Раньше Ганеше всегда казалось, что для того чтобы воплотить гармонию группы «Нирвана» в жизнь нужно снова стать Королём Жизни. Теперь же, после раскаяния в своей грешной жизни, он вдруг с удивлением обнаружил, что в его душе свила себе гнездо такая неслыханная гармония, которая по силе своей космичности даже и не снилась Кобейну в самом млечном порыве его души. И рядом с которой гармония «Нирваны», которая раньше настолько сильно его завораживала, казалась теперь какой-то вымученной гармошкой.
Каждый миг его жизни теперь сам собой стал превращаться в «Непреходящее, поэтическое мгновение» по Сартру. И понял, что философия Сартра – это философия глубоко несчастного существа. И ему стало его даже немного жаль. Ведь Сартр перевел столько бумаги и мыслительной активности впустую, так и не разгадав подлинного секрета жизни. Ганеша понимал, что теперь, после Глубокого Раскаяния, он находится, по Хайдеггеру, в здесь-бытии, в состоянии блаженства. К которому он успел уже даже привыкнуть и практически перестал его замечать. А Сартр так и остался в «ничто». В том состоянии, в котором Ганеша и сам томился до этого всю свою полубессознательную жизнь. Которую Сартр проанализировал полностью, но так и не понял, что всю свою жизнь он анализировал не экзистенцию, а лишь «феномен несчастного сознания». То есть – «ничто», в котором, в отличии от Ганеши, и пребывал до самой смерти, постоянно убегая от него из мясорубки своих мыслей в прямое действие. Как и все обыватели, что просто физически не могут надолго оставаться одни (терзаемы бесами, как Афродита). Хотя Кьеркегор, как учитель Сартра, с молодых ногтей талдычил ему, что экзистенция – есть движение сверху вниз Бога (читай: твоей высшей сущности) в мир через поступки своего биологического носителя, пребывая в здесь-бытии. И обогащённое жизненным и культурным опытом взаимодействия с окружающими возвращается к Богу же в форме художественных произведений и благих дел. Тогда как движение снизу к Богу из «ничто» Кьеркегор назвал словом «трансценденция». Не учтя лишь возврат своего нерадивого ученика из ничто к себе в виде разочарования в Боге и отрицания его существования. Так как Сартр не обнаруживал для себя его поддержки. И наплевав на Знаки, которые Тот ему постоянно посылал через ангелов или даже уже и демонов, рвался в прямое действие, исступлённо участвуя во всех политических событиях. Одурманивая себя рефлексией над данным ему видом деятельности. Возомнив себя публицистом и литератором. Не понимая ни природы Бога, ни своей собственной, ни сущности, которая их обоих объединяет, служа для человека своеобразным компасом, с которым он сверяет истинность своих поступков и постулатов, позволяя ему всё тесней и тесней сближаться с Богом, и через это – своей высшей сущностью, постепенно действительно становясь самим собой. Переставая быть Буратино. Шлифуя сучки и заусеницы. А не тем, во что ты превращаешься, пользительно реагируя на то, что тебе предлагает жизнь, выхаривая лучшую долю для тела и его более комфортного бытия.
То есть Сартр всю свою жизнь льстил себе, наивно считая себя «экзистенциалистом», тогда как, по сути, являлся недо-трансценденталистом. Вышел из ада, прожил жизнь в чаду действий, постоянно рефлектируя о собственном в нём пребывании, и возвратился в ад.
И Ганеша ждал, что выполнение его предназначения должно произойти как-то само собой, вне его целенаправленного участия, толком-то не понимая ещё, в чём же оно заключается. Не понимая, какие именно знания ему нужно детально изучить и проработать в своем поведении, о чём, прощаясь, говорил ему на Летучем Корабле Николай-угодник. Чтобы, как он тогда думал, произвести изменение данной реальности. Ведь он думал о том, что ему необходимо будет развернуть здесь то самое Царствие Божие, о котором так надрывно мечтал Творец. И бухнув предварительно с корешами чтобы случайно не улететь навсегда от них на Седьмое Небо, но, как и всякий грешник, иметь официальную возможность снова тут перевоплотиться, добровольно пошёл на крест. Когда понял, что в тех исторических условиях он реально не сумеет этого осуществить. Отложив это до следующего раза.
