешался в разговор кот, – именно тряпками, – и в раздражении кот стукнул лапой по столу.
– Я о милосердии говорю, – объяснил свои слова Воланд, не спуская с Маргариты огненного глаза. – Иногда совершенно неожиданно и коварно оно проникает в самые узенькие щелки. Вот я и говорю о тряпках.
– И я о том же говорю! – воскликнул кот и на всякий случай отклонился от Маргариты, прикрыв вымазанными в розовом креме лапами свои острые уши. <…>
– Молчи, – приказал ему Воланд и, обратившись к Маргарите, спросил: – Вы, судя по всему, человек исключительной доброты? Высокоморальный человек?
– Нет, – с силой ответила Маргарита, – я знаю, что с вами можно разговаривать только откровенно, и откровенно вам скажу: я легкомысленный человек. Я попросила вас за Фриду только потому, что имела неосторожность подать ей твердую надежду. Она ждет, мессир, она верит в мою мощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь. Ничего не поделаешь! Так уж вышло.
– А, – сказал Воланд, – это понятно.
– Так вы сделаете это? – тихо спросила Маргарита.
– Ни в коем случае, – ответил Воланд, – дело в том, дорогая королева, что тут произошла маленькая путаница. Каждое ведомство должно заниматься своими делами».
В этом отрывке мы видим, что представители нечистой силы отрицательно отнеслись к милосердию и Воланд утверждал, что прощение – это функция другого ведомства, подразумевая Иешуа Га-Ноцри, ибо иных вариантов в романе вроде бы нет.
Правда, сразу возникает следующий вопрос – а милосерден ли бродячий философ? И на него приходится ответить отрицательно. Почему наша оценка столь категорична? Ответ на этот вопрос будет дан при рассмотрении следующего проявления милосердия.
Прощение Понтия Пилата
В главе 32-й («Прощение и вечный приют») Маргарита, в отличие от случая после весеннего бала полнолуния, действительно проявила милосердие к Понтию Пилату из-за его страданий, точно так же как зрительница в театре Варьете, которая увидела мучения конферансье Жоржа Бенгальского, лишенного головы. Правда, Воланд пытался выдать теперешнюю просьбу Маргариты за случай с Фридой, когда королева поступила легкомысленно и породила у той надежду. Тем не менее, Маргарита продолжала настаивать на прощении и, следовательно, в этот раз проявила именно милосердие в сострадании к страждущему. В итоге Понтия Пилата освободили, и он смог пойти по лунной дороге на встречу с долгожданным собеседником.
И вот в этом эпизоде наряду с проявлением милосердия Маргаритой отчетливо видно не милосердие Иешуа. Прокуратор около двух тысяч лет или двенадцать тысяч лун испытывал мучения и только недавно бродячий философ «попросил» за него Воланда.
«– Ваш роман прочитали, – заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру, – и сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен. Так вот, мне хотелось показать вам вашего героя. Около двух тысяч лет сидит он на этой площадке и спит, но когда приходит полная луна, как видите, его терзает бессонница. Она мучает не только его, но и его верного сторожа, собаку. Если верно, что трусость – самый тяжкий порок, то, пожалуй, собака в нем не виновата. Единственно, чего боялся храбрый пес, это грозы. Ну что ж, тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.
– Что он говорит? – спросила Маргарита, и совершенно спокойное ее лицо подернулось дымкой сострадания.
– Он говорит, – раздался голос Воланда, – одно и то же, он говорит, что и при луне ему нет покоя и что у него плохая должность. Так говорит он всегда, когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же – лунную дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом Га-Ноцри, потому, что, как он утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана. Но, увы, на эту дорогу ему выйти почему-то не удается, и к нему никто не приходит. Тогда, что же поделаешь, приходится разговаривать ему с самим собою. Впрочем, нужно же какое-нибудь разнообразие, и к своей речи о луне он нередко прибавляет, что более всего в мире ненавидит свое бессмертие и неслыханную славу. Он утверждает, что охотно бы поменялся своею участью с оборванным бродягой Левием Матвеем.
– Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли это много? – спросила Маргарита.
– Повторяется история с Фридой? – сказал Воланд, – но, Маргарита, здесь не тревожьте себя. Все будет правильно, на этом построен мир.
– Отпустите его, – вдруг пронзительно крикнула Маргарита так, как когда-то кричала, когда была ведьмой, и от этого крика сорвался камень в горах и полетел по уступам в бездну, оглашая горы грохотом. Но Маргарита не могла сказать, был ли это грохот падения или грохот сатанинского смеха. Как бы то ни было, Воланд смеялся, поглядывая на Маргариту, и говорил:
– Не надо кричать в горах, он все равно привык к обвалам, и это его не встревожит. Вам не надо просить за него, Маргарита, потому что за него уже попросил тот, с кем он так стремится разговаривать, – тут Воланд опять повернулся к мастеру и сказал: – Ну что же, теперь ваш роман вы можете кончить одною фразой!»
Таким образом, в произведении в трех эпизодах речь шла о милосердии, но реально проявилось оно только в первом (у зрительницы к Жоржу Бенгальскому) и в третьем (у Маргариты к Понтию Пилату) случаях.
Просьба просьбе рознь
Однако, хотя Воланд утверждал, что существуют два «ведомства», но ни «организацию», ни ее главу – Иешуа Га-Ноцри – нельзя оценивать, как выполняющие функцию милосердия.
Во-первых, по мнению бродячего философа, все люди добрые. Тогда возникает противоречие с последующими его словами, переданными прокуратору начальником тайной службы Афранием.
«– <…> Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость». (Глава 25 «Как прокуратор пытался спасти Иуду»)
Разве добрые люди (а Иешуа утверждал, что все люди добрые73) могут иметь пороки (предосудительные недостатки), в том числе и такой, как трусость? А вот в христианстве признается слабость людей, обладание ими пороков, из-за которых они грешат. Поэтому-то в этой религии возможно проявление милосердия к грешникам и прощение их прегрешений.
Во-вторых, бродячий философ дважды просил Воланда – за Понтия Пилата и за мастера с Маргаритой. И оба случая нельзя расценивать как проявление им милосердия, а только как окончание отбывания длительного и в действительности незаслуженного: в первом случае – наказания, а во втором – страдания.
Милосердие, как уже было сказано, это бескорыстное прощение кого-либо из любви к Богу за совершенное виновное прегрешение. И поэтому понятие наказания будет противоположно милосердию, ибо является проявлением не прощения чужой вины, а, наоборот, стремлением к ответному воздаянию, присуждением кем-то лишений для грешника («око за око»), которое вызовет у того какое-либо страдание, и тем компенсирует нанесенный греховным деянием вред потерпевшему.
Прошение Иешуа об освобождении Понтия Пилата мы уже разобрали выше. Хотя в тексте романа нет никаких указаний, как Воланд мог узнать об этой просьбе бродячего философа, но все же можно допустить, что тут мы наблюдаем «выстрел ружья», которое не зарядили заранее из-за незавершенности романа писателем. Итак, можно повторить. Бродячий философ лишь недавно попросил Воланда о необходимости завершения романа и освобождении прокуратора. Только спустя около двух тысяч лет или двенадцать тысяч лун. И в течение всего времени Понтий Пилат испытывал мучения. Поэтому в этом случае нельзя сказать, что Иешуа проявил милосердие, в отличие, например, от Маргариты.
Кроме того, через Левия Матвея Иешуа просил Воланда также о покое для мастера и его возлюбленной. Будет ли и это прошение проявлением милосердия? Полагаем, что нет. Полгода назад мастер завершил написание романа о Понтии Пилате. Его попытка публикации произведения в литературных журналах вызвала непрекращающиеся потоки негативной критики, которые довели мастера до психического заболевания. Проявил ли тогда милосердие Иешуа и обращался ли он с просьбой за мастера к Воланду? Нет. Затем по ложному доносу Алоизия Могарыча мастер был арестован органами и какое-то время находился в следственном изоляторе. А теперь обращался ли Иешуа, руководствуясь милосердием, с просьбой к Воланду. Снова нет. Далее четыре месяца мастер находился в психиатрической клинике. Ну, теперь-то Иешуа, наконец, просил за мастера? Опять нет. Только после того, как Воланд вернул Маргарите по ее требованию мастера за ее участие в весеннем бале полнолуния и любовники вновь оказались в полуподвальной квартирке на Арбате, только теперь объявился Левий Матвей и передал Воланду просьбу Иешуа о покое для мастера и Маргариты. Чем же в действительности являлась просьба бродячего философа, если не проявлением милосердия? Платой за написание романа, в котором одним из персонажей стал Иешуа Га-Ноцри.
«– Он прочитал сочинение мастера, – заговорил Левий Матвей, – и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла?
– Мне ничего не трудно сделать, – ответил Воланд, – и тебе это хорошо известно. – Он помолчал и добавил: – А что же вы не берете его к себе, в свет?
– Он не заслужил света, он заслужил покой, – печальным голосом проговорил Левий».
Итак, милосердие – это бескорыстное прощение или сострадание к страждущему. Иешуа не проявил ни первое, ни второе, ни к Понтию Пилату (тот отбыл двух тысячелетнее наказание), ни к мастеру (этот страдал безвинно полгода).
Теперь, выяснив, что такое милосердие, в каких случаях оно упоминается в произведении, снова вернемся к реакции на него Воланда. В театре Варьете реакция черного мага была нейтральной. Он констатировал факт:
«– Ну что же, – задумчиво отозвался тот, – они – люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… <…> Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…» (Глава 12-я «Черная магия и ее разоблачение»)
А вот после Великого бала его реакция уже поменялась на негативную.
«– <…> Остается, пожалуй, одно – обзавестись тряпками и заткнуть ими все щели моей спальни! <…>
– Я о милосердии говорю, – объяснил свои слова Воланд, не спуская с Маргариты огненного глаза. – Иногда совершенно неожиданно и коварно оно проникает в самые узенькие щелки. Вот я и говорю о тряпках». (Глава 24-я «Извлечение мастера»)
Но Иешуа, как мы выяснили, никогда не проявлял милосердие: ни в отношении Понтия Пилата, ни в отношении мастера. А вот в христианстве оно является одной из добродетелей. Правда, на Патриарших прудах Воланд категорически заявлял Берлиозу, что:
«– Помилуйте, – снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, – уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем ссылаться на евангелия как на исторический источник…» (Глава 3-я «Седьмое доказательство»)
Таким образом, раз Воланд негативно реагирует на проявление милосердия людьми (сострадания и прощения из любви), которое совершенно несвойственно, как мы выяснили, Иешуа Га-Ноцри, то, следовательно, его наличие в романе будет еще одним доказательством (наряду с силой крестного знамения) не только существования74, но и воскресения Иисуса Христа.
Иешуа и милосердие
Вопрос – ответ
«Иешуа исцелил Пилата. Разве, это не милосердие?» (Занудкин)
В романе «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова есть три эпизода, в которых Иешуа Га-Ноцри проявил себя. Рассмотрим их и выясним, показал ли бродячий философ в них милосердие.
Милосердие (лат. misericordia) – это готовность бескорыстно помочь или простить из чувств сострадания и человеколюбия. Оно противоположно жестокосердию.
В христианской этике милосердная любовь приобретает особое значение как одна из трех богословских добродетелей. В милосердии человек посвящает себя Богу и тем самым открывается добру. С этической точки зрения милосердие составляет долг человека: в нем человек призван осуществить нравственный идеал, на что указывает заповедь любви. Причем в каждом человеке следует видеть «образ Божий» независимо от его недостатков. Так любовь к ближнему («Возлюби ближнего твоего как самого себя») – неразрывно связана с заповедью любви к Богу. Милосердие достигает нравственной полноты, когда воплощается в действиях. В нормативном плане милосердие напрямую связано с требованиями прощения обид, непротивления злу насилием и любви к врагам. Смысл милосердного прощения не в том, чтобы предать забвению причиненное зло, а в отказе от мщения75.