И вот, следующий раз наступил. Он ВСЁ вспомнил. Все самые матерые, прокачанные апостолами и их последователями, бородатые святые мыслители и архангелы уже все до единого собрались наверху на Летучем Корабле в составе ста сорок четырех тысяч и ждут от него лишь команды «старт». И?
Всё имеет под собой реальную основу, размышлял Ганеша, не зная, какую же всё-таки дать команду. Многомерность происходящих в мозгу явлений нельзя и дальше объяснять, оправдываясь какими-то там «парадоксами человеческой психики», основанных на том, что средний человек всё стремится понять, не выходя за рамки уже имеющихся у него знаний. В этом сказывается одна из функций его мозга, свидетельствующая об его животном происхождении.
Бог есть. В этом он убедился на собственном опыте. Выяснив, что он действует через святых и их помощников, достигших ещё при жизни внутреннего состояния ангелов. В каком сейчас находился и сам Ганеша. Бессознательно всю свою жизнь только и пытаясь в него вернуться.
И так сильно мучился от того, что у него этого не получалось. Не желая себе признаться в том – почему именно. И применить свои знания на практике. Применяя их определенный период длительности. Ведь его то и дело отвлекали от этого, как только он начинал в это самоуглубляться. Побуждая грешить. То – выпить, то – развлечься с менадами. Пробуждая в нём Диониса.
И только в море у него появлялось время собою заниматься. Ведь там все моряки настолько уставали от работы, что им становилось уже не до него. И пока одна смена спала, а другая работала, Ганеша закрывал дверь на ключ и ни кого не впускал в свою каюту, как бы они не тарабанили в дверь и не умоляли их впустить. Этих зомби. Делая вид, что его здесь нет. И наконец-то находился наедине с самим собой и своей высшей сущностью – Аполлоном, который начинал в нём тут же проявляться. Вначале, конечно же, с толкача. Хотя бы часа полтора-два сворачивая себе мозги предельно сложной литературой. И не в силах уже сдержаться, да и не видя в этом уже никакого смысла, во все горло угорал над собой и над теми истинами, что внезапно ему открывались. Так что все думали потом, что он там что-то принял в одного и гонит. А им не даёт.
Вдохнуть это Высшее блаженство. А когда он пытался объяснить им, что его гораздо сильнее прет без вина и всего остального, моряки задумчиво спрашивали: «А о чем ты думаешь?» И он с усмешкой отвечал: «Да у вас мозгов не хватит этого понять!»
Ну, а как обычные серые, забитые жизнью обыватели могли проникнуть в тайны вселенной, что лишь на мельчайшую долю мгновения вспыхивали у него в мозгу? И он торопливо, пока они не погасли и не исчезли, словно длинный свиток разворачивал их в своём сознании, используя для этого те образы и идеи, которые он черпал из философской литературы. Которую он поглощал именно для того, чтобы Богу было чем оперировать у него в мозгу, подводя его к своим, неожиданным даже для Аполлона выводам. Ведь если спрашивавшие его моряки не имели его философского базиса, то как они, даже если бы и захотели, смогли бы его понять? И он открыто – в глаза, с усмешкой, называл их: «Монстрики!»
Не понимавших того, что Бог общается с нами ровно на том языке, который мы уже имеем. Пытаясь хоть как-то втиснуть в тебя свои Истины. И чем сложнее твой внутренний язык, тем в более сложные Истины Бог может тебя уже посвятить. Если, конечно же, ты своим поведением и отношением к другим людям этого уже заслуживаешь. Именно поэтому этика и нравственность для нас по-прежнему столь важны. Если мы всё ещё не умеем любить по-настоящему.
Именно они, Этика и Нравственность, периодически ослепляя нас вспышками Истины, и являются для нас из грозовой тучи Бытия теми фундаментальными маяками, что и позволяют нам не затеряться на плоту своей завышенной самооценки среди порывистых ветров страстей и не утонуть в открытом океане бушующего в гневе сердца.