На допросе у прокуратора
В главе 2-й («Понтий Пилат») во время допроса прокуратор так сильно страдал от невыносимой головной боли, что даже малодушно думал о смерти.
„Да, нет сомнений! Это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь гемикрания, при которой болит полголовы. От нее нет средств, нет никакого спасения. Попробую не двигать головой. <…>
Прокуратор был как каменный, потому что боялся качнуть пылающей адской болью головой. <…>
И мысль об яде вдруг соблазнительно мелькнула в больной голове прокуратора. <…>
И опять померещилась ему чаша с темною жидкостью. «Яду мне, яду!»“
Арестованный Иешуа заметил это, огорчился и снял головную боль у Понтия Пилата.
«– Истина, прежде всего, в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет. <…>
– Ну вот, все и кончилось, – говорил арестованный, благожелательно поглядывая на Пилата, – и я чрезвычайно этому рад».
Если бы на этом все завершилось, но несомненно можно было бы утверждать, что Иешуа проявил милосердие, т.к. его действия были бескорыстными и вызваны состраданием к прокуратору. Однако, далее по тексту Га-Ноцри предложил Понтию Пилату прогуляться вдвоем в окрестностях и Иешуа смог бы побеседовать с умным человеком.
«Я советовал бы тебе, игемон, оставить на время дворец и погулять пешком где-нибудь в окрестностях, ну хотя бы в садах на Елеонской горе. Гроза начнется, – арестант повернулся, прищурился на солнце, – позже, к вечеру. Прогулка принесла бы тебе большую пользу, а я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека».
Таким образом, лечение прокуратора бродячим философом нельзя назвать бескорыстным, хоть и из заявленного сострадания. Иешуа проявил корысть – он хотел поделиться своими мыслями с умным собеседником, получить духовное удовольствие, и поэтому его врачевание нельзя оценить как милосердие.
А вот сам Иешуа попросил Понтия Пилата о помощи, т.е. о милосердии. Но оказать ее было не во власти прокуратора.
«– А ты бы меня отпустил, игемон, – неожиданно попросил арестант, и голос его стал тревожен, – я вижу, что меня хотят убить.
Лицо Пилата исказилось судорогой, он обратил к Иешуа воспаленные, в красных жилках белки глаз и сказал:
– Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорил ты? О, боги, боги! Или ты думаешь, что я готов занять твое место? Я твоих мыслей не разделяю!»
Почему прокуратор не мог отпустить Иешуа Га-Ноцри, подробно рассматривается в разделах «Требуется правосудие!» и «И обладал ли Понтий Пилат самым страшным пороком?» в статье «Понтий Пилат».
Во дворце у прокуратора
В главе 25-й («Как прокуратор пытался спасти Иуду») начальник тайной службы Афраний доложил, в том числе, как прошла казнь осужденных.
«– А скажите… напиток им давали перед повешением на столбы?
– Да. Но он, – тут гость закрыл глаза, – отказался его выпить.
– <…> В каких выражениях он отказался?
– Он сказал, – опять закрывая глаза, ответил гость, – что благодарит и не винит за то, что у него отняли жизнь.
– Кого? – глухо спросил Пилат.
– Этого он, игемон, не сказал».
Из разговора видно, что Иешуа никого не винил за свою гибель. А чтобы было проявление милосердия со стороны бродячего философа, тот должен был простить виновных в своей казни. Но Га-Ноцри поступил иначе.
На каменной террасе здания
В главе 29-й («Судьба мастера и Маргариты определена») Иешуа через своего ученика Левия Матвея обратился с просьбой к Воланду, о даровании покоя любовникам.
«– Он прочитал сочинение мастера, – заговорил Левий Матвей, – и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. <…>
– Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже, – в первый раз моляще обратился Левий к Воланду».
Эту просьбу можно было бы принять за милосердие, если бы это было правдой. Подробно покой в вечном приюте рассмотрен в разделе «Что такое «покой» от Воланда?» в статье «мастер».
Здесь же мы укажем на последствие «покоя» для мастера. Оно показано в Эпилоге романа. Если в вечном приюте все хорошо, как ему обещали Воланд и Маргарита, то чего же боится мастер?
«Тогда в (лунном – А.Я.) потоке складывается непомерной красоты женщина и выводит к Ивану за руку пугливо озирающегося обросшего бородой человека. Иван Николаевич сразу узнает его. Это – номер сто восемнадцатый, его ночной гость».
А ведь перед «покоем» в вечным приюте мастер выглядел совершенно иным. Это видно из главы 30-й («Пора! Пора!»).
«– Я ничего и не боюсь, Марго, – вдруг ответил ей мастер и поднял голову и показался ей таким, каким был, когда сочинял то, чего никогда не видел, но о чем наверно знал, что оно было. – И не боюсь потому, что я все уже испытал. Меня слишком пугали и ничем более напугать не могут».
Однако, как показано в Эпилоге, мастер ошибался – нашлось что-то, что будет пугать его вечно.
Во сне профессора Понырева
В Эпилоге романа сообщается, что каждый год во время весеннего праздничного полнолуния Иван Николаевич после долгих страданий всегда видит один и тот же сон, в котором Понтий Пилат и Иешуа Га-Ноцри идут по широкой лунной дороге и прокуратор спрашивает спутника об одном и том же.
«От постели к окну протягивается широкая лунная дорога, и на эту дорогу поднимается человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к луне. Рядом с ним идет какой-то молодой человек в разорванном хитоне и с обезображенным лицом. Идущие о чем-то разговаривают с жаром, спорят, хотят о чем-то договориться.
– Боги, боги, – говорит, обращая надменное лицо к своему спутнику, тот человек в плаще, – какая пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста, скажи, – тут лицо из надменного превращается в умоляющее, – ведь ее не было! Молю тебя, скажи, не было?
– Ну, конечно не было, – отвечает хриплым голосом спутник, – тебе это померещилось.
– И ты можешь поклясться в этом? – заискивающе просит человек в плаще.
– Клянусь, – отвечает спутник, и глаза его почему-то улыбаются.
– Больше мне ничего не нужно! – сорванным голосом вскрикивает человек в плаще и поднимается все выше к луне, увлекая своего спутника. За ними идет спокойный и величественный гигантский остроухий пес».
В этом эпизоде видно, что Понтий Пилат не покаялся, не признал свой грех, а пытается убедить себя и Иешуа, что никакой казни не было. И Га-Ноцри снова не проявил милосердие – не простил прокуратора за утверждение смертного приговора.
Таким образом, в романе Иешуа ни разу не проявил милосердие, но единожды обратился за помощью, т.е. за ней, к прокуратору. Но выполнить просьбу арестанта Понтий Пилат не мог. И еще раз просил, но не за себя, а за мастера и Маргариту. Хотя как показывает анализ романа, лучше бы Иешуа за них не просил.
Антипод в романе
Антипод (др.-греч. ἀντίπους, мн. число ἀντίποδες – противоположные, противостоящие, букв. «противостоящие»; от ἀντι- – против + πούς – нога) – человек, противоположный кому-нибудь по убеждениям, свойствам, вкусам; антиподы – парная альтернатива, пара противоположных, противолежащих объектов.
Нам представляется, что антиподами Иешуа Га-Ноцри будут: в милосердии – Праскофья Федоровна, в правде – Никанор Босой и в мужественности – Иван Варенуха и Иосиф Каифа.
Милосердие
Если Иешуа Га-Ноцри лишь заявляет, что все люди добрые, а сам при этом лжет, проявляет трусость и ложно обвиняет спутника, то Прасковья Федоровна делами доказывает милосердие и правдивость. Милосердие – это чувство готовности оказать бескорыстную помощь, прощение, а также сама такая помощь, прощение, например, благотворительность. Милосердие – одна из христианских добродетелей.
Прасковья Федоровна представлена повествователем как полная или толстая симпатичная женщина в белом чистом халате. У нее благодушное выражение лица, в ее голосе и действиях присутствует ласка. Ласка – это проявление нежности, любви, доброе, приветливое, нежное отношение. Прасковья Федоровна благоговейно глядит на профессора Стравинского. Мастер характеризует ее как милейшего, но рассеянного человека. Повествователь называл ее добродушной и добросердечной, а Иванушка – правдивой и доброй. Она тревожится, когда ее пациентам плохо.
В романе при описании Прасковьи Федоровны видна ясная отсылка: «Одеяся светом яко ризою» (Псалтирь 103 стих 2) Риза – это верхнее (особое) облачение священника при богослужении.
«– Э, Прасковья Федоровна! Вы такой человек правдивый… Вы думаете, я бушевать стану? Нет, Прасковья Федоровна, этого не будет. А вы лучше прямо говорите. Я ведь через стену все чувствую.
– Скончался сосед ваш сейчас, – прошептала Прасковья Федоровна, не будучи в силах преодолеть свою правдивость и доброту, и испуганно поглядела на Иванушку, вся одевшись светом молнии». (Глава 30 «Пора! Пора!»)
А вот с Иешуа Га-Ноцри произошло совершенно иное. Он ведь утверждал, что все люди добрые. Значит, и он в том числе должен быть добрым. Тем не менее, «двенадцать тысяч лун» или «около двух тысяч лет» длилось наказание Понтия Пилата за вынесение законного судебного решения. Не указывается, что за все это время Иешуа Га-Ноцри хоть раз обращался к богу о милосердии и снисхождении к прокуратору. Нет, по произвольному приговору то ли бога, то ли Иешуа, Понтий Пилат не справедливо страдал около двух тысяч лет, получается за самооговор.
Видимо поэтому Иешуа Га-Ноцри предстает, не в ризе, а в загоревшейся пыли.
«Прокуратор поднял глаза на арестанта и увидел, что возле того столбом загорелась пыль». (Глава 2 «Понтий Пилат»)
Таким образом, Прасковья Федоровна сравнивается со священником во время богослужения, а Иешуа Га-Ноцри с пылью.
Правда
Если Иешуа Га-Ноцри лишь заяляет, что правду говорить легко и приятно, а на деле лжет, то Прасковья Федоровна и Никанор Босой говорят правду.
«– Правду говорить легко и приятно, – заметил арестант». (Глава 2 «Понтий Пилат») Тем не менее, Иушуа Га-Ноцри дважды солгал.
В первый раз, когда сообщил Понтию Пилату, что пришел в Ершалаим вместе с Левием Матвеем. Однако, тот оставался за городом, т.к. сначала Иешуа покинул его, а затем из-за внезапной и сильной болезни Левий Матвей не мог догнать бродячего философа в пути.
Во второй раз, когда дважды подтвердил Понтию Пилату, что казни не было: сначала во сне прокуратора, а затем во сне профессора Понырева.
«Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть этого путешествия вверх по лестнице луны». (Глава 26 «Погребение»)
«– Боги, боги, – говорит, обращая надменное лицо к своему спутнику, тот человек в плаще, – какая пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста, скажи, – тут лицо из надменного превращается в умоляющее, – ведь ее не было! Молю тебя, скажи, не было?
– Ну, конечно не было, – отвечает хриплым голосом спутник, – тебе это померещилось.
– И ты можешь поклясться в этом? – заискивающе просит человек в плаще.
– Клянусь, – отвечает спутник, и глаза его почему-то улыбаются». (Эпилог)
Фельдшерица Прасковья Федоровна честно призналась Ивану Бездомному, что его сосед, пациент из соседней 118 палаты, скончался.
«– Э, Прасковья Федоровна! Вы такой человек правдивый… Вы думаете, я бушевать стану? Нет, Прасковья Федоровна, этого не будет. А вы лучше прямо говорите. Я ведь через стену все чувствую.
– Скончался сосед ваш сейчас, – прошептала Прасковья Федоровна, не будучи в силах преодолеть свою правдивость и доброту, и испуганно поглядела на Иванушку, вся одевшись светом молнии». (Глава 30 «Пора! Пора!»)
Так Никанор Босой и при задержании, и на следствии, и в клинике говорил только правду: взятку брал советскими рублями, а валюту в глаза не видел.
«– <…> брал! Брал, но брал нашими советскими! Прописывал за деньги, не спорю, бывало. Хорош и наш секретарь Пролежнев, тоже хорош! Прямо скажем, все воры в домоуправлении. Но валюты я не брал!» (Глава 15 «Сон Никанора Ивановича»)
– Вот контракт… переводчик-гад подбросил… Коровьев… в пенсне! <…>
– Товариши! – неистово закричал председатель, – держите их! У нас в доме нечистая сила! (Глава 9 «Коровьевские штуки»)
«– Ведь это что же, – горько говорил Никанор Иванович, пока ему делали укол, – нету у меня и нету! Пусть Пушкин им сдает валюту. Нету!
– Нету, нету, – успокаивала добросердечная Прасковья Федоровна, – а на нет и суда нет». (Глава 15 «Сон Никанора Ивановича»)
Мужество
Если Иешуа Га-Ноцри труслив, то администратор и первосвященник проявляют отвагу.
«Крысобой вынул из рук у легионера, стоявшего у подножия бронзовой статуи, бич и, несильно размахнувшись, ударил арестованного по плечам. <…> Марк одною левою рукой, легко, как пустой мешок, вздернул на воздух упавшего, поставил его на ноги и заговорил гнусаво, плохо выговаривая арамейские слова:
– Римского прокуратора называть – игемон. Других слов не говорить. Смирно стоять. Ты понял меня или ударить тебя?
Арестованный пошатнулся, но совладал с собою, краска вернулась, он перевел дыхание и ответил хрипло:
– Я понял тебя. Не бей меня». (Глава 2 «Понтий Пилат»)
И в дальнейшем Иешуа Га-Ноцри проявлял понятливость и испытывал страх, когда все же оговаривался.
«– Я, доб… – тут ужас мелькнул в глазах арестанта оттого, что он едва не оговорился, – я, игемон…» (Глава 2 «Понтий Пилат»)
Решительный и прямой первосвященник будет противоположностью трусливому Иешуа Га-Ноцри.
«Каифа прямо в глаза посмотрел Пилату и сказал тихим, но твердым голосом… <…>
– Знаю, знаю! – бесстрашно ответил чернобородый Каифа, и глаза его сверкнули. <…>
Лицо первосвященника покрылось пятнами, глаза горели». (Глава 2 «Понтий Пилат»)
Администратор театра Варьете Иван Варенуха не испугался угроз Азазелло.
«– Не валяйте дурака, Иван Савельевич, а слушайте. Телеграммы эти никуда не носите и никому не показывайте.
– Кто это говорит? – взревел Варенуха, – прекратите, гражданин, эти штучки! Вас сейчас же обнаружат! Ваш номер?
– Варенуха, – отозвался все тот же гадкий голос, – ты русский язык понимаешь? Не носи никуда телеграммы.
– А, так вы не унимаетесь? – закричал администратор в ярости, – ну смотрите же! Поплатитесь вы за это, – он еще прокричал какую-то угрозу, но замолчал, потому что почувствовал, что в трубке его никто уже не слушает. <…>
Администратор был возбужден и полон энергии. После наглого звонка он не сомневался в том, что хулиганская шайка проделывает скверные шуточки и что эти шуточки связаны с исчезновением Лиходеева. Желание изобличить злодеев душила администратора…» (Глава 10 «Вести из Ялты»)
Общие черты
Иешуа Га-Ноцри лгал, проявлял трусость и валил вину на спутника.
Во лжи замечены многие в романе: Воланд, Фагот, Бегемот и Азазелло, Латунский, Жорж Бенгальский, Иван Варенуха, Аркадий Семплеяров, Сергей Дунчиль, Николай Иванович, Парческий, Андрей Соков, Аннушка.
Трусость
Это качество кроме Иешуа Га-Ноцри проявили Григорий Римский, Максимилиан Поплавский и Арчибальд Арчибальдович.
«Тихий, в то же время вкрадчивый и развратный женский голос шепнул в трубку:
– Не звони, Римский, никуда, худо будет. <…>
Никакого разговора о том, чтобы звонить, больше и быть не могло, и теперь финдиректор думал только об одном – как бы ему поскорее уйти из театра». (Глава 12 «Черная магия и ее разоблачение»)
Понятливость проявил и киевский дядя Михаила Берлиоза Максимилиан Поплавский.
«– Поплавский, – тихо прогнусил вошедший, – надеюсь, уже все понятно?
Поплавский кивнул головой.
– Возвращайся немедленно в Киев, – продолжал Азазелло, – сиди там тише воды, ниже травы и ни о каких квартирах в Москве не мечтай, ясно? <…>
Возникает вопрос, уж не в милицию ли спешил Максимилиан Андреевич жаловаться на разбойников, учинивших над ним дикое насилие среди бела дня? Нет, ни в коем случае, это можно сказать уверенно. <…>
Проверка квартиры была произведена; не думая больше ни о покойном племяннике, ни о квартире, содрогаясь при мысли о той опасности, которой он подвергался, Максимилиан Андреевич, шепча только два слова: «Все понятно! Все понятно!» – выбежал во двор». (Глава 18 «Неудачливые визитеры»)
Ложное обвинение знакомого
На допросе под выражением Понтия Пилата «за тобою записано» Иешуа Га-Ноцри ошибочно предположил, что речь идет о записях его спутника Левия Матвея и постарался поскорее открестится от них.
«– <…> произнес Пилат мягко и монотонно, – за тобою записано немного, но записанного достаточно, чтобы тебя повесить.
– Нет, нет, игемон, – весь напрягаясь в желании убедить, заговорил арестованный, – ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал. <…>
– Левий Матвей, – охотно объяснил арестант, – он был сборщиком податей…» (Глава 2 «Понтий Пилат»)
Однако, во-первых, Иешуа Га-Ноцри солгал что пергамент «козлиный». Таких никогда не было. Во-вторых, на пергаменте Левия Матвея не было записано ничего такого, что не говорил бы Иешуа Га-Ноцри. Если конечно бродячий философ действительно в него заглядывал, а не ляпнул, лишь бы отвести подозрение от себя.
„– <…> покажи хартию, которую ты носишь с собой и где записаны слова Иешуа. <…>
Левий порылся за пазухой и вынул свиток пергамента. Пилат взял его, развернул <…> записанное представляет собой несвязную цепь каких-то изречений, каких-то дат, хозяйственных заметок и поэтических отрывков. Кое-что Пилат прочел: «Смерти нет… Вчера мы ели сладкие весенние баккуроты…»
<…> «Мы увидим чистую реку воды жизни… Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл…»
<…> В последних строчках пергамента он разобрал слова: «…большего порока… трусость»“. (Глава 26 «Погребение»)
Тем не менее, если бы к этому оговору Иешуа Га-Ноцри, что в пергамента содержался призыв разрушить храм, прокуратор прислушался, то Левию Матвею грозила бы смертная казнь через повещение.
После прочтения статьи Латунского «Воинствующий старообрядец» о романе мастера, Алоизий Могарыч решил воспользоваться случаем и написал жалобу с ложным сообщением о том, что мастер хранит у себя нелегальную литературу. В половине октября мастера задержали, но спустя три месяца, в виду отсутствия улик, освободили. Тем не менее, этого времени Алоизию Могарычу оказалось достаточно, чтобы занять квартирку мастера. «…впереди меня и внизу – слабенько освещенные, закрытые шторами мои оконца, я припал к первому из них и прислушался – в комнатах моих играл патефон». (Глава 13 «Явление героя»)
Итак, Иешуа Га-Ноцри оговорил Левия Матвея, а Алоизий Могарыч оговорил мастера. В обоих случаях следствие не поверило в оговор и отказалось от ложного обвинения. Однако, степень оговора журналиста все-таки была меньше, чем бродячего философа. За хранение нелегальной литературы мастер мог бы получить срок, а вот Левия Матвея могли бы повесить.